***
Адам держался за плечо Нила до момента, пока тот не открыл дверь его квартиры своим ключом. Нил, кстати, всё никак не мог вспомнить, когда у него появился ключ от квартиры Гонтье, но, тем не менее, в связке он по каким-то причинам был. Адам опирается спиной о стену в прихожей и, пока Нил запирает замки, трёт лицо ладонями, явно стараясь дрожать не так сильно. Нил уже был готов подхватить его на руки в случае вполне возможного и, кажется, неизбежного обморока, но Адам кое-как отталкивается от стены и, не снимая кроссовки, нетвёрдым шагом направляется в гостиную. Когда Нил заходит следом, Адам уже склоняется над тем самым сдвинутым в угол столом и перебирает разбросанные по нему пакетики. Удивительно, но Нил практически не испытывает прежнего раздражения: наверное, его уже ничто не способно заставить злиться на Гонтье ещё больше. Нил прохаживается по полутёмной гостиной и цепляется взглядом за то место, на котором в прошлый раз они сидели вдвоём и вылизывали порезы друг друга. Сейчас эта картинка казалась событием трёхлетней давности. Со спины Адам кажется ещё более тощим, чем обычно. Вместо того, чтобы бросить пить и курить, он определённо бросил есть, и Нилу кажется, будто жилистость Гонтье перешла всякие границы и начала превращаться в нездоровую худобу. Футболка висит, как на вешалке, а джинсы держатся только за счёт ремня. Тем не менее, была в этом теле какая-то необъяснимая энергия. Что-то вроде мотора, не дававшего Адаму сидеть на месте. Эта энергия то затухала и еле-еле тлела где-то на дне болезненно серых глаз, то выплёскивалась через край, затапливала его и всех вокруг, и тогда он становился неуправляем. Хорошо, когда это происходило на сцене. Это подкупало. — Куда-нибудь торопишься? — голос Адама вырывает Нила из размышлений. Гонтье, не оглядываясь на него, забрасывает что-то в рот и запивает водой из бутылки, валявшейся на том же столе. — Нет. — Останься здесь. — И что я здесь буду делать? — Да ничего, — пожимает плечами Адам, завинчивая крышку бутылки и по-прежнему стоя к Нилу спиной. — Просто оставайся. С тобой не так стрёмно. — Твою блевотину после ломки я вытирать не буду. — А ломки не будет, — Адам разворачивается и, всё ещё держась рукой за столешницу, вяло улыбается. — Уже точно не будет. Нил никак не комментирует его слова, отводя взгляд в сторону всё такого же грязного, как и в прошлый раз, окна, и спустя несколько секунд садится прямо на пол, поджимает ноги и прикрывает глаза. — Оʼкей. Должен же кто-то следить, чтобы ты слюнями не подавился. — Ты лучший. — Иди ополоснись, кретин. От тебя завтраком твоим разит за версту. Если ты вообще завтракал. — Как скажешь, мам. У Нила не оказывается сил даже на то, чтобы швырнуть в него подвернувшейся под руку пустой сигаретной пачкой.***
Когда Адам возвращается из душа, он определённо чувствует себя лучше. Нил впервые видел эти перемены так близко, своими глазами, впервые мог проследить за каждой новой деталью. К Адаму возвращается его обычная скорость передвижения, его необъяснимая грация и этот самый огонёк в глазах, по которому Нил уже успел заскучать. Вначале Адам вытаскивает из спальни старое скрипучее кресло и заставляет Нила усесться в него. Потом находит на кухне две банки колы и пачку чипсов. Одну банку Адам за несколько секунд вливает в себя, а всё остальное сгружает Нилу на колени. «Вместо ужина», — поясняет он, не обратив внимания на вялые протесты. Нил вообще сомневался, что Адам его слышит. Адам перестал реагировать на то, что происходило вокруг, и явно был занят чем-то в своей голове. Нил не решался остановить эту носящуюся по квартире торпеду, пока Адам не вбежал в очередной раз в гостиную и не произнёс отрывисто: — Лист. Мне нужен лист. Какой-нибудь. Или блокнот. Что угодно. И чем писать. Слышишь? Быстрее. Спросил бы кто у Нила, почему он, чуть не выронив несчастный пакет чипсов, подорвался с места и за несколько секунд притащил Адаму из своего портфеля ежедневник и ручку. Но вряд ли Нил сам себе ответит на этот вопрос. Он просто знал, что Адаму это необходимо, и чем скорее, тем лучше. Страницы из ежедневника тут же были вырваны, на что Нилу было глубоко плевать. Он молча осел в своё кресло и неотрывно наблюдал за тем, как в центре комнаты Адам, разложив вокруг себя на полу листы бумаги, низко-низко склонился над одним из них и, грызя ручку, что-то напевал себе под нос, то записывая какие-то строчки, то вычёркивая, а то и вовсе сминая листок и подтаскивая к себе следующий. У Адама тряслись руки; Нил же напротив замер и, кажется, перестал дышать, глядя на то, как обкусанные губы, постоянно шевелящиеся в тихом бормотании, обхватывают краешек ручки. Адам раскачивался на полу в такт только ему известной музыке и иногда делал в воздухе какие-то движения левой рукой, будто зажимал невидимый гриф, а Нил жалел, что не может вложить в его руки гитару и слушать. Пусть поёт: сипло, не в ноты, закашливаясь и промахиваясь мимо струн. Только пусть поёт. Они просидели так около часа: Адам — на полу в куче бумажных листов, Нил — в кресле у стены, ни разу не сменив позу. Пару раз Адам всё же прерывался: подскакивал на ноги, брал в руки невесть зачем стоящую в углу швабру и бил ею по потолку, шипя: — Задрали со своим грохотом… Нил знал, что никакого грохота не было и что соседи сверху съехали пару месяцев назад, но полагал, что сейчас не самое лучшее время для выяснения этого вопроса. В этот раз Адам подорвался по какой-то другой причине: подхватил с пола куртку и, одеваясь на ходу, исчез в прихожей. Нил напрягся и прислушался к доносившимся оттуда звукам, как вдруг Адам сам выглянул из-за угла: — Ну и чего сидишь? — А… — Пошли. — Куда? — В «Eclipse», я же сказал. — Ты ничего не говорил. — Слушать надо лучше. — Что за «Eclipse»? — Ночной клуб. — Зачем нам в ночной клуб? Адам несколько секунд молчит, а после, глядя Нилу в глаза, улыбается: красиво, но как-то по-звериному, так что у Нила по спине пробегает холодок. — Покажу тебе страну чудес, Алиса.