Время умирать

      На улице вечерами всё ещё было холодно: не понятно, каким образом май собирался преобразовываться в июнь и предполагалось ли вообще в этом году хоть какое-нибудь лето. Но официально лето ещё не наступило, поэтому жаловаться вроде как и не на что.       А в небольшом баре в центре Торонто было даже слишком тепло, чтобы задумываться о погоде: зал пришлось арендовать на весь вечер, но Гэвин* благодушно взял на себя финансовые затраты, потому что если не выкупить необходимое пространство, то Адама удушат счастливые фанатки. Иногда Нилу казалось, что Браун слишком ценил Адама на фоне остальных парней, но почему-то эта мысль не вызывала у него особой профессиональной ревности. Скорее это была гордость за Гонтье; надо сказать, подобные мысли в голове Нила появлялись нечасто, так как гордиться — значит признать, что этот ублюдок всё-таки чего-то там достиг. И что без него всё неминуемо развалится.       На День рождения Адама пришло, к удивлению Нила, не так много людей: большинства родственников в Торонто не оказалось, поэтому тут помимо самих Three Days Grace были ещё несколько ребят из студии, Мэтт, как всегда таскающийся хвостиком за Брэдом, и, разумеется, Наоми, которая была своеобразным организатором всего этого торжества. Нил подозревал, что о Дне рождения никто бы и не вспомнил, если бы Наоми не пыталась так отчаянно растрясти Адама и вытащить его из депрессии, в которой он, кажется, обжился и которая ему уже как родная. Наоми от Адама почти не отходила и то и дело без повода чмокала его в щёку, что Адаму, судя по всему, нравилось. Нила происходящее слегка раздражало, потому что Наоми явно пыталась продемонстрировать всем, что с Адамом у них всё в порядке, а этот обмудок опять пользовался заботой своей жены, чтобы потешить своё эго. Хороша семейка.       Нил раз двадцать спросил себя, зачем он потратил на подарок СТОЛЬКО. Потому что СТОЛЬКО подарки друзьям не стоят. Даже лучшим. Даже если бы Гонтье отдал ему почку, это не было бы поводом дарить настолько дорогие подарки. И Джанин ещё не знает, что им с Нилом теперь не светит отпуск на Гаваях, который они планировали в прошлом году. Джанин не знает и о том, что Нил теперь должен денег половине своих знакомых. И тем более об этом не узнает Адам.       Потому что лицо Адама в тот момент, когда он получил пластинку The Beatles с автографами самих битлов, подтвердило: это того стоило. Это, чёрт возьми, стоило того, ибо ни один из присутствующих, включая чуткую и внимательную Наоми, не смог добиться выражения сумасшедшего детского восторга на лице Адама. Нил и сам не очень понимал, почему так или иначе запоминает всё, что любит Адам, но нужная информация всегда всплывала в памяти сама собой. Плевать, что пришлось мотаться к чёрту на рога, обивать пороги аукционов и чуть ли не лепестками роз выстилать обиталище некоторых особо капризных коллекционеров. Это всё не сравнится с моментом, когда Гонтье накинулся на Нила и минут пять держал в крепких объятиях, от счастья матеря его последними словами. Мэтт запечатлел прекрасное мгновение в паре довольно трогательных фото, за что Нил потом обязательно отомстит ему, если удастся отцепить этого юркого пацана от его крепкого братца-басиста. Но это всё потом. А сейчас Нил улыбается, как последний идиот, и по привычке ворошит шевелюру Адама, радостно носящегося со своей новой игрушкой.       Спустя много лет Нил назвал бы этот день одним из самых счастливых в своей жизни.

***

      — Нравится? — улыбается Гонтье, затягиваясь и выпуская дым изо рта.       — Что? — Нил делает то же самое, глядя на профиль Адама, в вечерних огнях кажущийся почти чёрным.       — Этот город, — Адам щурится, чуть запрокидывает голову и подпирает кроссовкой стену позади себя. — Слышишь? Это его пульс.       — Это стройка в квартале отсюда.       — Вот поэтому я пишу песни, а не ты. Ты не замечаешь всей этой охуенности.       — О, а ты у нас одухотворённая натура, — тянет Нил совсем не злобно. — Чем сегодня одухотворялся? Виски? Джин-тоник?       — Не опошляй искусство, умник, — сипло смеётся Адам и снова затягивается.       Они стоят вдвоём недалеко от входа в бар, где народ продолжает праздновать День рождения Адама, не заметив исчезновения самого Адама.       — Мне здесь нравится.       — Норвуд круче, — хмыкает Нил.       — Вот тебе лишь бы поспорить, а, зараза.       — Ты не скучаешь по нему?       — По Норвуду? Нет. В Норвуде всего этого не было.       — Всего…       — Всего этого большого, яркого, мощного. Это совсем другая энергия, знаешь.       Нил впускает дым глубоко внутрь себя и прикрывает глаза, замечая, что ему совсем не холодно, несмотря на удручающую температуру воздуха.       — А я, видимо, скучаю.       — Что такое у тебя было в Норвуде, чего нет сейчас?       — Старшая школа, — смеётся Нил.       — Ты ещё по своим подростковым прыщам поностальгируй, — тянет Адам, энергично кивая.       — Эй, у меня их не было, — Нил небольно бьёт Адама локтём в плечо.       — Были, тебе просто никто об этом не сказал.       — Ну, вряд ли это было…       — …так заметно? Было, поверь мне.       — Сука ты.       — Я посмотрю, это твоя любимая фраза, а? — Адам по-прежнему улыбается, разглядывая Нила, а вот Нилу это сделать труднее, потому что мерцающая красным вывеска какого-то супермаркета светит аккурат Адаму в спину. — Я именинник, мне можно.       Гонтье делает новую затяжку и выпускает тоненькую, почти невидимую струйку дыма. Алый ореол, очертивший контуры его лица, и витающая вокруг него дымная пелена навевали Нилу какие-то нездоровые ассоциации с падшими ангелами и прочей дьявольской мутью, которую обычно романтзирует убитый алкоголем мозг. Кстати, почему все самые лучшие моменты их с Адамом общения связаны с алкоголем и чёртовой кучей сигарет?       — На самом деле, в школе ты был очень крут, — после паузы с ухмылкой произносит Адам, глядя на двери какой-то парикмахерской, расположенной на противоположной стороне улицы и отделённой от них стремительным потоком машин.       — А сейчас, скажешь, не крут?       — И сейчас крут. Просто мне, для того чтобы стать таким крутым, потребовалось немного больше времени.       — Да ладно.       — Нет, правда, почему никто не отговорил меня от того уёбского ирокеза?       — Тебе шло.       — Благородная ложь, Сандерсон, но не убедительная.       — На тебя все одноклассницы заглядывались.       — Это потому что я всегда выёбывался больше других.       — Да ты и сейчас, знаешь…       — Ой, заткнись уже. Мне каждая девчонка домашку делала.       — Так я её тебе тоже делал.       — Я и говорю, каждая девчо… Ау! — Гонтье неловко пригибается от увесистого подзатыльника и снова смеётся. — Если тебя это утешит, ты был самой лучшей девчонкой из тех, которые делали мне домашку.       — О, спасибо, это так трогательно. Разводись с Наоми и женись на мне.       — Ты тут такими предложениями не бросайся, а то однажды женюсь, и таскаться тебе с моими тараканами всю жизнь.       — Хм, дайте-ка подумать, а сейчас я этого не делаю? — Нил давит улыбку в попытке казаться серьёзным.       Адам склоняется к самому его уху и заговорщицким шёпотом произносит:       — Это потому что мы уже женаты. Только тс-с-с. Это было в Вегасе, ты был пьян, но я тебя прощаю.       Нил на секунду зависает, причём не ясно, от чего больше: от информации, с которой не справлялось его нетрезвое сознание, или от дыхания Адама, которое отшибло всякую способность мыслить здраво. Гонтье же, насмотревшись на застывшее выражение лица Нила, отстраняется и начинает ржать — не просто смеётся, а буквально давится икотой, как кролик в эпилептическом припадке.       — Я тебя ненавижу, — Нил думает, что такие громкие вопли наверняка привлекут внимание, но, глядя на покрасневшего от хохота Адама, сдержать смех уже не может.       Это продолжалось бы ещё как минимум минут десять-пятнадцать, если бы в этот момент Адам не прекратил смеяться, неловко закашливаясь и уже без улыбки глядя куда-то в конец улицы.       Нил проследил за его взглядом и заметил в толпе знакомую особь, нетвёрдой походкой бредущую в их направлении. Особь являлась тощим парнем в той самой идиотской полосатой футболке и с татуировками на руках.       Адам поплотнее запахивает куртку и, не оглядываясь на Нила, идёт мальцу навстречу. Нил тушит тлеющий окурок о стену бара и, не чувствуя ни капли смущения, внимательно смотрит за тем, как Адам и полосатый парень обмениваются какими-то краткими репликами в качестве приветствия. Парень в свою очередь долго смотрит на Нила и, кажется, кивает в его сторону, на что Адам, мельком оглянувшись, отвечает что-то длинное и невнятное, сделав рукой неопределённый жест в духе «забей, это не важно» (а Нил уже давно научился замечать моменты, когда Адам изо всех сил старается быть убедительным). Разговор длится не дольше пяти минут, после чего Адам лезет в задний карман джинсов и отдаёт парню сложенные в чёрт знает сколько раз купюры. Парень забирает деньги и вкладывает что-то в ладонь Адама, затем довольно хлопает его по плечу, произносит что-то похожее на «с днём рождения, чувак» и торопливо шагает в обратном направлении.       Нила выбрасывает из того безмятежного состояния, в котором он был несколько минут назад, и этот контраст он ощущает как никогда остро. Эту разницу между желанием сгрести Адама в объятия и разбить его лицо о стену.       А Нил уже начал забывать о том, что Адам — безмозглый кретин. Надо бы вспоминать об этом почаще.       Адаму остаётся до Нила несколько шагов, когда Нил, не дожидаясь его (и реплики, которую Гонтье уже собирался озвучить), уходит назад в бар, хлопнув дверью почти перед самым его носом.       Больше за весь вечер они не говорят друг другу ни слова.