Across the ocean

As our worlds collide, Nothing can keep us From ever leaving this place. As our stars align, They fit together so perfectly.

© «White Tiger» by Our Last Night

«Я умер?» — преждевременный вопрос возник в его затуманенной мыслями светловолосой голове.       Зелёные глаза резко открылись, и первое, что увидел перед собой мужчина, — тот самый таинственный город, что снился ему на протяжении стольких дней. Всё, что художник мог, — в порыве изумления прислониться к ближайшей стене кирпичного дома и судорожно ловить губами прохладный, пропитанный весенними ароматами воздух.       Как свои пять пальцев, Джерард помнил тот спонтанный, преисполненный отчаяния прыжок за борт и холодные пенистые волны, вслед за этим сковавшие его тело своими ледяными объятиями. Без сомнения, он совершил тяжкий смертный грех и теперь, как минимум, ожидал попасть на седьмой круг Ада. Но волшебное место из его сна совсем не подходило на роль преисподней.       Знакомая по предыдущим сновидениям старинная площадь на сей раз была окутана дымкой тумана и мягким приглушённым светом фонарей, везде сновали люди, одетые в пёстрые наряды конца восемнадцатого века. Увиденное наталкивало на невообразимую мысль: что, если он всё-таки не умер? Ведь, согласитесь, довольно часто в предсмертной агонии душа человека бороздит неизведанные просторы, пребывая в заточении двух миров, находясь между жизнью и смертью. Неужели ему, Джерарду, придётся раз за разом переживать один и тот же сон, прежде чем последние истоки жизни навсегда покинут его бренное тело? Однако, с другой стороны, тёмный рай всё же лучше, нежели безмолвное забвение.       На самой площади царило небывалое оживление: жители бурно выражали своё ликование по поводу предстоящего обряда прощания с зимой. Отовсюду, не стихая ни на минуту, доносились беззаботные хохотания женщин и потешный свист мужчин. Толпа незнакомцев и незнакомок в причудливых нарядах и масках неумолимо росла, люди с нетерпением прибывали с разных уголков света, дабы полюбоваться грядущим зрелищем, которое, судя по чарующему возбуждению окружающих, обещало быть весьма и весьма колоритным. Уэю стоило немалых усилий пробраться сквозь взбудораженные от предвкушения тела и разглядеть то, что так тщательно на протяжении всего этого времени скрывалось от взора его любопытных глаз.       Издали виднелись языки постепенно разгорающегося пламени. За ними художник и последовал — его непреклонно тянуло к свету, словно маленького заплутавшего во мраке мотылька. Видимо, в том заключалось предназначение Джерарда: раз за разом быть пленённым огнём.       Подойдя как можно ближе к сцене, мужчина неожиданно для себя заметил огромный костёр. Серые клубы дыма простирались до самых звёзд, что светили этой ночью по-особенному ярко. Многочисленные взгляды венецианцев вместе с неискушёнными взорами приезжих как по команде устремились вверх, и Уэй неосознанно последовал их примеру.       Высоко в небе над пьяцца Сан-Марко болталось смастерённое вручную соломенное чучело зимы в белом широком одеянии. Пугало подвесили на тоненьких тросах к одному из шпилей башни, и теперь его просторный балахон колыхался от порывов ветра, в то время как языки жгучего медного пламени плясали прямо под чучелом. Зрелище представлялось настолько завораживающим, что разве только бездушный циник не сможет оценить всей красоты этого мистического таинства.       Постепенно людская волна отнесла художника на задворки площади, туда, где в своём горделивом одиночестве стоял великолепный Дворец дожей — одна из выдающихся достопримечательностей Венеции, известная каждому своей причудливой архитектурой и статуями белых львов около входа. По левому краю здания с некой благоговейной патриотичностью развевался флаг с царственным изображением хищника.       Мужчина подошёл к стеле, на которой степенно возвышался величавый каменный лев. В отражении мраморной плиты Джерард увидел выражение собственного измождённого лица и в следующую же секунду отшатнулся, будто ужаленный. До настоящего момента ни в одном из своих снов ему не приходилось видеть своего лица. Данный факт пугал и удивлял одновременно: кроме Фрэнка, одетого в странный белоснежный костюм, в сновидениях блондина не присутствовало ни одной живой души.       Растерянным взором владелец галереи окинул свои руки, облачённые в рукава джинсовой ультрамариновой куртки. На его ногах, как влитые, красовались идентичного цвета джинсы и красно-кирпичные топ-сайдеры. Ещё одна удивительная находка. Уэй никогда не одевался подобным образом.       Необычный облик представлялся ему прямиком из будущего. Кроме самого мужчины здесь больше никто не носил «обыденную» одежду: все до единого разрядились в экстравагантные маски и обшитые стеклярусом костюмы — один богаче другого. На их фоне Джерард смотрелся как-то нелепо. Он выбивался из ряженой массы и в каком-то смысле ощущал себя белой вороной, по ошибке забредшей в чужую стаю.       Притча о белом голубе вновь посетила замутнённый разум художника. А мнимый сладкий шёпот баритона, невесть откуда взявшегося в светловолосой голове, словно нечаянный сюрприз отдавался с горечью во всём теле:       «Ты по­дума­ешь о том, что он гре­шен? Гре­шен тем, что от­ли­ча­ет­ся от ос­таль­ных, при­выч­ных гла­зу осо­бей?» — нежный говор зазвучал у блондина над самым ухом, заставляя кожу покрыться рядом мурашек, на что Уэй мгновенно и яростно тряхнул головой, отгоняя болезненные воспоминания, которые наподобие серпа терзали ему душу.       «Ладно! — художник пытался дышать ровно и тем самым успокоить себя, но безуспешно. — Ладно, — снова повторил мужчина, на сей раз устало потирая ладонями лицо. — Это сон, всего лишь сон, не надо так реагировать. Скоро он закончится и я… я… я умру?»       В этот самый момент внезапный тревожный зов раздался откуда с небес, вынуждая Джерарда подскочить на месте. Секундой позже в дрожащем оклике незнакомца мужчина распознал родной голос Айеро. Юноша с жаром шептал какие-то молитвы. Блондин не мог поверить своим ушам: его Фрэнк, его любимый мальчик, который не привык полагаться на Божью помощь, молился за спасение его проклятой души! — Джерард, ты меня слышишь? — беспрестанные стенания парня, словно раскаты грома, отдавались в тёмном небе, однако молния не спешила метать свои яркие зигзаги.       Небосвод по-прежнему оставался ясным и полным звёзд так же, как и грудь художника, в свою очередь, была полна надежд. — Фрэнки? — тихо спросил Уэй, будучи не до конца уверенным в том, что его не услышат окружающие и в случае чего не сочтут за сумасшедшего.       Честно говоря, Джерард уже сам давно начал задумываться насчёт трезвости собственного рассудка. — Ради всего святого, прошу, очнись! — истошно завопил Айеро, а его душераздирающие всхлипы были готовы разорвать художнику его и без того щемящую от боли грудную клетку. — Фрэнки! — вскрикнул мужчина в ответ, следом чувствуя влагу у себя на щеках. Были ли это его собственные слёзы или же небо, наконец, разразилось дождём — в тот миг Уэю было абсолютно всё равно.       Плевать на то, что его могли услышать. Плевать на то, что несколькими мгновениями ранее всё его существо хотело смерти. Если этот сон был его испытанием, Джерард обязательно пройдёт его — он сделает это ради Фрэнка, ради Донны. Именно желание поскорее воссоединиться с родными — возлюбленным и матерью — призывало Уэя ни в коем случае не сдаваться. Во что бы то ни стало мужчина должен найти выход из всей этой западни.       Взгляд художника невольно зацепился за вывеску, раскинувшуюся над широкой аркой меж жилых домов. Надпись на белом фоне, сделанная витиеватыми буквами, завлекающе гласила:

«Добро пожаловать на открытие ежегодного Венецианского карнавала»

      Ниже располагалась приписка: «1979 год».       От неописуемого шока Уэй на секунду приоткрыл рот: это же на целых тридцать лет позже того времени, в котором он жил! Мужчина не знал, как при помощи здравого смысла можно было бы объяснить тот странный скачок в будущее, что он претерпел в своём сне. Впервые вопреки собственной воле блондин стал путешественником во времени, и на этот счёт у него не находилось отнюдь мало-мальски вразумительных ответов.       Но в одном владелец галереи был уверен наверняка: ему необходим проводник в этом таинственном и полном загадок месте. Тот, кто знает все тонкости этого мира наперечёт и, быть может, каким-то волшебным образом поможет Джерарду вернуться обратно. Видимо, судьба не предусмотрела такого щедрого подарка, и мужчине придётся распутывать этот гигантский клубок самому.       Уэй попытался напрячь сознание и вспомнить всё, что когда-либо слышал о Венецианском карнавале. В последний раз это красочное шествие проводилось ещё в далёкие годы существования Венецианской республики. Влекомые любопытством жители на протяжении нескольких месяцев даже после окончания празднества продолжали носить маски. Карнавальный атрибут позволял жить им в своё удовольствие, скрывая истинный облик от зорких глаз государства. Под покровом анонимности и греха венецианцам не был писан закон — они нарушали запреты, совершали преступления и изменяли своим половинкам, поддаваясь развратным утехам и заводя случайные связи. Происходящее практически вышло из-под контроля, и поэтому власти приняли решение о закрытии карнавала. Всё это Джерард вычитал однажды в одном из номеров The Manchester Guardian. Теперь художник отчаянно гадал, чем могла быть ему полезна эта информация.       Внимание мужчины привлёк звонкий девичий смех и последующие за ним заливистые возгласы, доносящиеся прямиком из-под арки, подпираемой массивными кирпичными колоннами. Ночной воздух разрезала знакомая сердцу музыка — её художник мог узнать из тысячи. Ведомый любопытством вкупе с зовущей мелодией, отдающей нотками Востока, Уэй несмело прошествовал под арку.       Внутри небольшого жилого дворика царила приглушённая тьма, разбавляемая золотисто-багряным свечением канделябров, установленных в специальных выступах у колонн. Будто верные проводники, они указывали Джерарду путь. С каждым извилистым поворотом поначалу едва слышимая и довольно тихая мелодия начинала усиливаться. Таинственная дорожка из цветов в керамических горшках и разноцветного конфетти, которым был устлан вымощенный плиткой тротуар, привела Уэя в уютное патио, где собралась небольшая горстка народу. После торжественных гуляний на площади Сан-Марко такое обособленное празднество выглядело как кулуарное пиршество для избранного круга людей.       Напротив Уэя располагалась невысокая круглая сцена, которую со всех сторон обступили ряженые. Из особо любопытных экземпляров владелец галереи отметил загадочную синьорину в длинном маскарадном платье чёрно-красной расцветки — своим необыкновенным стилем девушка напоминала червонную королеву. Рядом с экстравагантной особой находился мужчина в фетровой широкополой шляпе. На его лице была устрашающего вида птичья маска, которую носили чумные доктора во времена смертоносных эпидемий. На протяжении всего торжества незнакомец совершенно открыто флиртовал с очаровательной блондинкой в нежно-розовой перьевой коломбине (1). Было немало и тех, кто примерял на себя образы мушкетёров и миледи. Но застывший в изумлении Джерард вот уже несколько минут глядел только на сцену, где романтическая парочка танцевала свой неспешный любовный танец.       Хрупкая рыжеволосая девушка в тёмно-зелёной маске комедии дель арте, открывавшей только нижнюю часть лица, легко и невесомо двигалась под незатейливую тягучую мелодию. Полы её кринолиновой изумрудной юбки разлетались полукругом, шурша в такт постепенно нарастающей музыке, а изящные ножки в бордовых туфельках плавно скользили по сцене, попеременно перенося вес тела с одной ступни на вторую. На каждом новом повороте танцовщица пристукивала своими тонкими каблучками, отчего её длинные агатовые волосы взмывали в воздух, подыгрывая звучащей мандолине. Мягкие локоны легко рассыпались по плечам, скрытым под чёрной вязанной шалью, которая иногда колыхалась, открывая большие шёлковые буфы у платья.       Смотрелась незнакомка просто восхитительно — особый восторг испытывала мужская половина зрителей, которая совершенно без какого-либо стеснения продолжала одобрительно свистеть исполнительнице вслед, а порой даже кидать внушительные букеты к её ногам. Как и все другие, Уэй невольно попал под чары умелой танцовщицы и с неиссякаемым интересом следил за грацией её движений. Но сколь бы ярким ни был образ девушки, он определённо мерк в сравнении с образом юноши, танцующего в паре с ней.       Вид знакомого белого костюма, что в свете мерцающих канделябров окрасился в кремовый, с широкими рюшами на манжетах и в обтягивающих брюках пронзил собой сердце, словно стрела, метко брошенная амуром. — Быть этого не может! — тихо воскликнул Джерард, наблюдая за тем, как стройная фигура в облике грустного Пьеро плавно покачивала бёдрами, что безотчётно сводило мужчину с ума.       Грудь парня, расшитая золотой парчой, стремительно вздымалась при каждом вздохе, а выносливые руки, облачённые в белоснежные шёлковые перчатки, без особых усилий подхватывали тело партнёрши, словно для юноши оно ничем не тяжелее пёрышка. Тёмные волосы танцора были собраны в небольшой хвост на затылке, перетянутый серебристой лентой.       Пламя факелов вычерчивало изящный прямоносый профиль на фоне темнеющих кирпичных стен, окутанных бархатной тенью. Свет канделябров будто бы дразнил художника, соблазнительно очерчивая знакомую форму пухлых, всегда влажных и чуть воспалённых губ. Лицо юноши скрывалось за необыкновенно чарующей маской арлекина. Граница чёрного и белого проходила строго по середине, и при каждом повороте головы танцор демонстрировал то светлую, то тёмную сторону своей загадочной полумаски. Огонь попеременно выхватывал белую слезу, прорисованную на тёмном фоне с одной стороны, и чёрные завитушки на белом фоне на другой половине лица. Несмотря на то, что маска давала простор для фантазии и позволяла Джерарду мысленно дорисовать спрятанные от посторонних взглядов черты, Уэй хотел видеть выражение любимых «ореховых рощиц», мерцающих в прорезях коломбины (2).       Свечи вместе с жаркими испепеляющими чувствами, которые испытывал мужчина, глядя перед собой на сцену, создавали ощущение нестерпимой духоты.       На протяжении всего часа, а может, и больше, до сцены долетали лестные фразочки, произнесённые в адрес темноволосого в качестве похвалы на столь загадочном для Джерарда итальянском: — Ammetta, il tipo a chi ha venduto lʼanima che è così abile per muovere gambe? Troppo così voglio! (3) — Lʼamico non è stato stanco già? (4) — Discutiamo su rum «Daiquiri» che lo stesso la ballerò meglio? (5)       Казалось парню не было никакого дела до того, что ему выкрикивала толпа. В отличие от рыжеволосой лисицы Кармен, которая любила всячески заигрывать с публикой, потому что знала магию своей красоты и ценила её, брюнет не видел смысла обращать внимание ни на положительные оклики, ни на порицающий свист. Всё, что делал юноша, — раз за разом погружался в упоительный танец, без остатка отдаваясь музыке, несущей его тело по незримому ласковому течению, словно для него это была единственная причина, чтобы жить. Чтобы чувствовать себя живым. В данный момент для темноволосого существовала лишь эта сцена и кружащаяся возле него Кармен.       На секунду Джерарда охватило лёгкое разочарование. Он хотел, чтобы парень задержал на нём свой взгляд, хотя бы ненадолго, хотя бы на долю секунды. Но танцор, казалось, по-прежнему никого не замечал. — Скажи же, чертовски хорош? — раздался приятный басовитый голос у него над ухом.       Судя по тому, с каким тоном был произнесён вопрос, буквально заставший художника врасплох, тёмно-синяя баута (6) вполне могла скрывать под собой дерзкую ухмылку незнакомца. Музыка заглушала его бархатистый полушёпот, и поэтому Уэю пришлось изрядно напрячь слух, чтобы расслышать слова собеседника.       Помимо бауты внешний вид брюнета составляла тёмно-серая шляпа с красным павлиньим пером и чёрный жилет с оторочкой из бахромы. Сам мужчина был отнюдь не дурно сложен, со стройной талией, подчёркиваемой широким ремнём из кожи с тяжёлой золотистой пряжкой, и фигуристыми голенями, обтянутыми длинными мушкетёрскими ботфортами. — Что, простите? — мгновенно переспросил Уэй, мысленно возблагодарив приглушённое свечение, рассеивающееся от верхушек канделябров.       Тень от факелов совершенно удачным образом скрывала признаки его внезапного смущения. По какой-то неведомой причине Джерард страшно опасался, что его заинтересованность танцором на сцене окажется кем-нибудь замеченной. Но, к счастью, стоящий перед владельцем галереи мужчина отнёсся к его реакции с юмором: — Франческо, — молвил незнакомец, как бы между прочим кивая в сторону юноши в чёрно-белой маске. — В паване (7) ему нет равных! Этот парень танцует как сам дьявол, — с усмешкой добавил брюнет, а сердце Джерарда пропустило немой удар, стоило ему услышать знакомое имя, хоть и произнесённое на итальянский манер.       Тем временем танец уже вовсю достиг своего апогея, а торжественная мелодия приблизилась к ошеломительной кульминации, чем мгновенно встревожила художника. — Он красив, как сам Господь Бог… — зачарованно проронил Джерард, неотрывно следя за белоснежным силуэтом, обнимавшем рыжекудрую красавицу. Лишь в следующую секунду мужчина осознал, что на самом деле сморозил. — Тебе виднее, — тихонько рассмеялся его спутник, и отчего-то манера его дребезжащего смеха показалась Уэю смутно знакомой. — Женщины не перестают вешаться ему на шею. Вот и приходится гадать: виной всему смазливая мордашка или же отзывчивое сердце? — не снимая бауты, мужчина пригубил пива из узкого горлышка бутылки, находящейся всё это время у него в руке.       Взгляд Джерарда вновь устремился на сцену. Великолепие танцора казалось не поддающимся описанию. Со стороны Уэй наверняка выглядел ничем не лучше религиозного фанатика, очарованного своим божеством. В тот момент Фрэнк, а если быть точнее, Франческо из его собственного сна вообразился мужчине ангелом, спустившимся прямиком с райских небес на эту охваченную огнём землю.       Танцуя на фоне Дворца дожей, издали грациозный во всех аспектах юноша сам походил на размеренного величественного льва, чьими гравюрами и памятниками пестрила вся Венеция. Джерарду казалось, что на какое-то мгновение символ города обрёл свою плоть и кровь и теперь отчаянно мелькал у него перед глазами. Мальчишка был очарователен и неприступен, а его редкостному изяществу могла бы позавидовать любая танцовщица балетной труппы.       Наконец, отгремел последний аккорд, и Франческо замер в элегантной позе, с некой долей страсти притягивая Кармен к себе за талию. Пламя свечей совершенно неожиданно сосредоточилось на его взмокшем от пота лице, являя Джерарду глаза цвета густого гречишного мёда. Тёмные зрачки переливались в отблесках канделябров, неистово маняще мерцая сквозь прорези маски. Глаза парня были устремлены на Уэя. Теперь мужчина ни капли не сомневался: перед ним был не кто иной, как Айеро, с которым они стояли на мосту, сокровенно держась за руки. Но что расстраивало его по-настоящему так это то, что в ореховом взгляде юноши Джерард не увидел ни намёка на узнавание. Мужчина здесь для всех был чужим. — Почему ты сразу заговорил со мной на английском, а не принял за местного жителя? — слабая надежда промелькнула в голосе художника. Быть может, он всё-таки знал этого человека.       Не успел толком владелец галереи собраться с мыслями, как его собеседник тут же отозвался на его размышления: — Во-первых, сам я из Румынии, а впервые в Италии оказался проездом где-то месяц назад. Здесь я познакомился с Франческо, и он честно пытался обучить меня всяким их национальным штучкам: говорить по-итальянски, пить самбуку, ужинать после восьми… — брюнет усмехнулся на последней фразе, при этом забавно жестикулируя свободной рукой. — Но пока что выходит неважно. О чём я кстати? Ах, да! Во-вторых, ты на карнавале без костюма. Для обыкновенного туриста дело простительное, но для венецианца как-то нетрадиционно. И, в третьих, ты уж прости меня, друг, но я бы ни за что не принял тебя за итальянца! Чересчур бледноват будешь.       Джерард знал, о чём говорил этот парень. Ох уж эти англиканские корни родного Уэльса! Светлые брови и волосы, а также бледная мраморная кожа северянина вкупе с зелёно-карими глазами достались ему от покойного отца Дональда. В каком-то смысле британская кровь, текущая в жилах художника, даже перевесила французские корни со стороны матери. Единственное, что мужчина унаследовал от Донны, — это парижскую аристократичность и необычайно замысловатое имя. Блондин не сомневался, что это было целиком и полностью инициативой матери — наречь его традиционным французским именем, добавив к нему оттенок британской строгости. Видимо, в этом поступке Донна нашла свою отдушину.       Внезапно за спиной Уэя раздался хрипловатый задорный возглас. В следующую минуту всё тело Джерарда покрылось волнительным мандражом. Его дыхание замедлилось, равно как и ритм сердца. Он не ожидал такой скорой встречи…       Помедлив, мужчина всё же обернулся на голос и заметил степенно идущего Франческо под руку со стройной Кармен в зелёном платье. Волосы девушки то и дело развевались ветром, подобно осенним листьям. — Дьюи, дружище! Рад видеть тебя, старик, — воскликнул юноша, распахивая для Хэнсона свои широкие объятия. — Как дела, как жизнь? Барри сказал мне, что ты приедешь на закрытие карнавала, но я до последнего отказывался в это верить.       Тем временем Уэй с удивлением поглядывал на последнего, никак не ожидая увидеть нагловатого румына среди пёстрой толпы празднующих. Знакомое лицо было ещё одним кусочком разрозненной мозаики, которую владельцу галереи предстояло собрать в эту ночь.       Уже спустя мгновение Айеро приветственно похлопывал мужчину по спине. Этот, по сути, ничем не примечательный дружеский жест вызвал волну ревности со стороны Джерарда — один Бог знал, как сильно в тот момент художник желал оказаться на месте бармена, в тёплых руках возлюбленного, мягко приобнимающих его за плечи. — Вот видишь, вырвался ради тебя из родной Констанцы! — улыбнулся Хэнсон, сверкая белизной своих безупречно ровных зубов. — Я тоже рад видеть тебя, Фрэнч, — с неким трепетом, с которым мужчина по обыкновению относился лишь к самым близким друзьям, Дьюи снял свою маску и расцеловал парня в обе щёки, после чего учтиво поприветствовал Кармен, галантно беря девушку за её неестественно худую руку и кратко целуя тыльную сторону кисти.       Уэю вспомнился далёкий, затерявшийся в глубинах памяти рассказ Айеро о девушке из Вудсборо, с которой он провёл свою первую летнюю ночь. — У тебя тут, кажется, появился новый поклонник. — Масляная ухмылочка проскочила сквозь тонкую полоску усов и тотчас спряталась под тёмно-синей баутой, не успев укрыться от внимательного взора художника. — Горячо преданный любитель твоего творчества. — Правда? — ореховые глаза вмиг заблестели; в голосе юноши мелькнул неподдельный интерес.       Неосознанно брюнет двинулся навстречу Джерарду, на мгновение расцепляя свою ладонь с ладонью Кармен. — Нравится, как я танцую? — с оттенком привычного кокетства молвил Франческо. Несомненно, он умел производить впечатление на незнакомцев. — Да, очень неплохо, — кивнул Уэй, облизывая пересохшие от волнения губы. — Я даже на какое-то время засмотрелся, — честно признался он, стремясь перевести сказанное в шутку. Мужчина хотел, чтобы его слова прозвучали нейтрально, не выдавая скрывавшейся за ними подоплёки чувств.       Публика оценила его попытку по достоинству: юноша вместе со своей очаровательной спутницей и плутоватым барменом рассмеялись вслух почти одновременно. — Ты его ещё в постели не видел! Вот что действительно стоит восхищения, — сладко промурлыкав, девушка во мгновение ока схватила Франческо за подбородок.       В следующую секунду рыжеволосая приблизила лицо юноши к своему, оставив быстротечный собственнический поцелуй на раскрасневшихся молодых губах. Всех присутствующих, за исключением разве что самой Кармен, вмиг охватило смущение. Трое мужчин тактично промолчали. Словно так и было задумано. Словно поступок девушки можно запросто расценить как невинную пустяковую шалость. — Так как ты говоришь твоё имя? — спросил Франческо. Блондин посчитал, что таким образом парень желал отмести испытываемое им самим же чувство неловкости и вместо этого переключиться на скромную персону художника. — Я ещё не успел представиться. Меня зовут Джерард, — назвался мужчина, с долей робости протягивая свою потную ладонь. Он не был уверен насчёт того, захочет ли Айеро пожать её в ответ. — Франческо, — вопреки опасениям владельца галереи отозвался брюнет, тепло улыбаясь и отвечая на тесное рукопожатие.       Уэю на миг почудилось, что в его заледенелую и пустую грудь швырнули горящие поленья. Ранее художник думал, что все его внутренности на треть заполнены холодной морской водой. Теперь же Джерарду было одновременно больно и приятно от ощущения слабого жжения в районе диафрагмы, вызванного давно забытыми, необходимыми, словно воздух, прикосновениями. Даже если сейчас вместо сердца у него покоился чёрствый уголёк, от улыбки Айеро он начинал кровоточить смолой. — Откуда к нам пожаловал, Джерард? — парень произносил имя художника так, словно перекатывал его у себя на языке, пытаясь насладиться горько-сладким вкусом. В том, что его имя было таковым, не сомневался никто. — Из Уэльса, — не стал врать мужчина, придерживаясь принципа: будь то сон или реальность, он должен оставаться честным, прежде всего с самим собой. — Венеция — красивый город. Жаль, у меня нет карты, я, кажется, немного заблудился.       Заблудился было мягко сказано — Уэй совершенно не знал, куда ему идти, абсолютно не смыслил, что стоит делать, а что нет. И уж по-настоящему, оказавшись в ловушке собственных снов, мужчина понятия не имел, как ему проснуться.       Завидев беспомощный взгляд художника, чьи зрачки то и дело рыскали из стороны в сторону в поисках спасения, Франческо неожиданно предложил: — Тогда ты, наверное, не будешь против, если я устрою тебе небольшую экскурсию по ночной Венеции?         Что-то неуловимое и странное промелькнуло в медовых глазах юноши, и Джерард не мог ручаться, хорошо это или плохо. — Но, Франческо, мы же собирались вместе пойти в Harryʼs Bar! — вслед за его предложением раздалось обиженное восклицание Кармен. — Нас там будет ждать Барри и… — Пусть подождёт ещё немного, мы же никуда не спешим, верно? — спокойно и решительно проговорил Айеро, обращаясь к девушке, на этот раз дружески приобнимая её за талию. — Ночи здесь длинные, мы обязательно ещё с тобой свидимся! Ничего ведь страшного не произойдёт, если я помогу Джерарду освоить наш город? — брюнет елейно уговаривал Кармен, пытаясь утихомирить рыжеволосую, словно ребёнка, которого лишили сладкого за ужином.       В довершение своих увещеваний Франческо взглянул на художника, ожидая молчаливого подтверждения своих слов.       В ответ мужчина едва заметно кивнул, застенчиво поджимая губы, но и этого юноше было достаточно. — Развлекайтесь пока без меня, я скоро приду. А в это время Дьюи и Барри составят тебе компанию, — задорно подмигнул парень, примирительно чмокнув девушку в щёку и в следующую минуту подойдя уже к Уэю.       В знак скорой встречи Дьюи приподнял вверх полупустую бутылку из-под пива, которая всё это время находилась у него в руке. Франческо напоследок наградил ребят своей лучистой улыбкой, после чего покровительственно приобнял Уэя за плечо, и они уже вдвоём зашагали вдоль узкой парковой аллеи, скрываясь за листьями деревьев.       Прогуливаясь вдоль цветущих садов, что простирались на несколько сотен гектаров и чей сладковатый дурман запросто мог вскружить обоим мужчинам головы, спустя некоторое время Джерард молвил с неким чувством вины: — Тебе не стоило бросать своих друзей на площади. Я не такой важный человек, чтобы ради меня можно было жертвовать такой волшебной ночью… — Долг любого благородного венецианца познакомить приезжего со своим городом, — прервал его Франческо, не дав художнику докончить свою оправдательную тираду. — Ты ведь приезжий, так? — задал он вопрос, по его же собственному мнению не требующий ответа.       Остановившись посреди аллеи, тускло освещённой одиноким пыльным фонарём, Айеро достал из кармана узких брюк позолоченную зажигалку с гравировкой оскалившегося льва и следом за ней же извлёк белую пачку сигарет неопознанной марки. Уже в следующую секунду юноша изящно закурил, поднеся голубоватое пламя к самому кончику своей никотиновой палочки, зажатой между губ.       Выдыхая кольца дыма в ясное и безмятежное февральское небо, тем самым согревая тёплым дыханием предвесенний воздух, брюнет лукаво оглядывал своего спутника, который не переставал ежиться от холода в своей надетой не по погоде куртке. — Да, я считаю себя благородным и от скромности не страдаю! — усмехнулся итальянец, поймав на себе неоднозначный, исполненный жадного любопытства взгляд.       Машинально слизывая крупицы пепла с обветренных холодом губ, Франческо вновь самозабвенно затянулся, после чего развеянная ветром струйка едкого дыма слабо коснулась щеки художника. Ни на миг не отводя подёрнутых пеленой глаз, Уэй продолжал заворожённо наблюдать за этим, казалось бы, почти что ритуальным действом. Украдкой следить за тем, как сказочно неторопливо и обольстительно курит его возлюбленный, стало извечной маленькой страстью Джерарда с тех самых пор, как ему довелось повстречаться с юношей впервые. — А, знаешь, ночь сегодня и вправду волшебная… — задумчиво провозгласил парень с каким-то незримым ореолом таинственности.       Под покровом ночи любая, даже самая обыкновенная вещь становилась на порядок загадочнее. Возможно, именно за эту удивительную черту Уэй ни на секунду не переставал любить столь манящий и близкий его душе сумрак. — В Венеции каждый третий помешан на розах, — невзначай поведал Франческо, в одной руке по-прежнему держа тлеющую сигарету, а ладонью второй ласково проводя по верхушкам бордовых, почти чёрных роз. — Люди сажают эти прекрасные цветы у себя в оранжереях, палисадниках и даже лоджиях. Я люблю розы, — мечтательным тоном обмолвился брюнет, в то время как Джерард чуть дольше положенного задержал взгляд на притягательном контрасте колючих шипов и нежной шелковистой перчатки, мягко поглаживающей отогнутые лепестки.       Пройдя в самую глубь сада, мужчины вдруг остановились возле небольшой плетённой беседки, увитой листьями декоративного плюща. Неподалёку раздавались томные вздохи двух любовников, укрывшихся под тенью деревьев. Интимный шёпот и слабые звуки поцелуев хмельно витали в беспробудной тишине, опьяняя собой нечаянных путников, которым случилось забрести в одну и ту же местность.       Плутовская ухмылочка вмиг отразилась на лице Айеро, стоило парню подметить смущённый вид Уэя. От воцарившейся неловкости блондин мгновенно стушевался, давая кареглазому очередной повод поглумиться над его врождённым целомудрием. Выкурив сигарету до самого фильтра, юноша метнул окурок в рядом стоявшую урну. — Кажется, нам с тобой стоит найти более уединённое место для прогулки. — Подойдя вплотную к художнику, парень мягко коснулся его плеча. — Мы ведь не хотим помешать этим двоим, верно? Прервать их ласки своим опрометчивым присутствием было бы крайне бесчестно с нашей стороны… —  шепнул Франческо Джерарду на ухо, вскользь касаясь жаркими губами прохладной мочки и заставляя художника непроизвольно вздрогнуть от контраста температур.       Придя в себя после мимолётного замешательства, Уэй согласно кивнул. Меньше всего ему хотелось нарушать чей-то священный покой. — Отлично, — Айеро расплылся в сахарной улыбке, с хитрецой посматривая на спутника. — Какой путь тебя интересует: короткий или красивый?       Где-то на подсознании юноша понимал, что мужчине будет трудно ему отказать. Особенно после того, как он околдовал его разум и тело своими чарующими феромонами. — А какой ты сам мне предложишь? — в свою очередь, включился в игру Джерард, выдавая одну из самых застенчивых улыбок, внутренне зная, что она была его негласным козырем. На данный момент Уэю не хотелось раскрывать все свои карты. — Конечно я выберу красивый, о чём речь! — изумлённо взмахнул руками парень, будто бы ответ был столь очевиден. — Венецию за глаза прозвали жемчужиной на воде, и, поверь, есть тому доказательства! Особенно сегодня — в день возрождения карнавала. Этот праздник значит очень многое для всех нас.       Не желая спорить с Франческо, который уже явно настроился на долгую и основательную прогулку по городским окрестностям, блондин вместо этого решил довериться своему проводнику и избрать тернистый путь к звёздам и свободе.       Поплотнее засунув сжатые кулаки в карманы, стремясь таким образом отогреть задубевшие пальцы, мужчины шли по обочине вдоль покатых склонов зеленеющих холмов, кое-где местами ещё покрытых снегом. Безлюдную улицу освещали горящие окна одноэтажных домов, ютившихся по краю тёмной дороги. Нужно отдать Франческо должное: как местный житель, он знал абсолютно все, даже самые потайные закоулки своего родного города, о которых порой не помышляли туристы. Джерарду же эта тишь да гладь была только на руку: ему нравилось вести тихие ничего не значащие беседы вдали от любопытных глаз прохожих. — Где ты научился так танцевать? Это неподражаемо! —  художник беспрестанно воспевал нежную грацию юноши, едва не захлёбываясь от собственного восторга, на что Айеро лишь смущённо улыбался в ответ. Парню всегда было неловко, когда кто-то посторонний хвалил его умения. — В детстве я посещал балетную школу. Только, чур, никому ни слова! — усмехнулся брюнет, широко обнажая свои зубы, что сверкали в полумраке улицы. — В последнее время мне больше по душе музыка. Мечтаю научиться играть на каком-нибудь инструменте… — поведал танцор, теребя края белых манжетов. — Правда? — услышанное заставило Джерарда мгновенно притормозить. Неужели вся эта фантасмагория и реально существующая явь могли быть настолько близки друг с другом? — И на каком же?  — Виолончели, — невзначай бросил Франческо, пожимая плечами, а у Уэя в этот момент перехватило сердце. С каждым пройденным шагом художнику было всё сложнее поверить в происходящее. — А ты у нас людей рисуешь, если я правильно понял?       Наряду с довольной кошачьей улыбкой на лице брюнета ознаменовался неподдельный детский восторг. Мужчине нравилось видеть юношу таким. — Что-то вроде того, — кивнул Уэй, заворачивая за угол здания. — Я портретист и пишу в стиле «импрессионизм». Мне не важна внешность натурщика, моя главная задача — увидеть его душу. Для меня человек в любом случае красив со всеми его положительными и отрицательными эмоциями. Звучит странно, но это так. — Интересное суждение, — с одобрением хмыкнул Франческо, внезапно останавливаясь неподалёку от ступенек, ведущих к церкви. — Значит, я для тебя тоже красив? — прикусив щёку изнутри, парень победно ухмылялся, неприкрыто наслаждаясь видом растерянного художника. Мужчину, по-видимому, сей каверзный вопрос поставил в тупик. Однако юноша уже наперёд знал ответ.       «Ты потрясающий!» — хотелось вымолвить Уэю, но всё же усилием воли он держал себя в руках. Слишком рано демонстрировать Айеро свои чувства, блондину необходимо время, чтобы рассказать всю правду. Возможно, для этого потребуется целая ночь.       Вместо этого Джерард решил прибегнуть к проверенному методу: замаскировать правду под шутку. — Чертовски красив, — игриво отозвался художник, ничуть не соврав. Мужчина решил, что, если Франческо будет нужно, он сам всё прекрасно поймёт.       Не спеша они миновали величественное здание церкви, чей лазурный, расписанный фресками купол опирался на белоснежный каркас, словно небо, возлёгшее на плечи Атланта. Небольшие окошки эллипсовидной формы расположились в три ряда, прорезая собой высокие каменные стены. На вершине острого шпиля благословенно мерцал католический крест, устремлённый на восток, туда, где просыпалось солнце. Глядя на это совершенство, созданное руками человека, Уэя одолевало невероятное желание перекреститься. Его потребность была столь неподвластной объяснению, сколько действительно важной, как если бы от неё зависела жизнь самого художника. Словно этот сокровенный, слегка отрывистый жест соединённых пальцев, рисующих в воздухе распятие и временами касавшихся участков его тела, даровал Джерарду успокоение. И Всевышний, лицезрев мрачную покорность мужчины, мог облегчить его бремя жизни.       Для Айеро этот обряд слепого повиновения незримой божественной силе имел по большей части скептическое происхождение. Люди сами придумывают себе богов, и из-за этого мир на Земле терпит крах уже не одно столетие. Религия порождает войны, приводит к междоусобицам и жарким спорам, в ходе которых никто так и не находит то самое зерно истины. В отличие от тех, кто смиренно расшибал себе лоб, денно и нощно стоя на коленях и предаваясь пустым молитвам, юноша не вкладывал в веру абсолютно никакого сакрального смысла.       «Я верю лишь тому, что вижу своими глазами», — таковым было его пожизненное кредо, которое оставалось неизменным вот уже на протяжении двадцати пяти лет.       Тем не менее, брюнет уважал выбор мужчины и не смел глумиться над его душевными порывами. Именно поэтому его тихий ласковый смешок за спиной у Джерарда прозвучал без малейшего оттенка издёвки. Нежный искристый баритон, слегка приглушённый маской, звучал скорее забавно и по-доброму снисходительно. Как умудрённый опытом отец тешится над безобидной шалостью своего чада, так и Франческо смотрел на Уэя с благосклонной улыбкой на устах. — Почему ты смеёшься? — в душе художника взыграла минутная обида, что не преминуло отразиться на его голосе — во мгновение ока из размеренного и спокойного тембр блондина превратился в хрипловато-дребезжащий, будто осколки молотого стекла.       Заметив далеко не лучшую перемену в настроении своего визави, парень поспешил развеять все опасения по поводу иронии над набожным мужчиной.       С укором качнув головой, уже в следующую секунду Айеро молча подошёл к Джерарду, нежно улыбаясь: — Прости, но ты… Ты выглядел таким умиротворённым, таким чистым и непорочным в тот момент, когда крестился. Невинным, как цветок лотоса или маленький ребёнок. — Беспощадно сократив миллиметры воздуха, отделявшие их тела друг от друга, юноша с едва уловимым трепетом прислонил ладонь к пылающей щеке. — И мне это нравится в тебе.       Шёлковая ткань приятно холодила кожу, невзирая на то, что всё тело художника сейчас подрагивало от недостатка тепла. Вместо этого Уэй безудержно ластился под эти заботливые и нежные прикосновения. Мужчине было невдомёк, как всего один человек пробуждал в нём столь сильные чувства.       В те заветные мгновения, которые окончательно стёрли тонкую и зыбкую грань между реальностью и сном, Джерард хотел сказать, как было прекрасно то, что он видел перед собой в данную минуту. Читая Айеро словно раскрытую книгу в твёрдом и сияющем переплёте, мужчина мог наблюдать за тем, как детская наивность умело скрывалась за непосредственной бравадой, время от времени пробиваясь сквозь непоколебимую самоуверенность, как лучики солнца, в свою очередь, пробиваются сквозь грозовые облака. Преднамеренно окутав себя ореолом грешника, в глубине души юноша по-прежнему оставался тихим мечтателем, который, как и все люди на этой планете, жаждал обыкновенной чистой любви.       И в мыслях у блондина не было укорять Франческо за его недоверие к Богу или нежелание вести жизнь благочестивого христианина. То была личная позиция парня, и Джерард не имел права вмешиваться в его мировоззренческие устои. По мнению мужчины, в вере и неверии все люди равны, как и в любви. Правда, на своём опыте Уэй всё чаще становился свидетелем того, как под давлением злого рока и жизненных тяжб всё больше людей всматривалось в небо, даже когда на нём не горело ни единой звезды. Множество глаз жадно взирали в бескрайний небосвод, словно искали у кого-то ответы на свои бесчисленные вопросы… — Открой глаза, очнись! Молю тебя, Господи, заклинаю! Открой глаза, любовь моя, открой… Я не хочу тебя терять! — снова и снова шёпот раздавался откуда-то с поднебесья, заставляя глаза Джерарда становиться влажными и блестеть в свете окон. Кажется, кроме него, больше никто не слышал «небесного плача». — Я хочу показать тебе одно место, — прошептал Франческо, мягко дотрагиваясь до предплечья художника, словно не желая портить хрупкую атмосферу доверия, чудесным образом сложившуюся между ним и мужчиной. — Пойдём со мной, — добавил он уже чуть громче, беря Уэя за руку и сплетая их трепетные пальцы в единое целое.       Рефлекторно Джерард ответил на прикосновение, сжав ладонь юноши в своей, как по обыкновению делал, когда боялся чего-то неизведанного. Был ли это ад или рай — с Айеро он чувствовал себя в безопасности в любом уголке земли.       Ночной ветер обдувал со всех сторон их размытые фигуры, развевая полы джинсовки Уэя вместе с бронзовыми прядями Франческо, выбившимися из тугого пышного хвоста. Раскинув руки в стороны, тем самым походя на двух парящих в небе птиц, мужчины стояли посреди шумной разноголосой толпы, заполонившей целый мост, денно и нощно являющийся Джерарду в его дивных пророческих снах. Белокаменный трап и красивые жемчужные арки казались эфемерными, почти нереальными: коснись узорчатых перил — и они тут же рухнут, обратившись в известковую пыль.       С такой головокружительной высоты образ глянцевой Венеции, буквально сошедшей со страниц журнала о путешествиях, завораживал своей призрачностью огней и хлопками фейерверков, которые запускались с площади и подобно хвостатым кометам устремлялись ввысь.       Уэй откровенно любовался простиравшимся видом, а его восхищённый взор охватывал не один город, а целый мир. От его внимательных и по-детски любопытных глаз не ускользало ничто: ни маленькие разноцветные домики, столпившиеся небольшими кучками у самой кромки воды, ни монументальные соборы, степенно возвышавшиеся до небес, ни Дворец дожей, вокруг которого всё так же проводились праздничные шествия и тысячи людей танцевали на площади, устраивая пышные проводы зимы. — Фрэнки… — случайно вырвалось из уст мужчины, стоило ему взглянуть на брюнета в чёрно-белой маске, замершего рука об руку рядом с ним и как две капли воды похожего на его любимого музыканта.       Джерард осёкся, но тут же понял, что сказанного не вернёшь. Оставалось надеяться, что Айеро не придаст негативной окраски его мимолётному слову.       Но парня, казалось, эта уменьшительно-ласкательная форма обращения нисколько не смутила. Развернувшись в полупрофиль к мужчине, юноша негласно адресовал ему свой окрылённый и полный одухотворения взгляд: — Здесь красиво, — с долей интимности молвил Франческо, невольно уводя Уэя от мыслей о безутешном любовнике, что в данный момент боролся за его жизнь на судне. — Всё видно до мелочей, как с вершины птичьего полёта. И люди, словно маленькие точки в разноцветном калейдоскопе, беспрестанно снуют под мостом, хохоча и радуясь каждому прожитому мгновению. Вот что я называю жизнью, — тихо сказал Айеро, вовсе не стараясь произвести своей речью должное впечатление на мужчину. Он просто знал, что художник ощущал в данную минуту то же самое.       Джерард мог провести целую вечность, стоя на мосту рядом с этим человеком, что заставлял своим присутствием биться его залатанное сердце. Но без Фрэнка, без настоящего Фрэнка все эти яркие огни и помпезность были ему не нужны. Пока его возлюбленного душили страдания и он корчился от невыразимой боли, Уэй считал сродни предательству быть здесь и наслаждаться видом чужого города, объятого синим бархатом ночи.       Почувствовав вес тяжкой грусти, вновь лёгшей мужчине на грудь, Франческо ненавязчиво заговорил с блондином. Тихий шёпот, лившийся из его приоткрытых уст, внушал Джерарду успокоение, являясь своеобразным обезболивающим для его истерзанной души. — Хочешь прокатиться на гондоле? — на розовых губах промелькнула виноватая улыбка. Однако в следующую же секунду взгляд карих, отдающих слабой рыжиной глаз превратился в чуткий и серьёзный. — Ты выглядишь печальным. Тебе нужно развеяться, — от былого задора на смуглом итальянском лице не осталось и следа.       В который раз мужчина убеждался в том, что между ними существовала незримая духовная связь, позволяющая им чувствовать друг друга на одной волне. — Хорошо, — выдохнул Уэй, и вместе с этим выдохом в холодном февральском воздухе развеялись все его сомнения.       Художнику был нужен тот, кто был бы рядом, тот, кто держал бы его за руку и не отпускал. Джерарду был нужен Фрэнк, и неважно, в каком мире и месте он находился. Неважным было и его имя. В конце концов, роза пахнет розой. Так же и Фрэнк всегда будет для него Фрэнком и никем иначе.       Спускаясь вниз к воде, туда, где находилась билетная касса, рядом с которой очередной гондольер готовил свою гондолу к отплытию, Франческо подошёл к седовласому мужчине с усами и в соломенной шляпе, говоря что-то на беглом итальянском. После чего отправился в кассу и уже спустя минуту вернулся к Джерарду с двумя билетами. Когда гондолу подогнали к пристани, брюнет молча показал жестом следовать за ним.       Подойдя ближе к лодке, Уэй с трудом мог разглядеть её очертания в темноте: корпус был сделан из чёрного дерева, и цвет обшивки сливался с тёмными водами Гранд-канала. — Мы не изготавливаем позолоченные гондолы с тех самых пор, как был принят закон о запрете роскоши. Видимо, правительство решило, что из-за излишней помпезности мы превратимся в расточительных ворон! — с лёгкой усмешкой юноша протянул художнику руку, помогая взойти на гондолу, после чего залез следом.       Блондин, естественно, смутился оказанной со стороны Айеро галантности, однако виду не подал.       Сама гондола хоть и не была роскошной, но выглядела крайне презентабельно: удобное мягкое сидение из пурпурного вельвета с золотистым изголовьем, напоминавшее сердечко, невольно навевало на мысль о любовном ложе (8).       Возможно, причиной воцарившегося спокойствия Джерарда стали увещевания Франческо, благотворно влияющие на его настроение. А может, это всё чудодейственная сила воды, вяло текущей за бортом и умиротворяющей своей плавной рябью. В каком-то смысле Уэй даже находил их поездку романтичной.       Данное ощущение усилилось в стократ, когда неожиданно для художника Франческо снял перчатку со своей руки и принялся бессознательно вычерчивать невидимые линии на его молочно-белом запястье. Именно тогда Джерард не смог сдержаться, да и не видел более в этом смысла. Мужчина чувственно переплёл свои пальцы с пальцами юноши, накрывшими сверху его замёрзшую ладонь. На лице парня тотчас промелькнула улыбка, покорно растворившаяся в свете мимолётных огней. Наконец-то, после всех пережитых мук раздробленное на кусочки сердце Уэя ощущало себя целым.       Так они и проплыли весь путь по Гранд-каналу, не расцепляя крепко сплетённых ладоней. Совершенно незаметно лодка повернула из Сан-Марко в Кастелло — тот самый район, где когда-то родился и провёл своё детство Айеро.       Высадившись на пристань, Франческо как бы невзначай упомянул об одном уютном ресторанчике, что находился неподалёку от Гранд-канала и занимал около семи минут ходьбы. Брюнет предлагал поужинать, но о том, чтобы каждый платил за себя, даже речи не шло: юноша сразу объявил, что расплатится за двоих: — Если дело касается денег, то не переживай, я всё оплачу, — заверил он художника, когда они шли по набережной мимо дорогих кафе со светящимися витринами. — Считай это… — на мгновение Франческо задумчиво погладил подбородок, после чего игриво щёлкнул пальцами, подобрав нужное слово. — Маленьким свиданием. Ведь согласись, что мне мешает пригласить мужчину на ужин?       Улыбка парня прямо-таки лучилась незыблемым оптимизмом, словно для него в этом мире не существовало ничего невозможного.       И хотя приглашение на ночное свидание звучало более чем привлекательно, отдавая неким флёром запретности, Джерард не питал надежд — бесплодных иллюзий итак хватало в его жизни с лихвой.       На середине своего жизненного пути Уэй решил избрать тот самый путь, который Фрэнк, в отличие от него, познал ещё в начале своей юности, задолго до встречи с художником.       С непередаваемым облегчением в мыслях и на сердце блондин с победным ликованием отпускал свои предрассудки, как ребёнок отпускает ленточки бумажного змея, давая ему унестись в небо под гордое «лети!». Мужчина чувствовал, как ранее осязаемая душевная боль и мрачная вселенская скорбь, что не давали ему спокойно заснуть на протяжении многих лет, грозясь разорвать черепную коробку, наконец покинули его тело. Освобождённый от грязных помыслов и копоти, что скопилась в его лёгких вместе с горьким ядом сигарет, художник отныне не нуждался в никотине. То, что раньше приносило мнимое чувство облегчения, теперь выглядело лишь атрибутом нелепого китча. Теперь он был свободен не только от своих пагубных привычек, но и от тяжести этого мира — по-настоящему свободен.        Под воодушевляющий аккомпанемент собственных мыслей, Уэй не успел заметить, как они оказались у входа в небольшое заведение, расположившееся на нижнем этаже старого дома с облупившейся побелкой. Траттория «Алла Риветта» находилась недалеко от центра и, тем не менее, довольно-таки редко оказывалась вовлечённой во всю эту кутерьму с экскурсиями и туристами. По большей части, это было местечко «для своих» со скромной вывеской из красных букв на белом фоне, освящённой старинным фонарём, и лестницей с коваными витиеватыми перилами. — Траттория «Алла Риветта» всегда славилась своими рыбными блюдами и великолепными десертами, — проговорил Франческо со знанием дела, отодвигая стул и садясь напротив художника за стол с белой накрахмаленной скатертью. — Ты просто обязан их попробовать, пальчики оближешь! — Что будете заказывать? — сию же минуту рядом с Джерардом раздался высокий, немного дребезжащий сопрано.       К ним подошла официантка. В свете белых плафонов, украшенных зелёными витражами, молодая работница выглядела гораздо смуглее, чем была на самом деле. Из-под широких лямок красного фартука просматривалась идеально чистая белая блуза с рукавами-фонариками, а смольные волосы были предусмотрительно собраны в пучок и укрыты сеточкой. Руки с недлинными чёрными ноготками и кое-где облупившимся маникюром держали заранее приготовленный блокнот для фиксирования заказов. Похоже, девушку совсем не смутило то, что двое мужчин сидели за одним столиком, который был загорожен непрозрачной ширмой — такой выбирали, в основном, парочки, дабы уединиться от остальных посетителей.       Вот уже в течение нескольких минут, пока официантка продолжала улыбаться своими карминными губами в ожидании заказа, Джерард перелистывал меню, не в силах остановиться на чём-либо одном. Его до неприличия голодный взор попеременно цеплялся за каждое красивое название, проскакивающее перед его глазами. Работники траттории явно не поскупились на хорошую рекламу — блюда, которые непременно сопровождались яркой аппетитной картинкой, определённо были призваны завлечь клиентов.       В конце концов, Уэй решил скромно переложить всю заботу о предстоящем ужине на плечи Франческо. Как-никак, это было его идеей — привести их сюда. — На твоё усмотрение, — ответил владелец галереи, захлопывая меню и кладя его обратно на стол. — Я полностью доверяю тебе в этом вопросе. — Мне, пожалуйста, овощи на гриле, панини с красным перцем и чашку горячего шоколада. А моему… — на секунду Франческо запнулся, переведя взгляд на художника.       Заговорщическая улыбка расплылась у Айеро от уха до уха. Парень хотел сказать «возлюбленному», однако не желал преждевременно торопить события. Джерард мог быть попросту не готов к таким громким фразам. Поэтому вместо нежных слов он решил выбрать нейтральное обращение: — Моему спутнику приготовьте морского ангела, классическое ризотто и тирамису на десерт, — кокетливый и обольстительный баритон, на который невозможно было ответить отказом, достиг ушей официантки, кончики которых слегка порозовели от стеснения и стали в тон её серёжек. Брюнетка вот-вот готовилась растаять от умелых чар Айеро.       Юноша не скрывал, что порой в угоду себе и остальным пользовался своим обаянием для достижения определённых целей, хотя зачастую не испытывал и малой толики заинтересованности к человеку, с которым ему приходилось флиртовать.       И как бы цинично это ни звучало, но молодость и красота могли не только спасти мир. В современном укладе жизни они главное оружие и козыри, запредельная мечта женщин и даже некоторых мужчин. Тратя баснословные суммы, человечество прибегает к услугам пластических хирургов и элитных клиник, дабы почувствовать себя носителями совершенства, королями и королевами очарования, в руках которых лежит эликсир молодости, позволяющий выиграть им немного времени. Франческо двадцать пять, и он не нуждается в хирургах — роза его молодости на пике самого расцвета. Было бы весьма грешно позволить ей пропадать просто так. — Возьмёте что-нибудь выпить? — смущённо пролепетала девушка, смотря на Айеро и при этом заправляя прядку тёмных волос себе за ухо. На её бейджике, поблёскивающем в свете лампы, значилось короткое «Урсула».       Обладательница красивого имени отчаянно пыталась обратить на себя внимание, однако ни одна из её робких попыток не увенчалась успехом. Откуда работнице было знать, что сердце Франческо уже занято мужчиной, который на протяжении всего этого времени сидел напротив и невозмутимо загибал уголки глянцевого меню? Брюнет решил как можно скорее покончить с их заказом, пока Джерард со скуки окончательно не превратил несчастный буклет в поделку оригами. — Бутылку Пино Гриджио розового полусладкого, — отчеканил юноша, словно был прекрасно осведомлён о предпочтениях Уэя в напитках.       Официантка кивнула и, видимо, решив, что ей всё-таки не стоит ждать подачки от Айеро, тотчас упорхнула к соседнему столику, за которым сидела группа молодых людей. — Франческо… — выдохнул Джерард, складывая пальцы в замок. Было заметно, что он испытывал неловкость из-за поведения брюнета. — Ты очень щедр по отношению ко мне, но я не могу бесконечно пользоваться твоей добротой. Это заставляет меня чувствовать себя обязанным и…       Его сбивчивый поток речи был прерван неожиданным и успокаивающим прикосновением двух ладоней. Парень снял перчатки с обеих рук и положил аксессуар к себе в карман, и теперь прикосновения к жаркой коже ощущались напрямую. — Шшш, милый, послушай меня: ты мне ничего не должен, — нежно и с расстановкой Франческо произнёс каждое слово, будто это было заветной истиной для них обоих.       Когда юноша так говорил с Уэем, у последнего не оставалось никаких сил сопротивляться уговорам: — Сегодняшней ночью ты дал мне гораздо больше, чем я мог бы дать тебе за всю свою жизнь. Этот ужин — самое меньшее, что я могу сделать для тебя.       Видя, что его слова вкупе с действиями произвели на мужчину требуемый эффект, Айеро удовлетворённо закусил губу, тем не менее, не убирая ладоней от рук Джерарда. Ему безумно нравилось то, что происходило между ними сейчас.       Вскоре мужчинам подали их первые блюда. Франческо уплетал свои овощи на гриле, так что с его стороны слышался лишь мимолётный лязг металлических зубцов о керамическую тарелку. Блондин же где-то с полминуты молчаливо разглядывал напротив себя таинственное яство под звучным названием «ризотто». Стыдясь своей неосведомлённости о блюде (до настоящего момента Джерарду не приходилось сталкиваться с итальянской кухней), Уэй вежливо попросил юношу рассказать ему о его экзотической закуске.       Парень незамедлительно откликнулся на данную просьбу, сосредоточенно складывая пальцы рук «треугольником», как если бы собрался повествовать о восьмом чуде света. На смугло-бронзовом лице растянулась самодовольная ухмылка, а игривый блеск ореховых глаз как бы намекал, что он давно ждал подходящей возможности щегольнуть перед мужчиной своими безупречными познаниями относительно местной еды. — Ризотто — один из сильнейших афродизиаков, когда-либо существовавших на планете, — улыбаясь с неким оттенком коварства, Айеро умело нанизывал на вилку кусочек баклажана, который в следующее же мгновение оказался у него во рту.       Завидев шокированное лицо своего визави, который, судя по всему, принял его слова за чистую монету, парень хрипло рассмеялся от вида растерянных оливковых глаз: — Успокойся, я только пошутил, а ты уже готов верить каждому моему слову! На самом деле здесь только рис, тёртая морковь, кукуруза и пармезан, приправленные сливками и специями. Совершенно безопасно для употребления, — под конец заверил Уэя брюнет, съедая стручок молодой фасоли. — Некоторые блюда средиземноморской кухни и вправду пробуждают сексуальное влечение, но я не из тех, кто бы накормил тебя афродизиаком. В качестве соблазнения я бы избрал несколько другой способ.       Джерард едва сдержался, чтобы не спросить: «Какой именно?» — но вовремя заткнул себе рот очередной порцией ризотто. Оно и в самом деле было очень вкусным.       Затем белокурый почувствовал острый запах жареной рыбы, в один момент прочно окутавший небольшой зал — ему принесли второе блюдо. — Филе морского ангела, приправленное лаймовым соком, — констатировала Урсула, ставя перед Джерардом тарелку с кусочком рыбы. — Признайся, ты заказал это блюдо с каким-то неизвестным мне подтекстом, я прав? — решил напрямую спросить Уэй, однако в ответ лишь получил невнятное бормотание Франческо.       Парень разрезал ножом панини, при этом невозмутимо и крайне загадочно напевая:

Mi innamoro di un angelo Chi ha paura della luce La sua aureola è rotta Ma c'è lotta nei suoi occhi (9)

      Голос Айеро звучал настолько нежно и сладко, что мужчина мог быть уверен: имей он возможность, давно бы записал эти ласковые мурлыканья себе на виниловую пластинку. Он ставил бы её каждый вечер на своём пыльном граммофоне, чтобы после очередного прослушивания влюбляться в этот голос как в первый раз.       Убаюканный непринуждёнными разговорами о том о сём, Джерард не замечал, как быстро летело время, когда рядом с ним был с Франческо. Казалось невероятным, но благодаря этому юноше в маске арлекина даже мрачные мысли о музыканте печалили его куда меньше, чем в первые минуты здешнего пребывания. Естественно Джерард не позабыл о Фрэнке, он никогда не смог бы этого сделать! Всё, что блондину оставалось, — это ждать, когда закончится эта волшебная ночь и он снова окажется рядом со своим возлюбленным. Если, конечно, ему удастся проснуться.       Предавшись размышлениям, мужчина не скоро заметил, что ему и его собеседнику принесли десерт.       Прямоугольное сооружение, которое, судя по всему, являлось разновидностью пирожного, было посыпано тёртой шоколадной крошкой и имело белую прослойку внутри. В довершении ко всему на его верхушке красовалась сочная клубника. — Ти-ра-ми-су, — сказал Уэй на ломаном итальянском.       Местное венецианское произношение, которое, по словам Франческо, отличалось от традиционного итальянского непривычной картавостью, давалось блондину особенно нелегко. Хотя замысловатое название десерта отпечаталось у него в подкорке, ещё будучи произнесённым Айеро в момент заказа. — «Возьми меня!» — с некой долей эротизма воскликнул брюнет, чем мгновенно ввёл Уэя в состояние невыразимого ступора. — Что, прости? — осторожно переспросил Джерард, надеясь, что всё-таки ослышался.       Медовые глаза напротив метали хитрые искорки. Вероятнее всего, Айеро задумал очередную игру. — Tira mi su, — по слогам произнёс Франческо, вторя Джерарду и медленно отпивая горячий напиток из своей кружки, попутно наслаждаясь привкусом шоколада на губах.       Проворный язык парня слизал остатки пенки со стенок чашки, и от этого зрелища внутри художника что-то перевернулось. Стало невыносимо тепло внизу живота, в районе солнечного сплетения. Данное ощущение было для Уэя не в новинку, но именно сейчас оно давало знать о себе сильнее всего. — Дословно переводится как «возьми меня». Второй вариант — «вознеси меня», но используется реже, — пояснил юноша с абсолютно невинным видом.       На счастье Айеро, его лицо было скрыто за маской, иначе Джерард без особого труда смог бы разглядеть в этих утончённых чертах игривое возбуждение.       Уэй сминал в руке салфетку, неосознанно поджимая тонкие губы. Мужчина старался не смотреть на собеседника, невыносимо медленно пьющего свой горячий шоколад. Даже такое безобидное действие пробуждало в нём отголоски желания, нарастающего с каждой минутой. Всё-таки долгое отсутствие близости сказывалось не лучшим образом. Особенно сейчас, когда рядом с Джерардом был именно тот, кого он желал каждой клеточкой своего измождённого тела.       Словно услышав порочные мысли художника, юноша пододвинул свой стул ближе, пока не оказался совсем вплотную к мужчине. — Позволь мне, — выхватив десертную ложечку из застывшей руки Уэя, Франческо зачерпнул самую верхушку воздушного крема. — Ты почти ничего не ешь, поэтому я собираюсь накормить тебя сам.       Джерарду захотелось простонать от тех чувственных образов, что подкидывало ему его собственное воображение в момент на произнесённые парнем слова. Фрэнк, который кормит его тирамису посреди ресторана — такое не могло привидеться художнику даже в непристойных мечтах. Но вот это случилось — и не где-нибудь, а на самой границе яви и сна. Происходящее было настоящим верхом блаженства. — Вот умница, — тихо прошептал Айеро, когда очередная порция десерта оказалась у Джерарда во рту. — Tutto Loro è arrossito, il mio bene, gli sa? (10) — в голосе юноши звенело восхищение, пока пальцы его любовно поглаживали стремительно розовеющую скулу. В тот момент ему казалось, будто это рассветное солнце вспыхивало на бледном зимнем небе.       Парень провёл рукой по вздымавшейся груди мужчины и затем, минуя стук жаркого сердца, плавно переместил широкую ладонь на сухощавое острое колено. Пальцы неторопливо игрались с тканью, жар от мягких ладоней чувствовался даже сквозь плотный деним, заставляя незаметно покрываться капельками пота. — Прошу, только не здесь… Тут люди и… — шумно дыша и крупно вздрагивая, Уэй тщетно пытался воззвать к остаткам трезвого ума, в то время как требовательная чужая рука продолжала своё бесстыдное путешествие по ноге мужчины, поднимаясь выше и касаясь внутренней стороны бедра.       Художник инстинктивно двинулся навстречу тёплой ладони, уже окончательно не соображая и не давая отчёта своему телу. Айеро пьянил его похуже, чем Пино Гриджио, которое этот похотливый прохвост не забывал подливать и ему, и себе на протяжении всей трапезы. — И что же? Тебя смущает присутствие посторонних? Меня нет.       Их бёдра соприкасались, а длинная скатерть укромно скрывала все непотребства, что вытворяла рука Франческо под столом. Внезапно ладонь парня остановилась около паха, не касаясь самого сосредоточия возбуждения блондина. Джерард не сдержался и заскулил от предвкушения. — Это ведь сон, ты же знаешь? — шептал брюнет на ухо, словно какой-нибудь змей-искуситель. — Всего лишь сон. Скажи мне, Джи, ты хочешь проснуться? — рука Айеро оглаживала бедро, отлично чувствуя, как совсем рядом до неприличия натянулась ткань джинсов. — Хочешь? — повторил Франческо, в конечном итоге накрывая полувозбуждённую эрекцию Уэя и слушая его сиплый стон. — Фрэнк! — тихо умолял Джерард, даже не замечая, как только что назвал юношу перед собой.       Художник подошёл к самой пропасти, и теперь ему требовался всего один мизерный толчок в бездну. В присутствии брюнета он был на грани самоконтроля. — Да, любимый, это я! — вдруг промолвил Айеро, целуя мужчину в шею около кромки воротника. — И неважно, как ты зовёшь меня в своём сне, мы ведь оба знаем моё настоящее имя…       Притянув беловолосого к себе на максимально близкое расстояние и совершенно не заботясь о негодующих комментариях посетителей, Франческо со страстью вторгся своим языком во влажную глубину розового рта.       Спустя некоторое время парень с громким чмоком разорвал поцелуй лишь для того, чтобы сказать: — Это всегда буду я. И я всегда буду любить тебя. — Юноша провёл языком по бархатистой коже, слизывая остатки крема из уголка покрасневших губ, после чего вновь накрыл их своими, углубляя поцелуй и делая его более нежным, чем предыдущий. В паху у Джерарда всё давным-давно горело огнём. — Чего ты хочешь, милый? Скажи мне, — любовно шептал Франческо, беря блондина за подбородок и раздвигая пальцем его влажные от слюны губы. — Мы могли бы остаться здесь или же пойти ко мне, выкурить Мальборо на балконе, а после заняться любовью на виду у неба и звёзд… — продолжал искушать Айеро, зная, что сейчас и он, и Уэй хотят одного и того же. — Не томи, прошу! Просто уйдём отсюда, — сдался художник, в то время как его желание расцеловать всего юношу с головы до пят становилось практически жизненно необходимым. — Как скажешь, любовь моя. — Рука брюнета заботливо вплелась в отросшие платиновые пряди. — Ты и вправду сильно утомился. Думаю, тебе нужно в постель, — соблазнительно закончил парень, нарочито выделяя последнее слово и попутно подзывая к себе официантку с требованием счёта.       Холодный воздух снаружи немного отрезвил их опьянённые сладострастием умы, но никак не убавил того восхитительного покалывающего желания, что мужчины испытывали друг к другу, направляясь к дому Франческо. Оба страшно изголодались по телам друг друга, пленительным прикосновениям и чувственной близости губ, и ничто на свете не могло помешать им утолить этот сумасшедший любовный голод.       Квартирка Айеро, расположенная в тихом спальном районе, находилась в паре кварталов отсюда, но Джерарду их путь показался до невозможного долгим. Не отходя от юноши ни на шаг, художник наслаждался прерывистыми беглыми поцелуями, которые ему дарили сластолюбивые алые губы в тёмных задушевных переулках.       Спустя какое-то время парень отстранился от мужчины, но лишь для того, чтобы подрагивающей от предвкушения рукой отворить ключом входную дверь и молча вступить в блаженные объятия темноты, увлекая за собой белокурого любовника.       На гладкий паркет тотчас полетела одежда, усыпая собой роковую дорожку к великолепной двуспальной кровати с роскошным драпированным изголовьем, белоснежными атласными простынями и струящимся прозрачным балдахином.       Посадив обнажённого художника на постель, брюнет отошёл в сторонку и, порывшись в своей раскиданной по полу одежде, нашёл в кармане узорчатого белого мундира ту самую зажигалку с гравировкой льва. Одним щелчком Айеро зажёг три свечи, стоявшие на подоконнике, четыре на полу, слева от кровати, и одну на комоде, возле самого изголовья.       Мягкий свет заструился по ранее окутанной мраком спальне, делая обстановку ещё интимнее, чем прежде, заставляя Уэя смотреть с широко раскрытыми глазами на внезапно появившуюся, словно из ниоткуда, красоту. Блондин заворожённо глядел на мерцающие и чуть подрагивающие головки пламенных свечей, будто бы Франческо, подобно Прометею, совершил на его глазах самое настоящее чудо — добыл благодатный огонь. — Я знал, что встречу тебя сегодня ночью, и поэтому позволил себе подготовиться. Надеюсь, ты не против? — низким и надломленным вожделеющим голосом спросил Айеро, поворачиваясь к мужчине в своём первородном естестве.       Неверный отблеск свечи вычерчивал тёмный силуэт на фоне белой стены, к которой прислонился Франческо. До безумия прекрасен он был в своём стыдливом неглиже, и только маска оставалась на нём единственным предметом искусственной материи. Ранее полная загадок и хранящая в себе сотни тайн, теперь она смотрелась излишне чужеродной на этом статном красивом теле. В мире, где правили искренность и сгущающийся любовный полумрак спальни, не было места театру. — Подойди ко мне, любимый, я хочу тебя коснуться… — пылко прошептал Джерард, молебно протягивая руки к парню, как тянет их потерявший надежду верующий к иконе.       Ухмылка отразилась на янтарно-золотистом лице юноши, когда тот молча направился к художнику, маня своей обнажённой красотой и собираясь сжечь дотла все существующие между ними запреты.       Опустившись коленями на простынь, так что бёдра его оказались по обе стороны от талии Уэя, Франческо уже было склонился над мраморно-белым лицом блондина, дабы поцеловать своего возлюбленного, однако в последний момент был остановлен невесомыми поглаживаниями голеней. — Ты прекрасен, мой ангел, — зачарованно промолвил Джерард.       Его голос зазвучал до безумия хрипло, а каждое слово источало прилив слепого восхищения. Мужчина с трепетом коснулся шелковистых чёрных крыльев, что в следующее же мгновение распустились у парня за спиной. Мягкие перья прилипали к ладоням, желая ласки, которую Джерард с удовольствием им дарил. Он был его ангелом, его Фрэнки…       Но Франческо лишь тихо усмехнулся, после чего дотронулся до таких же белых крыльев, выросших у художника на лопатках, которые Уэй, судя по всему, ещё не успел приметить. Глядя в восторженные глаза блондина, Айеро меньше всего хотелось разрушать те сказочные мечты, что зародились в его белокурой голове, однако, в конечном счёте, он поспешил разуверить возлюбленного. — Здесь нет ангелов, Джерард, — произнёс он. — И демонов тоже. Есть только чёрное и белое, — после этих слов крылья за их спинами вдруг исчезли, словно их никогда и не было.       Теплотворный свет касался затемнённой стороны коломбины, будто стремясь таким образом выжечь напрочь въевшуюся краску, смывая греховную черноту и обеляя бесконечно прекрасное лицо юноши. Уэю нестерпимо хотелось помочь ему в этом — снять бездушную маску и тем самым освободить возлюбленного от оков условностей, диктованных им обоим этим миром.       Коснувшись рукой обшитой бархатной ткани, Джерард дождался разрешения со стороны Айеро и только потом снял пресловутый атрибут анонимности с его лица. Вскоре перед художником явился знакомый родной лик с пухлыми веснушчатыми губами и маленьким круглым шрамиком на переносице. Большие карие глаза окутывали блондина своей любовью и теплотой. Отныне маски были сброшены, оставляя после себя два обнажённых сердца и две пылающие страстью души.       Аккуратно забрав коломбину из ослабленной руки Уэя, Франческо принялся водить пальцем по контуру вышитых рисунков, словно желая донести до художника нетривиальную мысль, изложенную брюнетом в простой форме: — Видишь эти вкрапления чёрного и белого? — спрашивал парень, указывая то на белую слезу, то на затейливые завитушки на лицевой стороне маски. — Чем-то отдалённо они напоминают инь и янь, словно говоря тебе: в каждом из нас есть по крупице этих двух оттенков.       Взяв ладонь мужчины в свою, Айеро начал уже с помощью его кисти объяснять свою теорию: — В ком-то из нас больше тени, в ком-то света. Так и задумано этим миром! Чёрное и белое испокон веков ходили рука об руку друг с другом, так же, как и мы с тобой. А знаешь, что случается, когда тьма и свет сливаются воедино? — на миг Франческо поднял свой испепеляющий одухотворённый взгляд на мужчину.       Два расплавленных топаза, две «ореховые рощицы» смотрели на Джерарда с таким жаром вожделения, что губы его онемели, не в силах что-либо произнести. Вместо этого его длинные прохладные пальцы распутали ленту в тёмно-каштановых волосах, отчего тусклые кудри плавно рассыпались по атлетичным плечам. — И что же случается? — задал встречный вопрос Уэй, прижимаясь вплотную к парню и пожирая взглядом его зовущие губы. — Рождается мир, — проникновенно ответил юноша, накрывая чувственный рот художника своим.       В этот момент на них сверху, словно из рога изобилия, посыпались перья. Чёрные и белые пушинки порхали над балдахином, благословляя собой союз двух прекрасных тел.       Неспешный, исполненный нежности поцелуй не в пример быстрым ласкам у двери был призван растянуть удовольствие на более длительный срок. Руки Джерарда хаотично перебирали пушистые локоны на затылке Айеро, а оголённое бедро чувствовало возбуждённую плоть любовника.       Загорелые ладони ненасытно скользили по белой груди, намеренно задевая чувствительные соски, далее проводя вслед по выступающим косточкам таза и, в конечном итоге, плавно опускаясь на бледные ягодицы. Страстные пальцы брюнета трепетно поглаживали два идеальных полукружья, будто вышедших из-под циркуля. Интимную тишину нарушил сладкий стон Уэя, когда его уже изрядно возбуждённая эрекция соприкоснулась с порозовевшей головкой члена Франческо. — Чего ты хочешь, любовь моя? — сбивчиво шептал Айеро, расцеловывая каждый миллиметр лица мужчины. — Я дам тебе всё, о чём попросишь! — продолжал он страстно восклицать, в то время как его пылающие жаром губы встречались со скулами, подбородком, носом возлюбленного. — Дам тебе нежность, дам тебе боль, дам тебе всё, что в моих силах! — завершил свою пламенную речь юноша целомудренным поцелуем в губы, после чего медленно развёл коленом ноги Джерарда.       Призвав художника откинуться на пышные подушки позади него, сам парень опустился ему на чресла. Вопреки весу чужого тела, Уэй не ощущал в тот момент дискомфорт — только умопомрачительно сладкое прикосновение кожи к коже, сердца к сердцу, праха к праху.       Франческо принялся тереться низом своего живота о плоть мужчины, доводя последнего до болезненной истомы. Их члены вновь соприкоснулись, вызвав уже одновременный шаткий вздох. Влажный след от предэякулята остался на животе художника. — Подари мне свой свет, подари своё наслаждение! — вскричал Уэй, запрокидывая голову на подушку и не помня себя от удовольствия, пока брюнет оставлял свои горячие поцелуи у него на шее. — Сожги дотла своей любовью, опали пламенем ненависти… — из его лёгких вырвался стон, в то время как бескровные ладони продолжали оглаживать поясницу юноши и узкие бёдра, на одном из которых можно было смутно разглядеть небольшое родимое пятно. — Потому что я ненавижу себя за то, что оставил тебя одного, ненавижу за то, что вынудил тебя страдать!       Белокурый провёл языком по нижней губе, собираясь с мыслями, что наподобие пчелиного роя вились в его голове, заглушая одна другую: — После всех пережитых мук ты по-прежнему со мной… — Потому что моя любовь и моя ненависть к тебе безграничны, мой дивный художник, — заключил Айеро, заново сливаясь с Джерардом в поцелуе, на этот раз более яростном и глубоком, словно предоставляя подтверждение своим словам.       После недолгой прелюдии Франческо приподнялся с постели и, приоткрыв воздушную ткань балдахина, потянулся за одинокой свечой, стоявшей на комоде. Верхушка её тлела, капая горячим воском и стекая вниз к основанию. Держа источник пламени в руке, юноша смотрел на Уэя с нескрываемым желанием.       Не прошло и секунды, как обжигающая капля воска обрушилась на молочно-белую грудь блондина, отдаваясь на чувствительной коже лёгким жжением. В глазах мужчины одновременно отразились страх и любопытство — два спутника, бредущих рука об руку.       Своей опасной затеей парень подчинил Джерарда своим непредсказуемым намерениям. — Этот воск — мои слёзы, что я пролил за тебя на корабле, этот воск — мои поцелуи, что обжигают твоё тело этой ночью. Моя пролитая кровь из разбитого сердца и неутолимое желание твоего тела. Твои растаявшие крылья. Этот воск — я… — заворожённо шептал Франческо, наклонившись над Уэем, словно священник, склонившийся у жертвенного алтаря. В тот момент Джерард был уверен, что юноше удастся спасти его душу и своей преданной любовью вознести его к небесам. — Ты так красив в этой грешной тьме, так красив на моей постели… Твоё тело, твоя кожа под цвет моих простыней. Само совершенство, — причитал брюнет, зацеловывая покраснения на месте ожогов от воска, оставленных им собственноручно на коже любимого.       Художник выгибался от этого изумительного контраста нежности и боли, благо балдахин утаивал их сокровенные действия от окружающего мира. Под покровом ночи они принадлежали только друг другу. — Фрэнк, я… — хотел сказать Уэй, но был прерван собственным искажённым стоном, когда губы юноши принялись выцеловывать его бёдра и член, а после и вовсе взяли сразу наполовину его немаленькое достоинство, заключая пенис мужчины в теплоту своего рта. — Тише, мой дорогой, тише! Давай насладимся этой тишиной так же, как наслаждаемся обществом друг друга. Слова излишни, они всё опошляют, — изрёк Франческо, вновь наклоняясь к низу живота и проводя языком по мокрому и блестящему от смазки члену. В ответ пальцы Джерарда крепко впились в простынь, грозясь разорвать под собой нежный тонкий шёлк.       Всё последующее время Айеро что-то беспрестанно говорил на родном языке, но единственное, что улавливал слух художника, — это «ti amo Gerard». — Что такое «ti amo»? — спросил он, прерывисто дыша и желая брюнета каждой клеточкой своего тела. — Это значит: «Я люблю тебя», — ответил парень, слегка прикусывая кожу возле пупка.       Уэй выгнулся подобно тончайшей струне, в то время как Франческо медленно и плавно подводил мужчину к самому пику блаженства своими томными ласками. Горячая волна возбуждения прошлась вдоль тела Джерарда, от ступней до дрожащих колен, и, в конечном итоге, разлилась нежным теплом по низу живота. Вязкая и полупрозрачная капля спермы высвободилась из уретры, выступая на нежно-розовой головке пениса. — Тише, милый, ещё слишком рано! — благоговейно произнёс Айеро, отстранившись от члена художника и невесомыми поцелуями спускаясь вниз к разлёту ягодиц. — Я заставлю чувствовать тебя ещё лучше.       Брюнет пошире расставил ноги любовника, открывая вид на узкую и нетронутую дырочку. Сейчас, будучи беспомощным и распластанным под его собственным телом, Уэй казался юноше вдвойне желанным. На протяжении всего времени Франческо был так близок к своей цели, но только сейчас заимел право любить этого прекрасного мужчину всеми известными ему способами. Мягкий язык прошёлся широким мазком вдоль бледно-розовых, покрытых испариной ягодиц. Под наплывом испытываемого наслаждения влажная дырочка ануса сжималась и разжималась в такт рваным вдохам и выдохам. Доселе незнакомая Джерарду ласка повторялась снова и снова, иногда перемежаясь с успокаивающим лобызанием колен.       Спустя минуту член блондина начал едва ощутимо подрагивать в руке парня, что послужило негласным сигналом для последнего ускорить свои движения языком.       Готовый вот-вот поддаться неге оргазма, Уэй на миг приоткрыл затуманенные похотью глаза и увидел меж своих разведённых бёдер лицо Франческо, искажённое гримасой удовлетворения. Парень ласкал свой собственный пенис, проводя по нему плотно сжатым кулаком. — Подожди, остановись, я… Я хочу, чтобы нам обоим было хорошо, — молвил художник, будучи на самом последнем издыхании.       Дождавшись, пока юноша отстранится от него, Джерард подполз к возлюбленному на другой конец кровати и, схватив одну из подушек, положил её под голову Айеро. Призывая юношу лечь на бок, сам мужчина расположился в противоположном ему направлении, так, что ступни его оказались у изголовья, а губы напротив эрекции Франческо.       Ощущая гладкий ласкающий язык на своём члене и одновременно нежную разгорячённую плоть юноши внутри собственного рта, Джерард знал, что не сможет продержаться долго.       Сладость оргазма поначалу накрыла брюнета, молодая кровь которого была не в состоянии удержать в себе бушующие гормоны. Чувствуя скорое приближение разрядки, Айеро хотел было отстраниться от художника и излиться на простынь, но Уэй не дал ему этого сделать, вместо этого доведя юношу до пика, а затем полностью проглотив семя его экстаза. По цвету и вкусу сперма возлюбленного была как молоко, лишь с небольшой, едва различимой горчинкой.       От осознания произошедшего Джерард не сдержался и кончил себе на живот. Белёсые капли эякулята свободно стекали вниз по уже полутвёрдому пенису, напоминая собой воск, что оставляла после себя растаявшая свеча.       Два утомлённых, взмокших от пота любовника легли на простыни. Обоим было трудно говорить, двигаться, даже дышать, но Уэй, тем не менее, всё же нашёл в себе силы потянуться к Франческо и оставить на его плече благодарственный поцелуй. Для художника сей простой жест значил очень многое. Айеро был прав: поступки зачастую способны выразить гораздо больше, чем самые красивые слова.       Ещё некоторое время оба мужчины наслаждались тишиной, по-особому звучавшей в красках розоволикого рассвета. Их ночь подошла к концу — над Венецией восходило солнце. — Я не могу здесь больше оставаться, — впервые за долгое время прошептал Уэй, стараясь не спугнуть ту робкую идиллию, воцарившуюся между ними на протяжении последних нескольких часов.       Глаза в глаза, рука в руке Джерард и Франческо лежали друг напротив друга, соприкасаясь обнажённой кожей. Изучая тела друг друга ладонями и губами, на этот раз они не пытались заново пробудить усыплённую похоть, а лишь обменивались теплом. К тому моменту свечи в их комнате уже окончательно догорели. — Не можешь, — согласно кивнул парень, пододвигаясь чуть ближе к партнёру и проводя тыльной стороной руки по губам блондина, на что тут же получая краткий поцелуй. — Мне страшно уходить… — признался Джерард, приподнимаясь на локтях.       Рассвет полноправно заглядывал к ним в холодную белую обитель. Косой луч солнца промелькнул на простыни, проводя чёткую границу между двумя любовниками. Ещё никогда природа не была столь прямолинейной, ещё никогда их с Франческо спальня не представлялась художнику столь нереальной и призрачной. Казалось, она в любое мгновение может раствориться в воздухе. — Знаю, но ты должен, — в свою очередь, приподнялся брюнет, вскользь проводя пальцем по выпирающей тазовой косточке на теле мужчины. — Увы, но настоящий Фрэнк не здесь, а там, далеко отсюда снаружи. Чертовски слаб и напуган твоим внезапным исчезновением. Так дай ему знак, что ты в порядке. Дай обоим нам почувствовать, что ты жив.       Юноша потянулся к Джерарду, оставляя долгий прощальный поцелуй на его румяных губах. Вопреки ожиданию, он не отдавал горечью разлуки, а был всё так же сладок и свеж, как утренняя роса на листьях травы. — Возможно, мы ещё встретимся в одном из твоих снов, а возможно, я прощаюсь с тобой навсегда, — произнёс Айеро, касаясь щеки художника и слегка поглаживая её, как бы запоминая напоследок гладкость бархатистой кожи. — Помни: я и Фрэнк — одно целое. И мы любим тебя больше всего на свете.       Коснувшись своими губами пепельно-бледных губ блондина, юноша шепнул: — Я буду ждать тебя снаружи…       Холодный воздух обжигающими порывами ворвался в безжизненную грудь. Художник распахнул свои испуганные глаза, делая резкий жадный вдох и спустя секунду тут же отхаркиваясь ледяной водой. Лицо Уэя было мертвенно-бледным, кожа — холодной, а мокрые волосы прилипли ко лбу.       Первым, что увидел перед собой мужчина, — знакомое помещение, оказавшееся его собственной каютой. Сквозь яркий и слепящий свет раскалённой люминесцентной лампы Джерард разглядел подле себя взволнованное лицо Фрэнка. Дорожки солёных слез бежали сверху-вниз по его исхудавшим щекам, скатываясь по острому осунувшемуся подбородку. Уэй не видел возлюбленного на протяжении месяца, сидя в заточении собственной каюты и боясь показать из-за двери нос. Однако перед ним был всё тот же Фрэнки, только изрядно похудевший и с отросшими кончиками волос, которые немного подвивались, касаясь плеч. — Джерард! — вскрикнул парень, мгновенно и порывисто прижимая блондина к себе. — Спасибо тебе, Господи, большое спасибо! — едва ли не готовый зарыдать, музыкант принялся благодарить Бога за то, что тот услышал его страстные молитвы.       Быстро и часто юноша чмокал светловолосую макушку, орошая её своими слезами счастья. Белокурые волосы пахли сыростью и морским песком. В этот момент Джерард заметил на одной из рук парня браслет, который болтался на костлявом запястье и выглядел большим по размеру. При виде украшения художник слабо улыбнулся: значит, Айеро всё-таки сохранил его подарок. — Фрэнки, — прошептал блондин, касаясь любимого заплаканного лица. — Чёртов Уэй! — сипло воскликнул Фрэнк не своим голосом, после чего крепко стиснул укутанное пледом тело в своих объятиях. — Ты представить себе не можешь, как напугал меня! — музыкант отстранил от себя дрожащего художника, целуя в холодный лоб и растирая замёрзшие конечности. — Зачем, Джи, зачем ты сделал это? Ты хоть понимаешь, как эгоистично, как безрассудно с твоей стороны было… — Фрэнки, — снова назвав юношу по имени, Джерард пытался остановить поток гневливых слов, что выкрикивал его красивый рот. Мужчина знал, что заслужил сполна, но пусть виолончелист выскажет это ему чуточку позже. — Да? — уже гораздо мягче откликнулся парень, наблюдая за тем, как Уэй касается бусинок на шамбале. — Ti amo Frankie… — тихо произнёс художник, ощущая, как всего три коротких слова вновь заставляют чувствовать себя живым. Теперь Джерард точно знал, что они обозначают.       На какую-то долю мгновения Айеро растерянно уставился на него, будто бы не веря своим ушам. Но уже спустя минуту прижал мужчину к своей груди, шепча ответное: — Ti amo Gerard!       Они пролежали некоторое время под одним пледом, пока художник не почувствовал себя лучше и не поёжился от холода. Одеяло и нежные объятия Фрэнка не спасали в полной мере, поэтому юноша помог Уэю подняться с постели и спуститься на пол. — Я отведу тебя в ванную, горячая вода поможет тебе согреться, — с заботой проговорил музыкант, в следующее мгновение подхватывая мужчину под локоть и ведя в сторону ванной комнаты.