And I know heʼll be the death of me, At least weʼll both be numb, I canʼt feel my face when Iʼm with you But I love it, but I love it…
© «Canʼt Feel My Face» by Our Last Night
На светло-бежевой кровати, изголовье которой было обито лайковой кожей, величественно восседала Линдси Уэй. Небольшой балдахин кофейно-молочного оттенка чуть заметно колыхался от прохладного и струящегося осеннего ветра. Несмотря на то, что в комнате было холодновато, леди Уэй не хотелось закрывать окно. Вечерами она любила вдыхать свежий воздух, пропитанный благоуханием осенних листьев и ароматом солнечного света, смешавшим в себе едва уловимый запах дорожной пыли и желтеющей травы. Ночи становились холоднее, а ноябрьское солнце уже не столь часто радовало жителей Британской империи своим ярким неповторимым светом и всё реже дарило им тепло нежных золотистых лучей. День стремительно сокращался, пока алое светило неумолимо догорало над горизонтом, словно одинокая спичка, которой суждено быстро вспыхнуть и умереть. Быть может, вы раньше не замечали, но что солнце, что спичка издавна имеют одну и ту же природу — огонь. Однако то, что на протяжении столетий так неизменно объединяет их, одновременно является существенным различием. Век спички, в противовес яркому, всеобъемлющему солнцу, недолог, а уж сравнивать его с течением человеческой жизни, на первый взгляд, крайне абсурдно. Но у всех живущих на земле один и тот же конец. Настанет время, и нам всем рано или поздно придётся сгореть, как та самая спичка или же солнце, которое каждый вечер отбрасывает свои прощальные лучи над горизонтом, чтобы на следующее утро возродиться вновь. Разница лишь в том, что человек сам выбирает, как это случится: догорит ли он ярко, словно звезда, что взорвалась в небе и распалась на миллиарды сияющих частиц, или же слабо дотлеет, будто спичечная головка. Одно известно наверняка — жизнь должна быть достойной того, чтобы промелькнуть в самую последнюю секунду перед нашими глазами. Закатные лучи персикового цвета приятно касались бархатистой кожи лица, попутно подсвечивая розоватым мерцанием кончики белокурых локонов сквозь прозрачную и воздушную ткань балдахина. Шаловливый солнечный блик играл меж полных коралловых губ. Женщина в малиново-розовой блузе и серых креповых (1) брюках сидела в расслабленной позе на кровати, неторопливо перебирая скрепленные между собой листы сценария, напечатанные мелким машинописным шрифтом. На бирюзовой столешнице, расписанной витиеватыми арабесками (2), стояла чашка душистого имбирного чая, от которой поднимался густой белесый пар. Идиллию тихого неторопливого вечера прервал бодрый стук в дверь, которая вскоре распахнулась, впуская в мирную обитель каюты рой смеха и гомон мужских голосов. Хрипловатый смеющийся баритон и мягкий лирический тембр гармонично переплетались друг с другом, создавая поистине чарующую палитру звуков. Два молодых человека показались в прихожей. Светловолосый всё никак не переставал улыбаться и был по-красивому бледен, напоминая восковую свечу, чьё кроткое пламя лишь постепенно разгоралось от ветра, в то время как второй, кучерявый брюнет, громко заливался хохотом и не в пример своему белокожему товарищу выглядел так, будто всю свою жизнь провёл, странствуя в открытом море под палящим и знойным солнцем. Оба мужчины были безудержно веселы, поглощённые друг другом, и поначалу не заметили Линдси, которая, заслышав голоса, покинула уютную спальню и с любопытством заглянула в гостиную. Рука смуглокожего мужчины покровительственно лежала поверх поясницы блондина, кружа над ямочками, скрытыми под лёгким и прозрачным слоем хлопка. Возможно, второй мужчина благополучно не замечал неоднозначного жеста своего темноволосого визави, а может быть, намеренно не противился теплой ладони, скользящей чуть ниже линии талии. — Линдси? — с оттенком изумления прозвучал голос Джерарда, пепельные пряди которого растрепались, а рубашка, бесстыдно расстёгнутая на три верхние пуговицы, открывала прелестный вид на соблазнительную раскрасневшуюся шею и верхнюю часть груди с белым редким пушком. Художник не ожидал застать жену одну в этот вечер в их просторной каюте. Обыкновенно вечера на судне женщина любила проводить в верхнем зале, где собирались сливки общества, чтобы потанцевать и обсудить последние новости дня. Джерард же подобные места не жаловал, предпочитая проводить всё свободное время в мастерской, безустанно наслаждаясь тем, что муза снова ворвалась в его однообразную жизнь и теперь мужчина вновь мог писать картины. Но ещё больше ему нравилось проводить время с Фрэнком. В его компании Уэй мог ощущать себя более раскованным, точно зная, что ему вовсе необязательно надевать маску, чтобы завладеть интересом музыканта. С этим очаровательным и милым брюнетом становилось удивительно хорошо. Мысленно художнику казалось, будто время от времени его Фрэнки был успокаивающим ромашковым чаем, а иной раз — крепким бургунди, что пьянил Джерарда до умопомрачения. Тем не менее, исход каждой встречи с юношей был очевиден: Уэй крепко засыпал со сладкой улыбкой младенца на лице. Завидев мужа, чьё лицо в последние месяцы было скупым на эмоции, а глаза носили отпечаток невысказанной грусти, женщина немало удивилась тому, что минутой ранее Джерард неистово хохотал, а от широкой искренней улыбки в уголках его рта показались давно забытые ямочки. Признавшись самой себе, что успела изрядно соскучиться по этим неглубоким впадинкам, Линдси, недолго думая, бросилась к мужу, заключая прохладные руки блондина в свои тёплые ладони. Женщина принялась горячо шептать: — Дорогой, у меня прекрасная новость, представляешь: Ковальский утвердил меня на эпизодическую роль в «Люсинде»! Я буду играть на сцене у самого маэстро, — воскликнула Линдси, будучи уверена, что Джерард разделит её несдерживаемый восторг. Ещё на заре их брака супруг леди Уэй не раз говорил, что ничто не делает его таким счастливым, как маленькие победы его любимой принцессы Линз. Мужчина действительно верил, что однажды весь мир будет у ног его жены. Поначалу владелец Лондонской галереи немного опешил от столь неожиданной перемены атмосферы. Ещё пару минут назад Джерард шёл по петлистым тёмно-синим коридорам, а по левую руку художника неспешным шагом брёл Фрэнк, как обычно смеясь и рассказывая прибаутки, связанные с жизнью оркестра. Рядом с этим юношей, смотря на его изящную походку и плавную поступь с пятки на носок, мужчина порой забывал, что находится на судне, вмещающем в себя почти две тысячи пассажиров. В такие редкие минуты уединения Уэю казалось, будто он и Айеро прогуливаются по одному из столичных бульваров Франции, про которые так часто, будучи молодой, упоминала Донна. Где-нибудь на Монмартре, где жизнь неспешно течёт по узким брусчатым улочкам, а размеренность шумит в уютных маленьких кафе у подножия Эйфелевой башни, они с Фрэнком свободны и недосягаемы для остального мира… Гулкий смех Айеро до сих пор звучал у Джерарда в голове, будто раскатистая лазурная река, плещущаяся вдоль по краю набережной, пока они с юношей в его мечтах молча прогуливаются по белокаменному широкому мостику. Озадаченное лицо белокурой Линдси мгновенно вывело мужчину из сладкой неги грёз. Губы художника слабо зашевелились, пытаясь выдать улыбку: — Это же чудесно! — руки, облачённые в рукава небесно-голубой рубашки, растерянно обняли тонкий стан, прижимая хрупкое тело к своей груди. — Милая, я так рад за тебя! Всё это время Фрэнк стоял неподалёку от лампы с кружевным абажуром. Парень молча наблюдал за тем, как предмет его необузданной страсти и обожания целует женщина с длинными, пшенично-золотистыми волосами, которая является законной женой Джерарда. Отблеск боли отдавался в солнечном сплетении юноши, когда Айеро, поджав губы, взирал на то, как алые очерченные губы накрывали собой тонкие молочно-розовые губы мужчины, которые Фрэнк без устали желал терзать своими грубыми ласками. Его обуревала самая настоящая ревность, однако брюнет даже не выразил своего отчаяния. Лишь когда ожидание стало долгим, а зрелище невыносимым, Айеро нарочито громко кашлянул, невольно привлекая к себе внимание беспамятной пары. Линдси и Джерард сию же минуту оторвались друг от друга. В глазах мужчины плескались боль и сожаление, в уголке пепельных губ виднелся смазанный тёмно-красный след от помады. Волосы художника лежали в сумбурном беспорядке, по лицу разлился стыдливый румянец, а расстёгнутая рубашка распахнулась ещё шире. Несмотря на оголтелую ярость, которую Фрэнк испытывал в данный момент всем своим нутром, музыканту хотелось подойти к Уэю прямо здесь и сейчас. Брюнет страстно мечтал отвести Джерарда в укромное от посторонних глаз местечко, быть может, даже в мастерскую, где в полумраке смог проделать бы с художником все те вещи, о которых с превеликим желанием грезил сам. Но для начала парень аккуратно стёр бы отпечаток помады с любимых губ, чтобы при поцелуе не чувствовался вкус Линдси — только собственный мягкий привкус Джерарда. — Кто это с тобой? — спросила женщина, поначалу не приметив молодого человека в замшевой чёрной жилетке и белой атласной рубашке. Уэй тотчас же спохватился, невольно вспоминая о том, что Айеро стал нечаянным свидетелем их с Линдси приветственного поцелуя, который, к слову, был первым за весь день. С крайним неудовольствием художник отметил, что парень выглядел рассерженным, прямо как вчера, когда блондин позвал юношу к себе на завтрак. Но на сей раз в золотисто-карих глазах не было и намёка на игру — выражая нечто неуловимое для понимания, взор Фрэнка отрешённо парил где-то на высоте облаков. И Джерарда невообразимо беспокоило это выражение лица. Мёртвый, неподвижный взгляд любимых «ореховых рощиц» отнюдь не то, что ему хотелось видеть на прекрасном жизнерадостном лице друга. Уэй не знал, что должен сделать в таком непростом случае, и осознание собственного бессилия разбивало мужчине сердце. Дабы сгладить неловкую паузу, Уэй решил, что лучшим выходом из сложившейся ситуации будет просто представить Айеро своей жене. — Дорогая, познакомься, это Фрэнк Айеро — мой друг, — провозгласил владелец галереи, указывая в направлении юноши. — Фрэнк, это моя жена Линдси, — обратился мужчина на сей раз уже к музыканту, в то время как губы художника расплылись в виноватой улыбке. Хотя Джерард плохо владел невербальным языком взглядов и жестов, тем не менее, он всем сердцем надеялся, что Айеро поймёт его без слов. Он должен понять. Зелёные глаза, словно два дивных альпийских луга, смотрели на Фрэнка с такой неумолимой, почти плачущей верой, что парень решил не портить остаток вечера ни себе, ни чете Уэй. Однако юноша не был одним из тех людей, кто мог вот так просто сложить крылья при первом же падении. Даже будучи израненным телом и душой, брюнет всегда добивался своего, если игра, конечно, стоила свеч. Решив втайне ото всех вести игру уже по собственным правилам, Фрэнк придал своему лицу крайне располагающий облик, что никогда не составляло парню особой трудности — с его-то ангельским личиком! Глаза же, напротив, оставались спокойными для окружающих, но Уэй видел, как полыхало то ревностное зарево над «ореховыми рощицами». Почтительно взяв ничего не подозревавшую леди Уэй за руку, Айеро совершенно отточенным жестом невесомо коснулся губами матовой тыльной стороны светло-бежевой кисти. Джерард же, глядя на поведение друга, в мыслях, наконец, выдохнул. Фрэнк не стал устраивать лишних сцен, тем самым выдавая их с мужчиной связь, и решил просто принять правила игры. Однако блондин знал: Айеро был не так-то прост, как кажется. Мириться с тем, что ему не нравится, совсем не в стиле юноши. А это значило только то, что очаровательный кареглазый прохвост вновь что-то задумал. — Рад познакомиться. — Утончённая ладонь музыканта, несмотря на желтоватые мозолистые пальцы, смотрелась весьма аристократично рядом с элегантной и хрупкой кистью Линдси. — Джерард много рассказывал о вас. Говорил, вы — потрясающая женщина и бесподобная актриса, — мягким бархатным тембром произнёс Фрэнк с уже заранее отрепетированной интонацией. Айеро, словно коварный паук, медленно впутывал Линдси в паутину своих гипнотических чар, изо всех сил стараясь поскорее усыпить бдительность жены Джерарда. Женщина была очень недурна собой, к тому же, блондинка. Сколько Фрэнк себя помнил, он таял при виде блондинок. Быть может, не встреть он Уэя тогда на пристани, юноша бы без раздумий приударил за Линдси. Но, видят небеса, звёзды сложились иначе, и белокурый изысканный мужчина крепко влюбил Айеро в себя, при том даже не прилагая усилий, наоборот — всячески держа брюнета на расстоянии вытянутой руки. Фрэнк нисколько не жалел о своём выборе: Джерард ни в какое сравнение не шёл со своей жёнушкой. На фоне художника Линдси смотрелась обыкновенным безликим блюдом, которое виолончелист мог есть хоть каждый день, но Джерард… Этот сладкий грациозный мужчина был редким изысканным десертом, который парню хотелось вкушать так часто, как он только мог, даже отдав за него последние деньги. Но музыкант желал делать это лишь время от времени, дабы в конечном итоге не пресытиться любимым блюдом. — О, это так мило с его стороны! — засмущалась женщина, бросая мимолётный взгляд тёмных глаз в сторону своего супруга. Сам Уэй лишь сдержанно улыбался. Внезапно на пороге входной двери послышался величественный стук каблуков. Спустя мгновение в гостиной появился точённый силуэт миссис Уэй с тонкой осиной талией в муслиновой юбке мятного цвета и белой кружевной шали, небрежно накинутой на плечи. Глаза женщины метали молнии, а голос был готов грянуть подобно грому среди ясного неба. — Линдси, милая, ты не видела Джерарда? Опять этот негодник куда-то запропастился! — с высшей степенью возмущения произнесла Донна, вешая шаль на острый деревянный крючок. — Ух я бы ему… Из угла гостиной тотчас разнеслись сдержанные смешки, поверх которых невинно зазвучал звонкий голос Джерарда: — Я здесь, мама! Стоило миссис Уэй услышать резвый голос сына, в зеленовато-бирюзовых глазах женщины тут же возникло негодование вперемешку с изумлением. — Джерард, где тебя носило? Я весь день не могу тебя найти! Ты постоянно куда-то пропадаешь и… — поток гневливых слов, внезапно обрушившихся на голову бедного Уэя, тут же прекратился, стоило Донне зацепиться взглядом за Фрэнка. — Что это за милый и невысокий молодой человек? Женщина заинтересованно оглядывала Айеро, будто редкий бриллиант на витрине магазинов у Тиффани (3). Судя по лучистому выражению зрелого и румяного лица, Донна осталась весьма довольна увиденным. Когда же юноша заговорил, можно было с лёгкостью предугадать, что миссис Уэй в том числе подпала под обаяние кареглазого виолончелиста, буквально тая от его изысканных манер и галантности. — Я предпочитаю термин «компактный», — шутливо отозвался брюнет, проделывая то же самое, что несколькими минутами ранее с Линдси, — кратко и элегантно целуя руку женщины. — Франклин Айеро, к вашим услугам, мадам, — сказал парень, делая поклон. — Можно просто Фрэнк, — добавил он уже после приветствия. — Странное дело, что Джерард не познакомил нас раньше, я бы вас непременно запомнила, — изумилась Донна, после чего с упрёком взглянула на сына. — Джи, почему ты скрывал от меня это прелестное создание? Вы радуете глаз, голубчик! — тонкий пурпурный рот женщины растянулся в искренней и добродушной улыбке, а худая рука с мелкими морщинками и коричневатыми возрастными пятнышками нежно коснулась подбородка юноши. — Ваша улыбка — настоящий лучик света в этом чопорном царстве! Не хотите выпить чашечку кофе? Заодно расскажете о себе. Миссис Уэй прошла в центр гостиной, шелестя полами юбки. Подобрав широкие зеленоватые складки шёлковой ткани, Донна присела на карминовый пуховый диванчик рядом с Линдси, которая, в свою очередь, примостилась с левого краю, подложив мягкую подушку-думку себе под поясницу. — Мне всегда интересны друзья Джерарда, — промолвила женщина. — Хотя бы потому, что их у него не так-то много. — С удовольствием выпью с вами кофе, мэм, — ответил Фрэнк, вежливо улыбаясь и отодвигая стул, чтобы сесть за тот самый стол, за которым они с Джерардом ещё вчера неторопливо завтракали. Время летело неумолимо быстро, и юноше не хотелось растрачивать драгоценные минуты попросту. Миссис Уэй определённо нравилась ему. Она создавала приятное впечатление статной волевой женщины с закалённым характером, отчасти строгой, но справедливой. В какой-то степени она напоминала Айеро его собственную мать, Женевьеву. Будучи ещё несломленной тяжёлой болезнью, эта красивая пятидесятилетняя американка с чёрными, как смоль волосами, умудрялась держать на себе домашнее хозяйство, воспитывать Фрэнки да ещё в придачу оставаться привлекательной для мужа. Фрэнк уважал женщин подобного нрава, так что был вполне не прочь совместить приятное с полезным, заведя непринужденный разговор с матерью Джерарда. — О, прошу, зови меня Донна, — поправила его миссис Уэй, экспрессивно, но оттого не менее изящно размахивая руками. — Когда мне говорят «мэм», я начинаю ощущать себя дико старой! — добродушно рассмеялась аристократка, искренне покорив брюнета своей удивительной способностью столь легко относиться ко всему происходящему. Художнику явно стоило чему поучиться у своей матери. — Джерард, будь добр, сделай нам кофе, пожалуйста. Наш Патрик наверняка опять спит беспробудным сном у себя в каюте. Будь неладен этот слуга, никакого от него толку нет! Блондин привстал со своего места, неспешно направляясь к кофейному столику в углу. Айеро же за это время успел подметить подтянутую талию, соблазнительные узкие бёдра и своеобразную покачивающуюся походку с акцентом на левую ногу. Отчего-то виолончелист не замечал ее ранее, но тем было даже лучше: каждый последующий взгляд на мужчину неизменно открывал ему в художнике что-то новое, представляя Уэя с другой стороны. Это казалось Фрэнку восхитительным. — Тебе какой, Фрэнк? Чёрный или с молоком? — уточнил мужчина, прежде чем насыпать горстку молотых зёрен в узорчатую чашку с позолоченной каймой. — Лучше чёрный и без сахара. Получив ответ, Уэй продолжил зачёрпывать ароматные кофейные зёрнышки десертной ложечкой, попутно вслушиваясь в разговор музыканта и его матери. Владелец галереи жаждал услышать какие-нибудь подробности из жизни своего знакомого и поэтому старался держать ухо востро. — Мои родители поселились в Венеции, и сам я родом оттуда же. Позже, правда, нужда заставила меня переехать в Англию на заработки. Так я здесь и обосновался, — поведал Фрэнк. В этот самый момент ложка в руке Джерарда предательски дрогнула, и сверкающий кубик рафинада устремился вниз, плюхнувшись в широкую чашку, которая предназначалась Фрэнку. Мужчину будто поразило электричеством. Венеция. Так вот откуда этот знакомый тягучий говор и жаркие, исполненные страстью движения вкупе с ленивой грацией! Невольно Уэю вспомнилась их первая ночь на корабле, когда оба мужчины самозабвенно предались танго на затемнённой палубе… «Там, откуда я родом, о любви знают не понаслышке. Искусство любви у нас в крови…» — горячий шёпот Фрэнка вновь зазвучал у художника в голове, а от возбуждения начало покалывать в пальцах ног. Лишь спустя пару минут очнувшись от грёз, Джерард спохватился: погрязнув в собственных размышлениях, мужчина совсем забыл, что Айеро просил его не класть сахар. Оставалось только надеяться, что Фрэнк не заметит либо простит ему его оплошность. — Вы венецианец? — переспросила Донна, после чего её глаза загорелись непритворным любопытством. От восторга женщина заговорила на французском. — Charmante! (4) Всегда мечтала поехать в Венецию на денёк-другой. Говорят, там очень красиво, — сообщила миссис Уэй, благодаря Джерарда, пока тот осторожно передавал дымящуюся чашку ей в руки. — Не совсем, мэм, то есть Донна, — усмехнувшись, поправился Фрэнк, тоже в свою очередь принимая кофе и бросая краткое «спасибо» художнику. — Там действительно умиротворённая атмосфера и живописная архитектура, но весной там очень сыро, и около водостоков бегают крысы размером с кошку, — признался Айеро, отпивая немного терпкого напитка, попутно наслаждаясь ароматом зёрен, витающим в воздухе. — Кофе очень вкусный. — Благодарю. В самом деле крысы? — удивлённо воскликнула женщина, а на её одухотворенном лице промелькнула гримаса брезгливости. — Ох, эти грызуны так омерзительны! — По крайней мере в том районе, где я жил, их водилось много, — добавил Фрэнк, делая очередной глоток и невольно морщась от непривычного количества сахара. Всё же юноша решил не подавать виду, дабы не расстраивать Джерарда. — А чем вы занимаетесь? — после долгого получасового затишья голос Линдси Уэй зазвучал как-то по-особенному в стенах этой гостиной. До этого женщина занимала лишь позицию слушателя. — Играю на виолончели и рояле, — ответил брюнет, отставляя пустую чашку с блюдцем на краешек стола. — Капитан Джеймс взял меня на корабль в качестве музыканта для своего оркестра. — Так это вы тот самый джентльмен, с которым Джи познакомился в первый день на судне! — миссис Уэй мгновенно отставила чашку с недопитым кофе в сторону, с жаром сжимая ладони юноши в своих руках. — Я точно была уверена, что определённо где-то видела вас! — бирюзовые глаза страстно заблестели. — У меня всегда была небольшая слабость к музыкантам, — ностальгически произнесла Донна, откидываясь на мягкую спинку дивана. — К их вечерним костюмам и тому, как они обращаются со своими инструментами. Подумать только: в мире всего-навсего семь нот, а их изящные пальцы продолжают извлекать чудесные звуки из клавиш и струн! В моём понимании, это близко к волшебству. Ещё в молодости, когда я жила во Франции, я чуть было не сбежала с одним премилым саксофонистом. Он был иностранец, швед, кажется… И вот в итоге старушка Донна вышла замуж за искусствоведа! Однако звуки саксофона и по сей день будоражат мое сердце. — Улыбка с оттенком лёгкого сожаления ознаменовалась на тонких пурпурных губах. — Вы коренная француженка? — спросил Айеро, заинтересованно подперев рукой загорелую щёку и оперевшись о стол локтями. Беседа с матерью Джерарда успокаивала его, укутывая небывалым уютом. Мысленно юноша перенёсся в детство, когда ему было пять и Женевьева рассказывала ему сказки, сидя у старого потрескивающего камина. Воспоминания пробудили ностальгию, и внезапно Фрэнк почувствовал, как что-то тоскливо заскребло у него на сердце. Музыкант скучал по родному дому, оставшемуся далеко позади, в объятиях солнечной Италии. — Парижанка до мозга костей, как любил говорить мой ныне покойный муж, — провозгласила Донна, складывая ладони в замок на своих коленях. — И по-прежнему ей остаюсь, даже после того, как стала женой англичанина. — Не сомневаюсь, вы всё так же прекрасно помните французский и говорите на нем. На галантное заявление венецианца миссис Уэй отозвалась ласковой улыбкой. Ей безмерно нравился этот юный музыкант, который, в отличие от тошнотворно-приторного Ньюмана, был вполне искренен и крайне любопытен в силу своей бурной молодости. И хотя в поведении Фрэнка прослеживались игривые нотки флирта, Донна не считала это чем-то предосудительным. Скорее всего, таковой была сама манера общения прелестного мальчугана с глубокими шоколадно-карими глазами. — Language fransaise de lʼamoure — cʼest impossible dʼoublier! (5) — с оттенком величия молвила женщина, заодно будто вспоминая и пробуя на вкус певучие слова, звучащие несколько по-иному в этом строгом англиканском свете. Порой Донне не хватало общения именно на родном языке. Французский женщина впитала в себя с молоком матери — с ним же она чувствовала себя свободной ото всех преград. — Cosi come lʼitaliano da molto tempo fu considerato come lingua di passione, (6) — язык юноши проворно выговорил родную сердцу речь, отчего рядом сидевший Джерард не успел даже вникнуть в её смысл. Художник порой не всегда понимал собственную мать — что уж говорить о загадочном языке Фрэнка, который и вовсе казался ему чем-то наподобие сложного ребуса. Однако каждый раз, когда Айеро произносил что-то на иноземном и незнакомом итальянском, желудок мужчины сладко скручивался, и в нём разгоралось тепло, будто внутри Джерарда таяла свеча, обжигая внутренности горячим воском. Даже используя все слова этого мира, Уэй не смог бы дать точного объяснения тому, что чувствовал. Он лишь знал наверняка: итальянский согревал его тело и душу. — Итальянский и французский на самом деле очень похожи между собой, — рассмеялся Фрэнк, обнажая розовые дёсна. — К счастью, я понимаю большую часть того, что вы говорите. — Как я люблю говорить: родственным душам необязательно знать язык друг друга, чтобы между ними процветало понимание. Идите сюда, Фрэнки, я хочу вас обнять, — вдруг объявила миссис Уэй, горячо и внезапно прижимая Айеро к себе. Поначалу юноша слегка растерялся, но вскоре его рука оказалась на талии матери Джерарда, а счастливая улыбка расцвела на веснушчатых губах. Эта тёплая искренняя женщина стала самой настоящей находкой для виолончелиста! Горячие слёзы беспрепятственно покатились из внутренних уголков ореховых глаз. Юноша мгновенно прикрыл тяжёлые ресницы, которые, словно плотный занавес, прятали за собой солёную влагу. Сейчас больше всего на свете Айеро хотелось обнять свою собственную мать, которая находилась в Венеции, за несколько миль отсюда. И хотя Фрэнк не мог быть рядом с ней в этот час, юноша посылал ей всю свою сердечную любовь и нежность. — Вы прекрасный собеседник, миссис Уэй, — душевно произнёс брюнет уже после их крепких дружеских объятий. — Говорить с вами — будто окунаться в беседу со старым другом. — Вы тоже очаровательны, душа моя, — призналась Донна, мягко поглаживая тыльную сторону смуглой руки большим пальцем. — Я рада, что Джерарда окружают такие замечательные люди, как вы. Несмотря на то, что Фрэнку хотелось подольше побыть наедине с этой прекрасной женщиной, музыкант не забывал об их с Уэем уговоре. Парень отлично помнил, зачем они здесь. — Я бы охотно поболтал с вами ещё, миссис Уэй, но Джерард зовет с собой в мастерскую. Ваш сын обещал показать мне свои картины, — брюнет метнул загадочный взор в сторону художника, как бы напоминая мужчине о данном им обещании. — Не сомневаюсь, что они чудесны! — Вам крупно повезло, мистер Айеро, — вставила Линдси, смотря на музыканта снизу-вверх. — Джерард даже нам с Донной не все свои работы показывает! Предпочитает прятать их в укромной мастерской, запирая дверь на ключ. Порой мне кажется, что у него явно есть от нас какие-то секреты, — шутливо произнесла леди Уэй, отчего все тихо следом рассмеялись. — Ты же прекрасно знаешь, что у меня нет от тебя никаких секретов, — заверил Джерард, в то время как в его голове некстати всплыл портрет Фрэнка, прикрытый тканью в углу мастерской. — Я держу картины в тёмном пространстве, чтобы на них не попадало солнце и полотна не выгорали. — Было приятно поболтать с вами, миссис Уэй, — уходя произнёс Айеро, стоя в дверях гостиной и терпеливо дожидаясь друга, который что-то тихо нашёптывал на ухо своей жене. — С вами тоже, Фрэнк, — ответила женщина, горячо целуя парня в щёку, держа при этом его лицо в своих ладонях. — Надеюсь, мы с вами ещё свидимся. — Непременно, — заверил Айеро, видя, что Джерард направляется прямиком к нему. — Всего доброго, Донна. До свидания, миссис Уэй, — напоследок обратился он к Линдси, после чего оба мужчины покинули гостиную и прошествовали в мастерскую. Ключ повернулся в замочной скважине, и отворившаяся следом массивная дубовая дверь впустила прохладный освежающий ветерок в залитый солнцем коридор, отделявший гостиную от мастерской. В самой же мастерской было светло и просторно: высокие кремовые стены излучали покой и умиротворение, столь необходимые творцу для свободного полёта фантазии и сладкого пробуждения музы. По своему размеру обитель художника превосходила раза в два их с Линдси спальню. Окно прямоугольной формы в самом центре комнаты было распахнуто настежь, а ленивый морской бриз игриво трепал белоснежные занавески. Мебель в комнате почти отсутствовала — имелась лишь небольшая жёлто-бежевая софа, расположенная в углу для отдыха, да вельветовый пуф малинового оттенка, стоящий неподалёку от мольберта. Всё остальное пространство занимали всевозможные инструменты для рисования, холсты, лежавшие на зеркальном полу, и, само собой разумеется, сами картины. Полотна в золочённых дорогих рамах были буквально везде: на широких стенах, возле двери, некоторые даже стояли, прислоненные к мольберту. На секунду Фрэнку показалось, будто он попал на выставку именитого художника — на каждой работе Джерарда неизменно присутствовал его фирменный вензель, начальные буквы имени и фамилии, хитро переплетённые между собой причудливыми завитками. Глаза переполненного восторгом юноши сияли будто два лучистых алмаза. Ещё никогда до этого момента ему не доводилось видеть столь божественное сосредоточие красоты в одном пространстве. — Ты понравился моей маме, — улыбнувшись, произнёс Уэй, после чего закрыл створку распахнутого иллюминатора. — Дует. — На самом деле я нравлюсь многим женщинам, — усмехнулся Айеро, продолжая с любопытством изучать окружавшие его предметы искусства. — Даже не знаю, хорошо это или плохо. Бронзово-смуглые пальцы касались прозрачных коробочек с акварелью, вертя их и рассматривая под разными углами. Нежные пастельные краски переливались на солнце, чьи лучи сверкали на металлической окантовке баночек. «Невероятно, — думал про себя Фрэнк, бережно возвращая коробочку на место, — Волшебство какое-то!» — Ты явно не страдаешь от недостатка внимания, — поддразнил Джерард музыканта, подходя к мольберту, чтобы заменить исписанный холст на чистый. Белое полотно заняло вновь освободившееся пространство, пока изображённая Уэем девушка в венке из нарциссов удалялась вглубь мастерской, дабы в дальнейшем занять своё место на одной из стен. — Так уж сложилось, что особам нежного пола нравятся симпатичные недоросли. А когда они узнают, что ты ещё и музыкант, — готовы продать душу дьяволу за один лишь поцелуй! — рассмеялся Фрэнк, присаживаясь на край софы. Однако в следующий же миг лицо брюнета стало предельно серьёзным. — Я тут подумал и решил, что раз уж моя победа — блеф, то в нашей с тобой игре не будет проигравших. Как достойному сопернику, я предлагаю тебе бонус. Не ожидавший подобной щедрости со стороны парня, мужчина так и замер около мольберта с палитрой в руках. Не то, чтобы он думал об Айеро плохо, но уж точно не надеялся на утешительный приз! Это так не вписывалось в темпераментный, горячий характер Фрэнка, который вопреки всем условностям любил добиваться своего и не привык быть на вторых ролях. — И какой же? — после минуты раздумья спросил Джерард, желая знать свои права и привилегии на сегодняшний вечер. — У тебя есть ровно пять вопросов, — приподнимаясь со своего места, заявил музыкант, медленно приближаясь к мужчине нарочито соблазнительной походкой, от которой у Уэя захватывало дух. — Ты можешь задать мне любой, и я отвечу на него. В свою очередь, я могу спросить тебя насчёт любой из этих картин, — широким жестом парень обвёл окружающее пространство, после чего хитрый лисий взгляд вновь устремился на художника, а влажные губы прошептали, невесомо касаясь ушка. — Начиная от истории возникновения и заканчивая тем, во что ты был одет, пока творил своё чудо. Напоследок юноша довольно облизнулся, а горящий похотью взор из-под густых каштановых бровей заставил Уэя прикрыть веки и шумно выдохнуть. Мужчина осторожничал, и Фрэнк знал это, как пять своих пальцев. Каждый раз, когда они были наедине, Айеро ощущал невидимую защитную стену, которую художник тщательно выстраивал вокруг себя, не оставляя юноше и шанса на проникновение. Кирпичик за кирпичиком… Брюнет же, напротив, нестерпимо жаждал разрушить все существующие между ними преграды одним лишь движением. Сейчас ему сильнее всего хотелось, чтобы стеснённый рамками белокурый мужчина перед ним хотя бы ненадолго почувствовал себя живым и свободным. — Ну же, милый, давай! Всё, что ты хотел узнать обо мне, так близко, буквально на кончиках пальцев. Вот здесь, — сокровенно молвил Айеро, беря художника за руку и прикладывая узкую ладонь к груди, прямо туда, где билось его горячее сердце. — Все ответы твои, тебе стоит только сказать «да». Две глубокие морщинки вновь залегли на переносице мужчины. Обычно это являлось следствием того, что блондин о чём-то сильно задумался, в очередной раз мысленно взвешивая все «за» и «против». Глядя на отрешённое лицо своего визави, Фрэнку захотелось лёгким движением пальцев разгладить эту навязчивую морщинку, заставив тем самым Джерарда улыбаться. Улыбка этого человека казалась музыканту одним из чудес природы, и за неё Айеро был готов многим пожертвовать. — Хорошо, идёт, — в конечном итоге согласился Уэй, следом добавив с едва слышным вздохом «желание есть желание». Виолончелист кивнул, поджав губы, после чего принялся заново рассматривать увешанные портретами стены, между делом размышляя, о чём спросить художника. Парню не терпелось поскорее начать увлекательную экскурсию вместе с Джерардом. Ведь искусство было для Уэя целым миром, а сам владелец галереи согласился стать проводником Фрэнка по закоулкам того самого удивительного мира. Для юноши это было прекрасной возможностью узнать о таинственном замкнутом мужчине чуточку больше. — Кто эта девушка на картине? — спросил Айеро, завидя на большом портрете, занимающем значительную часть стены, образ утончённой незнакомки в чёрной балетной пачке. Лицо женщины было аристократично бледным, а губы выглядели маленькими и по форме напоминали кроваво-красное сердечко. Полуприкрытые томные глаза балерины имели чарующе грустный оттенок, светясь, словно два растушёванных уголька в полумраке, создавая драматичный контраст с меловым лицом. Тёмные кудри с едва заметной рыжиной были подобраны в высокую причёску, а меж прядей залёг изящный ободок с орнаментом из искусственных птичьих крыльев. Сама танцовщица напоминала Фрэнку сказочную птицу: застывшие, будто по мановению волшебной палочки, руки были подобны крыльям, а округлые женственные ножки в перламутровых пуантах грациозно поднимались на носочки. Создавалось впечатление, будто балерина парила над сценой. Общая атмосфера мистичности притягивала настолько, что от картины невозможно было оторвать глаз. — Кларисса фон Тришер, прима французского балета, — ответил Джерард, подходя ближе к полотну и вставая по правую сторону от Айеро. — Я написал её портрет сразу после окончания «Лебединого озера». Партитура тёмного лебедя всецело очаровала меня. Она показалась мне изумительной, и не запечатлеть исполнительницу главной роли на холсте — сродни преступлению. Еще долгое время музыкант изучал холст, на котором балерина в свете софитов исполняла свой гипнотический танец. Фрэнку вдруг почудилось, что вот-вот картина оживёт и тоненькая ножка незнакомки соскользнёт на пол, преодолевая преграду в виде рамы. Работа была по-настоящему восхитительна, и восторженные отклики в данном контексте казались излишними. Сияющие искорки в глубине карих глаз являлись безмолвным свидетельством того, что произведение тронуло парня до глубины души. — А это? — брюнет остановился уже около следующего полотна, на котором изображалась молодая женщина лет тридцати в сиреневой плиссированной юбке и тёмно-зелёном бархатном жакете. Девушка сидела на белокаменных ступенях большого здания с коринфскими (7) колоннами, похожего на театр или что-то в этом роде. Перед незнакомкой раскинулась огромная охапка красно-оранжевых тюльпанов. — Эту цветочницу я приметил на одной из улочек Лондона, когда заходил в свою галерею. — Это твоя галерея? — удивлённо произнес виолончелист, а его рот за неимением слов широко раскрылся. Джерард в ответ лишь скромно кивнул, хотя втайне его сердце переполнялось гордостью. С ещё большим наслаждением мужчина наблюдал за юношей, чей телячий восторг неприкрыто выражался на красивом смуглом лице. — Когда ты написал этот портрет? — поинтересовался Фрэнк, глядя на чёрно-белое монохромное изображение седовласого мужчины афроамериканской внешности и маленькой темнокожей девочки. — Осенью, два года назад, — трепетным движением руки Уэй прикоснулся к полотну. — Это далеко не самая удачная серия моих картин, однако всё равно они мне дороги. Я назвал этот цикл «Ночная радость», но, честно признаться, я сам не испытываю даже малейшего желания улыбаться, когда смотрю на них, — усмехнулся Уэй, и в глазах его проскользнуло сожаление. — Но картины — мои дети, и я люблю их всех без исключения, пусть порой эта любовь граничит с ненавистью. Услышав бездушные и жалящие, будто пчела, слова художника в собственный адрес, Фрэнку немедленно захотелось заставить мужчину молчать. Как он мог так говорить? Как мог бесчувственно бросать слова на ветер, не удосуживаясь посмотреть правде в лицо? Каждый из этих чёрно-белых портретов был уникален. Некоторые из нарисованных людей даже не были натурщиками Джерарда, и то, как он видел этих незнакомцев, изображая не только внешнюю оболочку, но и то, что скрыто внутри, казалось Айеро чем-то за гранью понимания. Сквозь штрихи и краску Фрэнк мог разглядеть душу самого художника, робко проглядывающую фоном в каждой из этих работ. Душа Уэя присутствовала в свечении далёких звезд над мостом, гордо протянувшимся над Темзой, в домах, расположившихся у окраины извилистой дороги, в плещущихся волнах океана — во всех мелких деталях, которые с виду были незначительны, но, тем не менее, задавали картине определённый тон. Без звёзд не существовало бы реки, на фоне которой была запечатлена влюблённая парочка. Без домов поблёк бы образ темноволосого мачо, разъезжавшего в своём откидном кабриолете по серпантину. Без океанских волн отпала бы надобность изображать двух девушек-волейболисток в полосатых купальниках, бегающих за мячом. Без этих вещей потерялся бы сам смысл искусства. — Можешь посчитать меня невеждой, но, по-моему, эти картины бесподобны! — с присущим ему жаром отозвался Фрэнк. — То, как ты видишь красоту этого мира, скрытую в маленьких и недосягаемых для простого обывателя вещах… — на долю мгновения страстная речь музыканта оборвалась. Переполненные восторгом «ореховые рощицы» вдруг наполнились слезами. Максимально приблизившись к Джерарду, Айеро заключил лицо владельца галереи в свои широкие ладони. — Я чувствую тебя в каждом полотне, Уэй. В каждом. А это говорит о многом. — Спасибо тебе, Фрэнки, — прошептал мужчина, взволнованно накрывая мужественное запястье парня своей рукой. — Правда, спасибо. Не знаю, что бы я делал без твоей поддержки, мой мальчик. Так они стояли некоторое время. Руки Фрэнка нежно сжимали лицо мужчины, в то время как художник неосознанно поглаживал пальцем внутреннюю сторону загорелой кисти, пока оба не вспомнили о причине своего нахождения в мастерской Джерарда. Солнце стремительно садилось, и Уэю поскорее хотелось исполнить желание Фрэнка, пока сумерки не легли на землю и глаза ещё могли различить оттенки цветов в палитре. — Ну так что, — объявил блондин, в предвкушении потирая ладони. — Ты мне ведь так и не сказал, как хочешь, чтобы я нарисовал тебя. Мы же за этим пришли сюда, верно? — уточнил Джерард, проведя рукой по обнажённой шее. — Я здесь, чтобы выполнить своё обещание и твою просьбу. Тишину мастерской, заполняемую лишь терпким запахом краски, нарушил проникновенный баритон Айеро. К превеликому удивлению владельца галереи, музыкант прошептал: — Нарисуй меня обнажённым. Фигура в небесно-голубой рубашке тотчас замерла на месте. Мужчина был до неприличия шокирован услышанным и поначалу вовсе решил, что это всего-навсего неуместная глупая шутка. Но встретившись с воинственным взглядом Фрэнка, чьи глаза обжигали похлеще солнца в пустыне, Уэй с ужасом понял, что Айеро говорил с ним на полном серьёзе. — Что?! Нет, Фрэнк, нет! — панически вскрикнул Джерард, отрицательно качая головой из стороны в сторону. — Всё, что угодно, но это… — инстинктивно мужчина сделал шаг назад, пока его спина не упёрлась в твёрдую поверхность стены. — Я не могу, это… — Необычно? Странно? — решил подсказать ему брюнет, медленно и уверенно наступая на блондина, в то время как бровь парня пикантно выгнулась домиком. — Я хочу, чтобы ты нарисовал меня без одежды. Ты же изображал своих натурщиц голыми. Разве я многого прошу? — Это совсем другое, Фрэнк! — досадно застонал Уэй, рассеянно покусывая нижнюю губу и потирая нос средним пальцем. Как внушить самоуверенному мальчишке, что рисовать его нагим — значит подписать себе смертный приговор?! Причём кровью. — То была работа, а ты… — Тебя смущает, что я мужчина? — прямо, без увиливания, спросил виолончелист. — В этом всё дело, так? И хотя Джерард молчал, а его косой взор был устремлён в окно, в глубине души Айеро знал, что в этом как раз-таки вся и загвоздка. — Это искусство, Джи, — загадочно и интригующе прошептал брюнет, намереваясь переубедить Уэя в своём решении. — В нём нет границ, — проворные пальцы расстегнули пуговицу на рубашке. — Нет пола, — расстегнули вторую. — Нет предрассудков, — струящаяся атласная ткань полетела на пол. Юноша замер, а Джерард невольно уставился на то, как обнажённая и лишённая видимой растительности грудь вздымалась от шатких вздохов. — Ты просто чувствуешь это, — пальцы соблазнительно провели по подтянутому торсу, спускаясь к кромке брюк. — Следуешь течению, не зная, куда оно тебя приведёт. Сейчас ты не должен думать обо мне, как о мужчине, — широкие ладони оглаживали бёдра через плотную ткань, заставляя Уэя неотрывно следить за малейшим движением и шумно сглатывать. — Как о друге, как о ком-либо еще. Думай обо мне, как об искусстве. Спуская брюки примерно до середины бёдер вместе с бельём, музыкант в свою очередь отмечал переменчивый взгляд художника. За время их разговора взор светло-карих глаз успел сменить целую гамму эмоций, начиная от шокированного и растерянного и, в итоге, заканчивая сладострастным. Айеро мог поклясться, что мужчина сам до конца не отдавал себе отчёта в том, что пожирал его взглядом, оглядывая всевозможные изгибы юного тела. То, как Уэй бесстыдно рассматривал брюнета, безмерно возбуждало Фрэнка. Однако парень всё же не до конца был удовлетворён произведённым эффектом. Ему хотелось довести Джерарда до исступления, заставить желать его, заставить принять собственное поражение… — Я хочу быть твоим искусством, — сказал Айеро, полностью избавившись от одежды и стоя в чём мать родила. Свет уходящего солнца плавно обтекал широкие мужественные плечи, в то время как размытые тени залегали во впадинках ключиц, подчёркивая в меру выраженный кадык. Лучи рассеивались меж крепких бедер, создавая блики на выступающих косточках таза и поверхности изящных коленных чашечек. Юноша прекрасен — было бы глупо отрицать этот факт. Беглым изголодавшимся взглядом Уэй скользил по красивому телу. Стоило возбуждённым глазам художника опуститься чуть ниже пояса, как лицо Джерарда приняло густо-красный оттенок, а стоявший перед ним Фрэнк победно возликовал. Брюнет и сам давно жаждал, чтобы мужчина сделал хоть что-нибудь: коснулся, поцеловал… Но Уэй только смотрел. Если бы взгляд был осязаемым, руки и бёдра Айеро давно бы воспламенились от жарких поцелуев владельца галереи. — Ты обнажён, и это вводит меня в заблуждение… — признался Уэй, пряча возбуждённое лицо в ладонях, чувствуя, как пот вязкими каплями стекает у него по спине. Мужчине давно никто не позировал обнажённым. Он просто-напросто отвык от созерцания нагого тела. Да что уж говорить — Джерард даже не помнил, когда в последний раз занимался любовью со своей женой! — Я могу прикрыться простынёй, если тебе так будет легче, — успокоил художника Фрэнк, срывая бежевую простыню с софы и обматывая её вокруг своих мускулистых бёдер. — Желание есть желание, — пробормотал блондин уже знакомую Айеро фразу. Что-то подсказывало музыканту, что на деле это желание было у них одно на двоих. Джерард потянулся за красками, одновременно с тем пододвигая к себе высохшие кисти. Поудобнее усевшись за мольберт, Уэй напоследок наказал себе ни при каких обстоятельствах не поддаваться на провокации юноши. Пару секунд владелец галереи буравил холст глазами, чувствуя, как жар сладострастия пробуждает в нём творческий порыв. Присутствие эфемерной музы художник ощущал буквально собственной кожей, в то время как его настоящий идейный вдохновитель всё ещё стоял перед ним в неглиже, терпеливо дожидаясь указаний. Уэй задумчиво облизал губы, размышляя над тем, как лучше изобразить юношу на полотне. — Можешь пройти к окну и встать боком, так, чтобы солнечный свет попадал на твоё лицо? — произнес, наконец, мужчина, невольно отрывая взор от холста и устремляя его к Фрэнку. В ответ на просьбу Джерарда Айеро беспрекословно прошествовал к иллюминатору, вставая на фоне пурпурно-алого диска солнца и неподвижных янтарных волн. — Ногу выдвини немного вперед, выпрямись, — вкрадчивый бархатный голос перечислял указания, в то время как виолончелист по очереди выполнял их. — Лицо поверни немного вправо, — брюнет повернул голову к окну. — Нет, чуть левее ко мне, — юноша слегка развернул лицо по направлению к мужчине. — Подожди минутку, я сейчас. Привстав с пуфа, Уэй подошёл к Фрэнку, мягко заключая лицо юноши в ладони и наклоняя чуть ниже, чтобы свет падал, очерчивая упругую атлетичную шею. Чуть дольше положенного зелёно-карие глаза задержались на линии розовых губ, напоминавших собой лепестки пиона. На мгновение художник взглянул в золотисто-ореховые глаза, которые на солнце отливали медью, обрамлённые изогнутыми ресницами. — Вот так хорошо, — улыбнулся мужчина, приговаривая убаюкивающим тоном. Блондин поправил курчавую бурую прядку на голове Айеро, после чего вновь возвратился к мольберту. — Если затечёт шея или ты устанешь, просто скажи, и мы сделаем перерыв, хорошо? — предупредил Джерард, беря в руки палитру и открывая баночки с акварелью. — Я не знаю, сколько времени уйдёт на твой портрет. Уэй принялся смешивать оттенки между собой и наносить первые штрихи на полотно. Сначала он намеревался запечатлеть лицо музыканта. По прошествии нескольких минут Джерард всё же решил нарушить рабочую тишину, вспомнив, что у него есть возможность разузнать что-либо о своём натурщике. — Так ты из Венеции? — уточнил художник, засучивая рукава. Смешав оттенки зелёного и коричневого, добавив при этом частичку охры, мужчина тщательно прорисовывал ориентальные глаза юноши, которые с самого начала запали Уэю в душу. — Откуда именно? — Кастелло, — ответил Айеро, перенеся вес тела на правую ногу. Фрэнку было довольно непривычно стоять в неподвижной позе. — Один из крупнейших районов города, недалеко от центра. Там полным-полно церквей и картинных галерей. Уверен, тебе бы там понравилось. — Не спорю, — задумчиво молвил Джерард, тыльной стороной кисти проводя по лбу и смахивая градинки солёного пота. — Кем ты был до того, как стал музыкантом? Тонкая кисть из соболиного ворса аккуратно выводила контур чувственных губ. Между тем зоркие глаза художника параллельно отмечали тени на скулах и светящиеся на солнце кончики кудрей, создававших нечто вроде ореола на голове юноши. Белесая пыль ненавязчиво витала в воздухе, словно маленькие крупинки снега. — Дай-ка вспомнить, — закусив нижнюю губу, музыкант задумчиво устремил одухотворённый взор к потолку. При данном положении лица маленький круглый шрамик на переносице парня стал чуть более заметным. Джерард же решил запечатлеть эту своеобразную изюминку на своём портрете. — Я был уборщиком в таверне, сиделкой в доме престарелых, продавцом апельсинов… И если первые две профессии требовали от меня сноровки и железных нервов, то последняя нравилась мне больше всего. Всю жизнь, сколько себя помню, я мечтал когда-нибудь открыть собственную оранжерею, где мог бы выращивать вкуснейшие апельсины во всей Италии. Однако судьба распорядилась немного иначе, и я стал музыкантом. — Ты отказался от своей мечты? — немного печально произнёс владелец галереи. Фрэнк тем временем невольно заметил у художника одну любопытную особенность: каждый раз, когда Джерард держал в руке кисть или палитру, его мизинец на правой руке был немного отставлен в сторону. Этот маленький нюанс позабавил юношу, и, тем не менее, этот незначительный жест придавал стоящему перед ним мужчине нотку аристократичности. — Ни за что на свете! — горячо воскликнул парень. — Знаешь, порой мне даже снится тот самый цветущий сад с зеленеющими кронами, на ветвях которых растут сочные спелые цитрусы, — мечтательно проговорил Фрэнк, а его медовые глаза тем временем устремились к безмятежному океану. — Я верю в судьбу, верю в удачу и пока не намерен расставаться со своей мечтой. У тебя осталось три вопроса, — предупредительно напомнил он художнику. — Я помню, — кивнул Джерард, между тем добавляя блики на вьющихся каштановых прядях у себя на холсте. — Так каким образом ты всё-таки попал на корабль? Я понял, что благодаря щедрости капитана Джеймса, но так не услышал всей истории. — А ты любопытный, оказывается, — хитро улыбнулся Айеро. — И к тому же болтливый, чего с виду и не скажешь! — По тебе тоже много чего не скажешь, мой дорогой друг. — Как-то вечером после работы мы с Брайаром возвращались домой. Правда, перед этим зашли в один бар на Лайм-стрит, — начал рассказывать Фрэнк, время от времени скользя кончиком языка по кромке зубов. — После долгой и утомительной игры нам полагался стаканчик хорошего виски. Именно в том баре нам и повстречался капитан Джеймс, который в тогдашнее время вёл набор музыкантов на своё судно. Виолончелист и скрипач вовремя попались ему под руку, и мы с Бобом почувствовали себя самыми большими везунчиками на планете. Но до того момента, в корне поменявшего мою жизнь, мне приходилось всячески выживать. — Расскажешь? — попросил Джерард, вырисовывая мускулы на предплечьях и округлости бёдер. Юноша сдержанно кивнул, продолжая рассказ: — Я болтался по миру, словно рыба в проруби, неприкаянный и временами голодный, — усмехнулся Фрэнк, припоминая давние времена. — Но музыка всегда следовала за мной по пятам. Почесав затылок, Айеро попытался принять наиболее удобное положение. — Я учился в церковно-приходской школе Ла Пьета и там же пел в хоре. С виду я далеко не романтик, да и в Бога не особо верю, но каждый раз, когда во время службы органист исполнял молитву Аве Мария, я не мог сдержать слёз, — ностальгически улыбнулся брюнет. — Мне тогда было двенадцать. После окончания одной из служб я попросил научить меня играть на органе. Этот драгоценный опыт помог мне в дальнейшем освоить рояль. С тех самых пор начался мой долгий и страстный роман с музыкой, который продолжается и по сей день. Музыка — наиболее верная из всех моих любовников. Я окончил школу и оказался свободным, как ветер в поле. В тот момент для меня не существовало ничего невозможного. Мои глаза горели жаждой жизни, и целое море было мне по колено! Я до сих пор иногда вспоминаю того шестнадцатилетнего подростка, — признался Айеро, украдкой глядя на художника, который что-то с ювелирной точностью выводил на полотне. — Со временем суровая действительность осадила меня на землю, и пламя в моей душе немного угасло. Но запал остался. Я знал, чего точно хочу от жизни. И этим чем-то были музыка и путешествия. Моя семья жила небогато и, как и все нормальные люди, нуждалась в деньгах. Я уехал на заработки в Англию. В моём кармане не было ни гроша, в чемодане лежали лишь новенькая виолончель, за которую я битый час торговался на рынке перед отъездом, да пачка сигарет. Больше ничего. Мне нравилось ощущение окрылённости, когда едешь куда-то в неизведанное место, оставляя позади город и страну, в которой когда-то жил. Мне не терпелось побыстрее расстаться со своей старой жизнью и устремиться навстречу чему-то новому. На моей душе было так же легко, как и в карманах. Тогда я даже не представлял, что буду скучать по родителям. Лишь со временем я понял, что мне их чертовски не хватает. После этого внезапного осознания я стараюсь навещать отца с матерью так часто, как только могу. Завершив череду увлекательных повествований, Айеро принялся разминать затёкшую поясницу. — Можно мне ненадолго передохнуть? Спина затекла, — пожаловался юноша. — Да, конечно, — оживлённо произнёс художник, заслушавшись рассказом натурщика. — Я почти закончил, осталось лишь добавить фон. Если душно, я могу открыть окно, — голос Джерарда излучал заботу. — Открой, пожалуйста, я хочу закурить, — в карманах лежащих на полу брюк парень нашёл пачку сигарет и спички. — Долгие монологи меня слегка утомляют. Блондин распахнул иллюминатор, впуская свежий вечерний воздух. Было около восьми часов, и солнце давно село за горизонт, уступив место сумеркам. В мастерской Уэя зажёгся свет. Двинувшись в направлении окна, юноша позабыл о простыне, прикрывавшей то, что находилось ниже пояса. Хлопковая ткань соскользнула с его чресел, во всей бесстыдной красе обнажая то, чем так или иначе природа наградила Айеро. Скулы Джерарда моментально вспыхнули. Не в силах что-либо произнести, мужчина потупил глаза в пол. Сам же Фрэнк, казалось, этого маленького конфуза не заметил, а может быть, просто предпочёл не замечать. Уэй чувствовал себя как на иголках, ощущая прямое, неприкрытое воздействие чар Фрэнка на свой организм. Чем дольше они с брюнетом находились в одной комнате, тем сильнее и невыносимее становилось искушение. Нездоровая заинтересованность красивым телом казалась художнику унизительной и позорной. Но как Джерард ни старался, ему не удавалось задушить в себе эти неправильные чувства. От этого мужчина ощущал себя больным. Уэй прекрасно осознавал, что весь этот спектакль с раздеванием был устроен для того, чтобы подразнить его. Фрэнк выискивал слабые места художника и метал в них свои стрелы обольщения и коварства. Это казалось Джерарду бесчеловечным — втягивать его в порочные игры, пробуждать желание к молодому телу, в то время как между ними была существенная разница в возрасте. Противоречивые мысли посещали светловолосую голову, пока оливковые глаза наблюдали за тем, как тёмно-розовые страстные губы обхватывали фильтр сигареты. Спешно покрывая краской фон рисунка, блондин задумывался о том, что ему довелось бы испытать, зайди в мастерскую его мать или, хуже того, жена. Что он смог бы ответить на это? И смог бы вообще? Как объяснить пикантную ситуацию, в которой у окна сидит красивый обнажённый брюнет, от вида которого сердце бьётся где-то в горле? Джерарду хотелось накричать на Фрэнка за его непристойное поведение и вместе с тем подойти и жарко впиться в эти горько-терпкие губы поцелуем, сминать их, пока у обоих мужчин не закончится кислород. Помотав головой и решив отогнать неверные мысли прочь, Уэй принялся дальше расспрашивать Фрэнка о его жизни. — Так что было дальше, после переезда? — голос блондина прозвучал хрипло и возбуждённо. Джерард молился всем богам, чтобы Айеро ненароком не заметил такой странной перемены в его поведении. Сделав глубокую затяжку и выдохнув причудливые колечки дыма в воздух, темноволосый музыкант невольно напомнил Уэю мифическое существо, быть может, огнедышащего дракона, заключённого в теле прекрасного юноши. В том, как виолончелист курил, было по-настоящему что-то магическое и притягивающее. Удовлетворившись собственной фантазией, мужчина продолжил накладывать на портрет сизые тени. — Спустя несколько лет, после того, как я успел проработать сиделкой и уборщиком, мне, наконец, посчастливилось найти то, что было близко моему сердцу. Как-то вечером, сидя в баре в Лондоне, я познакомился с одним парнем. Его звали Боб, и его медвежья, белобрысая рожа не внушала мне доверия, — рассмеялся Фрэнк, скользя отравленной сигаретой меж своих губ. — Но отчего-то я с ним разговорился, и он предложил мне работу в местном кабаре на углу Уилтон Роуд. В тогдашних барах можно было устроиться лишь по знакомству, и Боб стал моей счастливой путёвкой в рай, как я считал тогда. Я не знал лучшего в той жизни. Каждую ночь мы выступали на сцене, аккомпанируя танцовщицам бурлеска. Брайару нравилось окружать себя сладкими девочками в коротких юбках и на каблуках, но мне нет. Задымлённая атмосфера кабаре, в котором витал дух разврата и лёгких денег, в корне отличалась от того, о чём я мечтал. Я никогда по своей натуре не был парнем, который угрюмо топтался в уголочке, отыгрывая партию блюза, вызубренную наизусть. Вскоре я подумывал уйти из этого места, как вдруг судьба неожиданно решила поиграть со мной в рулетку. Фрэнк сощурил глаза, что моментально наполнились похотью. — У моей фортуны были голубые глаза и ярко-выраженный запах рома. — Это был он? — беспокойно отозвался Уэй, заранее догадываясь, о ком пойдёт речь. Помнится, Айеро обещал поведать ему эту историю… — Да, он, — ответил брюнет, выбрасывая окурок.— Джеймс, мать его, Дин! — с придыханием вымолвил юноша. — Чертёнок в белой мятой футболке и выцветших голубых джинсах. Мне тогда было двадцать два, и меня уже нельзя было назвать наивным мальчишкой. Однако Джеймсу это не помешало вить из меня верёвки в ту ночь. Я сам ему позволил. Они с ребятами, помнится, отмечали успешное заключение контракта с киностудией. К тому моменту, когда я подошёл к их столику, Дин был уже изрядно пьян. Наглая ухмылка и масляный блеск в глазах делали его неотразимым. До этого у меня уже был секс с мужчинами, но я никогда не позволял находиться им сверху или что-то в этом роде. Но тогда… Парень сидел, обняв колени, и смотрел на потемневшее небо. Сквозь облака робко проглядывали звёзды. — Мне во что бы то ни стало захотелось, чтобы он взял меня прямо на том самом столе, среди пепла и бутылок бренди, — голос Фрэнка был исполнен вожделением. — Про Джеймса ходило много разговоров о том, что он искал себе хорошеньких мальчиков на ночь. Перед этим я поспорил с Бобом на двадцать стерлингов, что заполучу красавчика себе. Надо было видеть лицо Бобо и его внезапно округлившиеся глаза, когда Дин взял меня за руку и повел на верхние этажи! Юноша звонко рассмеялся, подминая под себя ногу. — Там было полным-полно приватных комнат, в которых люди так же уединялись парами, как и мы. Всё случилось быстро и без прелюдий. Джеймс просто взял и оттрахал меня на той кровати. И пока жёсткие пружины впивались в мою оголённую спину, а влажные губы касались мочки уха, я парил на седьмом небе от кайфа. Пока Фрэнк говорил, художник слушал его, не закрывая рта. Впитывая каждое слово, будто губка, Джерард неожиданно для самого себя начал представлять горячие сценки с участием двух мужчин. Кисть выпала из его рук, но он даже этого не заметил. — Мы сделали это дважды, с небольшими передышками на сон и поцелуи. Мы почти не говорили с ним, и я даже не узнал у Джеймса, надолго ли он в Лондоне. Прикосновения его губ не были нежными, напротив, сравнимые лишь с пчелиными укусами. Пару раз я чувствовал вкус крови у себя на губах, — неосознанным движением парень дотронулся до губы, будто там до сих пор была запёкшаяся ранка. — Когда наступило утро, Дин долго не хотел прощаться. В итоге всё закончилось тем, что я трахнул его на лестнице, прямо посреди коридора. Поначалу мне было неловко, я даже не мог толком возбудиться из-за страха, что нас сейчас застукают. Но, в конце концов, наш секс прошёл удачно, и финальным штрихом Джеймс обильно кончил на стену. После чего вытер член моей рубашкой и ушёл. Мы больше не виделись, да мне было это и неважно. Я знал, что наше знакомство не более чем на одну ночь, и поэтому не сильно расстроился. Я не привык привязываться к людям. Это как никотиновая зависимость: чем дольше употребляешь, тем сильнее хочется. И тем сложнее со всем этим расставаться. Айеро соскочил с подоконника и едва заметно приблизился к Джерарду. Юношу, похоже, не смущало то, что простыня так и осталась лежать на полу. — У тебя остался последний вопрос, il mio innamorato (8), — напомнил юноша. — Обдумай его хорошенько, не спеши. Голос Фрэнка раздавался где-то на задворках сознания, в то время как перед широко распахнутыми глазами маячил образ музыканта, лежащего на старой кровати в душной и тесной комнатке. Больше всего на свете Джерард хотел наплевать на свою гордость и предрассудки и во всём, наконец, признаться. — Ты хочешь меня? — Слова выпорхнули изо рта мужчины, подобно птице, прежде чем он смог сдержать их. В мастерской повисла гнетущая тишина, казавшаяся блондину вечностью. Мужчина сам был глубоко шокирован тем, что так неосторожно высказал вслух. — Хочу ли я тебя? — спустя некоторое время заговорил Айеро, когда Уэй уже не рассчитывал получить ответ. — Я хочу только то, что мне удаётся легко заполучить и затем с такой же легкостью разрушить. На тебя у меня несколько иные планы. Несомненно Фрэнк всё видел и знал. Парень разгадал секрет художника раньше него самого. Нужно быть поистине слепым, чтобы не заметить того, как у Джерарда дрожали руки, пока он рисовал портрет юноши, а на его разгорячённом лбу выступали капельки пота. Каждый мазок кисти безмолвно кричал о своём желании. «Te desidero»,(9) — говорили пальцы блондина, придерживающие холст. «Te desidero», — шептала кисть, которой Уэй умело орудовал на своём полотне. Искусство красноречиво говорило всё за своего хозяина. Фрэнку не меньше, чем Джерарду, хотелось сказать эти два заветных слова — «te desidero», но он не мог сделать это без согласия Уэя. Сердце Джерарда всё ещё колебалось в сомнениях, и Айеро просто не мог позволить себе сломать его. Обычно нежные и хрупкие вещицы в руках парня неизменно превращались в прах. Он не умел беречь то, что любил. Всего одно простое «да» со стороны мужчины расставило бы многое по своим местам. — Не привязывайся ко мне, я слишком сложный человек, — предупредил юноша, будто проверяя, настолько ли крепко желание мужчины, как его собственное. — А что, если я хочу этого? — с вызовом произнёс Уэй, заглядывая в глаза своему визави. — Ещё не время, — улыбнулся Фрэнк, подходя чуть ближе и становясь позади художника. — Покажешь, что получилось? — Она пока не окончена, мне нужно добавить блики, — пояснил блондин, стараясь не думать о том, что сзади к нему прижимается голый Айеро. — Мне нравится, — восхищённый нежный шёпот достиг уха мужчины. Жилистые руки музыканта слегка приобнимали Джерарда за плечи. — Правда, не могу поверить в то, что это я на холсте. — Почему? — озадаченно спросил Уэй, наклоняясь к портрету и пытаясь найти в нём недостатки. — По-моему, сходство определённо есть! — Нет, сходство поразительное, но глаза… — А что с ними не так? — искренне недоумевал художник. — Они слишком невинны для меня нынешнего. Таким, как на портрете, я был лет в шестнадцать, когда только переехал из Венеции в Лондон, — сказал виолончелист, обнимая мужчину и встречаясь с ним глазами. — Я никогда не приукрашиваю, Фрэнк, — твёрдо заявил Уэй, накрывая ладонь юноши своей. — Я пишу то, что вижу на самом деле. Брюнет рассмеялся, и его тёплые губы с бледными веснушками коснулись шеи Джерарда, на что мужчина вздрогнул, а Айеро лишь довольно улыбнулся. Парень ничего не мог с собой поделать — он не был готов отпустить Уэя. Джерард видел его по-своему. Пусть для других Айеро по-прежнему оставался распутным грешником и балагуром, невинная душа Фрэнка принадлежала ему. И эту самую невинность, как доверенный ему секрет, владелец галереи запечатлел на портрете. — Мне очень льстит, что ты видишь меня в лучшем свете. И все же это не я, — стоял Айеро на своём, на что художник схватил острый шпатель и уже было готовился распрощаться со своим творением, но требовательная и одновременно нежная рука Фрэнка остановила его. — Не трогай его, он прекрасен. Твой портрет напоминает мне о том, кем я был и кем я стал сейчас. Так пусть благодаря нему это напоминание всегда будет со мной, — «ореховые рощицы» ласково посмотрели на владельца галереи. — Хорошо, как скажешь, — прошептал Уэй, отбрасывая инструмент в сторону. В следующее мгновение влажные губы брюнета коснулись его щеки, оставляя робкий благодарный поцелуй. — Спасибо тебе за него, — Айеро всем телом прижался к мужчине, уткнувшись носом ему в ключицу и безмятежно прикрыв глаза. Сердце Джерарда учащённо забилось от этой внезапной близости. Немного помедлив, блондин всё же протянул руку к взъерошенной макушке парня, вплетая длинные пальцы в бурые шелковистые локоны. Этот момент казался им обоим настолько интимным, что мужчинам хотелось пробыть в таком положении как можно дольше. Даря друг другу нежность и ласку, они сами испытывали те ощущения, по которым невообразимо скучали всё это время. Спустя некоторое время Фрэнк отстранился от желанного тела и стал одеваться. Даже самые чудесные мгновения не могут длиться вечно. Время уже перевалило за полночь, и Айеро нужно было возвращаться к себе в каюту. Подбирая рубашку и брюки с пола, виолончелист натягивал их на своё голое тело, постепенно пряча все те соблазнительные формы, что ранее довелось созерцать Уэю. Джерард не скрывал, что все ещё не мог привыкнуть к виду обнажённого юноши. — Я говорил сегодня утром с капитаном Джеймсом, — бормотал Фрэнк, застёгивая рубашку. — Он сказал, что завтра днём «Изабелла» остановится у берегов Испании. Мне как раз необходимо на сушу, — серебристая пряжка ремня тяжело лязгнула по полу. — Нужно купить новые струны для виолончели, да и Хэнсон просил заскочить в сигаретную лавку. Пойдешь со мной? — предложил Айеро, натягивая ботинки. — Прогуляешься по городу, вдохновишься местными пейзажами. — С радостью, — улыбнулся Джерард, обнимая себя руками. Ночью на лайнере становилось прохладно. — Если Линдси вновь не понадобится моя помощь в репетировании роли. Иногда я помогаю ей с пьесой. В любом случае я постараюсь прийти. — Хорошо, тогда я буду ждать тебя в три часа у трапа. — Глаза юноши радостно блестели, пока он направлялся к двери мастерской. — Возьмешь портрет? — спросил Уэй, указывая на мольберт. Мужчине хотелось сделать Фрэнку подарок, но в пределах замкнутого судового пространства искусство было единственным, что он мог предложить. — Пусть он останется у тебя. — Распахивая дверь, Айеро вышел из комнаты. — Этот портрет принадлежит лишь мастерской и никому из нас двоих, — загадочно произнёс музыкант, после чего улыбка просияла на его смуглом лице. В следующий момент шаги Фрэнка устремились вниз по коридору. Все последующие двадцать минут Джерард безмолвно разглядывал собственное творение. Если предыдущий портрет казался мужчине достойным произведением искусства — в этот раз художник превзошёл самого себя. Слова Фрэнка так и остались для Уэя загадкой, однако он всё же внял совету парня и повесил картину на стену. Джерард несомненно был влюблён в своё творение. Равно так же, как и в юношу, что послужил его прототипом. Держа металлический ключ в руке и попутно выключая светильник, мужчина в последний раз взглянул на проделанную работу. Трепетная рука коснулась застеклённой рамы, очерчивая сквозь неё контур ласковых пухлых губ, следом спускаясь чуть ниже, к подбородку. — Что ты делаешь со мной, мой мальчик, что же ты делаешь… Жаркие слова разнеслись эхом по мастерской, после чего растаяли в тишине ночи.