I know I leave for months at a time But you never leave my mind You stay locked away And easy to find
© «Falling Away» by Our Last Night
Дверь на палубу была приоткрыта, и дувший с моря ветер развевал прозрачные занавески на окнах каюты, подобно парусам на старинном английском фрегате. Солнечные лучи робко пробивались сквозь перистые облака, издали напоминавшие молочный кисель, разлитый по широкому небосводу. Это утро было значительно теплее, чем предыдущее. Около высоких ступенек в плетённом креслице из ротанга сидел и наслаждался хорошей погодой художник. Голубая рубашка мужчины была расстёгнута на несколько пуговиц, и шаловливый ветерок время от времени задувал ему за пазуху, щекоча чувствительную кожу. Вслушиваясь в далёкие крики чаек и ласковый шум волн, Джерард Уэй занимался тем, что споласкивал испачканные акварелью кисти и палитру. Прошлой ночью он писал портрет своего нового знакомого, в обществе которого провёл свой первый день на «Изабелле». Отныне таинственная картина в золочённой раме скрывалась за белой атласной тканью, служившей преградой от любопытных взоров. Уэй тщательно скрывал своё творение от посторонних, и уютный полумрак мастерской как раз был тем самым идеальным местом. Надёжнее было лишь сердце художника, в котором хранились воспоминания о каждой чёрточке на лице Айеро, освящённом тусклым светом луны. Сзади послышались шаги, и их звук заставил Джерарда отвлечься от своих неверных мыслей. — Доброе утро, милый. На пороге возникла фигура жены, облачённая в струящийся шёлковый халат. Её белокурые волосы были ещё влажными после утреннего душа, а босые ножки изящно переступали с половицы на половицу. В свете зарождавшегося дня она напоминала Джерарду ангела. На долю секунды художник даже пожалел, что не Линдси послужила ему музой в ту волшебную лунную ночь, когда вдохновение художника вновь пробудилось от долгого и изнурительного сна. Видит Бог, тот мальчишка с тёмными, как шоколад, кудрями и нежной, словно воск, кожей обладал чем-то поистине невероятным. Чем-то, что смогло затронуть заржавевшие струны в душе Уэя, чтобы его творения зазвучали с новой силой и страстью, повествуя лишь ему одному известную историю. — Доброе утро, солнышко. Как спалось на новом месте? — Поинтересовался мужчина, стараясь не думать о том, чем таким могла заниматься жена в его отсутствие, под покровом ночи. — Превосходно! — Объявила леди Уэй, усаживаясь в плетённое кресло у входа. В её голосе сквозила радость, а красные лакированные ноготки сжимали утреннюю газету. — Вчерашняя ночь меня порядком вымотала, и я до сих пор ощущаю приятную усталость в ногах. Обмахиваясь газетой, будто легчайшим кружевным веером, Линдси продолжила свой рассказ: — Нейтан — прекрасный танцор! Кто бы мог подумать! Мы с ним станцевали три партии подряд, представляешь! Боюсь, теперь мозоли на моих ступнях будут неизбежны. К счастью, вскоре мне пришлось уступить пальму первенства твоей матери. Она, скажу я тебе, та ещё горячая штучка! Могу только догадываться, сколько задора было у Донны в молодости. Твоей матери и сейчас не дашь её истинный возраст. — Она молода душой, и это прекрасно. — Невольно улыбнулся Джерард, вспоминая рассказы своей матушки о том, что в своё время у той не было отбоя от поклонников. Свои золотые деньки, а если быть точнее, ночи, миссис Уэй проводила на светских раутах. В отличие от своего сына-затворника, женщине до безумия нравилось это занятие. — Верно. Ох дорогой, ты снова взялся за эскизы? — Заметив кисти и палитру в руках мужа, Линдси с удивлением посмотрела на Уэя. Лицо её вдруг вытянулось, а в карих глазах разгорелся нешуточный огонёк. — Тот портрет в углу мастерской, занавешенный тканью. Это его ты написал вчера? Я хочу взглянуть. Мгновение спустя глаза Джерарда отразили небывалое беспокойство, щёки его вдруг стали пунцовыми под стать краске на палитре, в горле пересохло от волнения. Ни при каких обстоятельствах Линдси не должна раскрыть его постыдный секрет! Джерард ей не позволит. Что, если что-то пойдёт не так и поползут слухи? Уэй не мог допустить, чтобы какой-то мальчишка-музыкант, пусть даже необыкновенный и красивый, разрушил его жизнь! — Нет! — Сию же секунду выпалил художник. Его надломленный голос, вопреки желанию, прозвучал на октаву выше. — Она ещё не готова. Совсем не готова. Нужно многое исправить и добавить нужный фон. Руки блондина тряслись от страха, и больше всего на свете мужчина боялся, что это заметит Линдси. Но леди Уэй, казалось, не обращала ровно никакого внимания ни на то, что её муж испытывал неподдельное чувство тревоги, ни на то, что лоб его вдруг заблестел от выступившей испарины. — Ты же мне её покажешь потом? — Игриво прошептала Линдси, медленно вставая с кресла и подходя к своему мужчине. Обнимая стройные, сильные плечи своего возлюбленного, она приникла губами ко гладковыбритой щеке. Несмотря на всю ту нежность, которой одаривала его Линдси в это утро, Джерард по-прежнему не верил ей. Это была не она, не его принцесса английских солнечных полей. Все действия со стороны жены — не более, чем побочное влияние брака, досадная привычка. И осознание данного факта приносило тупую, ноющую боль в груди. — Обязательно, — прошептал в ответ Уэй, а губы растянулись в болезненной улыбке. — Обещаю тебе. Их уста соединились в поцелуе, в котором не было и намёка на тепло. Сердце Джерарда по-прежнему замирало с надеждой каждый раз, когда их губы встречались. Вера душила, отравляла художника, разливаясь сладкой патокой внутри. Линдси же, казалось, не чувствовала абсолютно ничего. Этот жест был таким же ритуалом, как и многие вещи, пришедшие в её жизнь вслед за замужеством. Когда поцелуй подошёл к своему логическому завершению и оба целомудренно потупили взоры, не глядя друг другу в глаза, леди Уэй поправила выбившийся из причёски локон и произнесла: — Я, пожалуй, спущусь вниз. Хочу узнать, что нам сегодня будут подавать на завтрак. Ты останешься здесь? — Да, мне нужно завершить некоторые дела. Я присоединюсь к тебе позже. Удовлетворённая ответом мужа женщина скрылась в полумраке мастерской. Спустя мгновение послышался хлопок затворившейся двери. Джерард снова был один. Глубоко выдохнув, мужчина, наконец-таки, позволил себе свободно распластаться в кресле, оставив многочисленные инструменты высыхать на солнышке. Но долго его утренняя нега не продлилась: внезапно владелец галереи вспомнил, что ещё с восходом отправил Фрэнку телеграмму, в которой извинялся за своё бестактное поведение и, вдобавок, пригласил юношу к себе на завтрак. Порой Джерард был готов проклинать свою забывчивость! Спустя некоторое время, когда стол был уже накрыт, а услужливо приготовленные поваром блюда ждали своего часа, в каюте раздался уверенный, но тактичный стук. Собравшись с духом и по-быстрому приведя себя в порядок, Уэй распахнул дверь перед гостем. — Здравствуй, я… — начал свою речь Джерард, на ходу поправляя волосы, когда взгляд его глаз столкнулся с радужкой кофейного цвета напротив. Было заметно, что художник ни на шутку разнервничался. — Я думал ты не придёшь. Стоявший перед ним юноша мгновенно скрестил руки на груди, всем своим видом демонстрируя недовольство. Брови, хмуро сдвинутые к переносице, губы, сжатые в одну тонкую линию… Можно было лишь догадываться, о чём думал этот малый. Джерард же сначала и вовсе решил, что тот сердится. И только игривые искорки, мечущиеся на самом дне ореховых глаз, убеждали Уэя в обратном. — Ты послал мне приглашение с золотистым тиснением от своего имени. Как я мог его проигнорировать? — Кончик губ соблазнительно пополз вверх, и тонкая линия тотчас же превратилась в знакомую обольстительную улыбку. — Так ты впустишь меня или прикажешь стоять тут? — Да, конечно, проходи, — спохватился мужчина, пропуская юношу внутрь, на что тот одарил его кратким «спасибо». — Что это я, действительно, негостеприимный какой-то! — Пошутил Джерард, закрывая за Фрэнком дверь. — Спасибо, что принял моё приглашение. Проходя и садясь в центр залы, где находился круглый стол, еда на котором источала душистый аромат, Уэй начал знакомить Фрэнка с блюдами. — Угощайся, — радушно предложил владелец галереи, отодвигая венский стул с кованным орнаментом. — Здесь есть творожный сыр, фрукты, кальмары, вино… Я не знал, какое ты любишь, поэтому заказал два вида, — добавил Джерард, после чего его зелёные глаза в оправе бархатных ресниц украдкой задержались на Фрэнке. Втайне от своего визави мужчина неловко теребил края скатерти, молясь всем богам, чтобы его волнение осталось незамеченным. Но нежный румянец, откровенно красующийся на щеках Уэя, не мог укрыться от зоркого взгляда брюнета. И это ему, несомненно, льстило. То, что Джерард устроил ради него — выходца из небогатой семьи — такую роскошную трапезу, явно говорило о неравнодушии со стороны художника. При том, что Уэй до сих пор ровным счётом ничего не знал об Айеро. Однако музыканту не хотелось, чтобы в его присутствии мужчина чувствовал себя скованно. — Всё в порядке, я вегетарианец. К счастью, здесь есть салаты. А насчёт вина — спешу тебя успокоить, я всеяден, — беря пример с хозяина, Фрэнк сел напротив Джерарда, рассматривая содержимое тарелок с явным аппетитом. Довольно редко ему доводилось пробовать такие потрясающие закуски, от вида которых бы у юноши текли слюнки. Но ещё более заманчивым блюдом был его собеседник. Белокурый мужчина напротив настолько хорош собой, что Айеро был бы не прочь сразу перейти к десерту. — Я хотел извиниться перед тобой за вчерашнее, — промолвил Джерард, комкая салфетку в руках. — Мне не следовало говорить тебе всего этого… В ответ юноша, чьи кудри слегка качнулись от ветра, понимающе улыбнулся, поспешив заверить, что художник не сильно затронул его чувства. — Брось, не бери в голову! Я ко всему привык, — бравурно отмахнулся парень, после чего взял в руки нож и вилку. — Как меня только не называли! «Голубок, педик, сучка Джеймса Дина…» — принялся перечислять музыкант, передразнивая тех, кто дал ему эти прозвища. — Что? — непонимающе переспросил Джерард. Он уже и забыл, что в разговорах с Фрэнком любая вещь могла внезапно поставить его в тупик. — А последнее почему? Отпив немного тёмного бордо из хрустального бокала с узким горлышком, Айеро потянулся за артишоками, что так соблазнительно лежали перед ним на тарелке. — Жизнь сводила меня со всякими личностями. В том числе и знаменитыми. Может, когда-нибудь я расскажу тебе эту историю. Когда выпью достаточно много бренди, чтобы он развязал мне язык и я начал молоть всякую чепуху, — от души рассмеялся брюнет, обнажив свои жемчужно-белые зубы. — Я редко бываю пьяным на самом деле, хоть и пью много. Эй, ты же не будешь против, если я закурю? — в ладонях брюнета мелькнула пачка Lucky Strike. — Нет, кури, если есть желание. Вот пепельница, — тонкие пальцы пододвинули пепельницу из тёмного стекла. — Благодарю, — пробормотал юноша с сигаретой в зубах, после чего крепко затянулся, стряхивая образовавшийся на кончике пепел. — Я взял эту пачку у Боба. Дешёвая дрянь, скажу я тебе! Сколько себя помню, Брайар курил абсолютно всё, что попадало ему в рот. Надеюсь, он не сильно расстроится, когда обнаружит пропажу, — хохотнул Фрэнк, тут же следом закашлявшись от густого дыма. Несмотря на некоторые странности, Айеро был довольно приятным собеседником. Джерард не мог припомнить, чтобы в компании кого-то из высшего общества ему было так же хорошо и свободно. Обычно все его беседы в светском кругу ограничивались лишь политикой и искусством — местные критики и владельцы галерей любили посудачить что об одном, что о другом. По прошествии вот уже трёх лет по-прежнему оставалось насущной потребностью обсуждать недавно завершившуюся войну в Европе, которая, будто шквальный ураган, успела пройтись в том числе и по их родной Британии. Такие светские разговоры не вызывали у блондина ничего, кроме скуки. Политика — удел политиков, и деятелям искусства туда нечего соваться — так считал Джерард. Но с Фрэнком всё было по-другому. Он не рассуждал о вещах, которых не знал, не ворошил грязное белье. Фрэнк был идеальным собеседником. — А ты почему ничего не ешь? У меня лично кусок в горло не лезет, когда хозяин банкета гипнотизирует меня взглядом, а сам не притрагивается к еде, — выпустив изо рта струйку терпкого дыма, Айеро кивнул на пустую тарелку перед Уэем. В ответ мужчина лишь неопределённо пожал плечами, но всё же взял кусочек поджаренного тоста, дабы не заставлять гостя ощущать неловкость. Намазывая золотистый ломтик хлеба творожным сыром, Джерард признался: — Я вообще мало ем, честно говоря. — Оно и заметно, — молвил музыкант, вновь стряхивая пепел с сигареты и делая небольшой глоток вина. — Ах да, художника кормит искусство! Как я мог забыть? — хохотнул Фрэнк, кокетливо закусывая нижнюю губу. Сейчас юноша сидел на том же самом кованном стуле, где по обыкновению сидела жена Джерарда. Его нежная, лучистая Линдси, которую он любил на протяжении трёх лет своей жизни и до сих пор продолжает это делать. Прекрасная женщина, дочь известнейшего нефтяного магната во всей Англии, из-за которой благородные джентльмены порой были готовы перегрызть друг другу глотки. Она вышла за него — художника, который только-только восходил на этот олимп славы, вливаясь в мир денег и интриг, которые любили плести вокруг новых лиц в светском обществе. Именно благодаря Линдси Джерард научился выживать, бегая наперегонки с ветром, где каждый второй стремился наступить ему на пятки. Ведь в искусстве всегда так: сегодня ты — на его вершине, а завтра никто о тебе не вспомнит. Но теперь в его жизни появился Фрэнк — парень, с которым Уэй познакомился лишь вчера, который за столь короткий промежуток времени сумел очаровать его своей беспечностью, видением мира и смелыми рассуждениями о любви. До встречи с ним у Уэя была тихая, размеренная жизнь, проблески в которой заполнялись только искусством и редкими выходами в свет. С появлением Айеро всё перевернулось с ног на голову, и, откровенно говоря, художник не знал что с этим делать. Только сейчас мужчина понял — он не мог выбрать. Для него и Фрэнк, и Линдси были одинаково прекрасны. Каждый по-своему. Тишина не казалась мужчинам неуютной. Оба прибывали в собственных мыслях и обоим нужно было многое сказать. Первым всё же решил заговорить Джерард. Разговоры часто помогали ему не думать о лишнем. — Ты всегда так много курил? — спросил мужчина, видя, как быстро перед ним наполняется пепельница. Вишенкой же на торте, а если быть точнее — на горстке пепла, становится сморщенный бычок, который Айеро гордо возлагает сверху. Фрэнк отрицательно покачал головой, после чего облизнулся и, наконец, ответил: — Кури сладко, затягивайся, как в последний раз. Вот, что сказала мне одна девушка после того, как мы провели с ней волшебную ночь в Вудсборо, — поведал Айеро, после чего взял гроздь винограда. — Душный отель, прокуренная кровать и мы с ней вдвоём, на этой самой кровати. Она говорила мне, что всегда любила закурить после хорошего секса. В ту ночь мы выкурили целую пачку на двоих. И каждый раз, когда сигарета оказывалась между её губ, я не мог оторвать взгляда, — в одночасье юноша с головой окунулся в воспоминания. «Ореховые рощицы» были безмятежно спокойны. — Непередаваемое зрелище. Слишком чувственно, чтобы его можно было описать словами, — в заключение добавил брюнет, перекатывая зелёные виноградинки между пальцев. — Ты был влюблён в неё? — тихо прошептал Джерард, с удивлением обнаруживая, что вопросы вперёд мыслей срываются у него с языка. — Кармен была мне другом в ту жаркую летнюю ночь, — пояснил Фрэнк, закидывая очередную виноградинку в рот. — Мы распивали горький бурбон, который обжигал наши губы, и нам вдвоём было чертовски хорошо в тот момент! Мы трахались до самого рассвета, не беспокоясь о завтрашнем дне. Это… было прекрасное чувство, — подытожил Айеро. Ностальгическая улыбка прочно ознаменовалась на его лице. — Чаще всего мои знакомства были быстротечными и длились максимум не больше года. Каждое новое лето я встречал с абсолютно другими людьми. А те, кто ушёл, оставляли после себя яркие воспоминания, которые до сих пор иногда возникают в моей голове, подобно вспышкам. Некоторые из них оставили после себя горьковатое послевкусие. Кусочек спаржи так и застыл около рта художника. Джерард не знал, что полагалось говорить в таких случаях. После того, как кто-то приоткрыл перед тобой завесу своей душевной тайны. Фрэнк жил такой кипящей приключениями жизнью, что Джерард просто-напросто чувствовал себя дряхлым восьмидесятилетним стариком. У него никогда не было бурных романов с женщинами, да и путешествовал мужчина лишь по нужде, когда необходимо было представить новые образцы для картинной галереи. Джерард видел окружавший его мир сквозь призму мазков и штрихов, в то время как Фрэнк жил этим всем наяву. Художник только изображал на своих полотнах танцовщиц кабаре, людей в барах и ночные прогулки по Елисейским полям. Но он не знал, каково это — быть частью этого мира, быть всецело тем, кто следует своим желаниям и мечтам. И это осознание заставляло чувствовать себя ничем не лучше критиков с собственной выставки, последнее пристанище которых — беседы о политике. Что-то неведомое щёлкнуло в его голове, когда, набравшись храбрости, мужчина задал Айеро один волнующий его вопрос. Уэй прекрасно понимал, что ступил на опасную дорожку, но отступать было некуда. — Твои отношения… с мужчинами… Они похожи на те, которые ты заводил с противоположным полом? — Джерарду вдруг почудилось, что он вот-вот провалится сквозь землю от внезапно охватившего его стыда. Фрэнка, казалось, данный вопрос удивил ничуть не меньше. В последнюю очередь музыкант думал о том, что именно эта сторона его жизни так или иначе заинтересует Уэя. Однако, не выдав своего замешательства, Айеро всё же ответил: — Скажу одно: в них не было места для нежности. Романтика — да, и с лихвой, но только не нежность. Джерард неопределённо кивнул, принимая сказанное юношей за аксиому. Как говорят в пословице, любопытство сгубило кошку. Уэй не собирался вдаваться в подробности чужой жизни, и ответ Фрэнка показался художнику более, чем исчерпывающим. Есть больше не хотелось, да и вопросы у блондина временно закончились. Многое нужно было осмыслить, со многим нужно было свыкнуться… Мужчины не спеша попивали вино, пригубляя пенистый напиток бордового оттенка из своих бокалов. — Так ты не сказал мне, зачем едешь в Зеландию. У тебя там богатая тётушка с наследством или что-то в этом роде? — промокнув губы салфеткой, Айеро вновь извлёк сигарету из толстой пачки. Джерарда посетило лёгкое чувство дежавю. Две сигареты за завтраком было чересчур много, обычно Уэй не позволял себе курить утром, поскольку считал это дурным тоном. — Линдси хочет попробовать себя в актёрском мастерстве. Грезит о театральных подмостках. В Новой Зеландии есть один известный драматург, моя жена мечтает сыграть в его пьесе. Именно поэтому она сидит целыми часами, закрывшись у себя в комнате, и готовится к роли. — Хорошенькие женщины всегда немного капризны. Порой их капризы кажутся мне забавными и мне бывает трудно понять их, — облизнувшись, Фрэнк посмотрел на Джерарда, и этот взгляд заставил Уэя покрыться мурашками. А эта привычка постоянно облизывать губы во время курения… И как только он не замечал её раньше? — Честно говоря, я давно перестал понимать свою жену, — произнёс мужчина, удивляясь, с какой лёгкостью он нашёл в себе силы признать этот малоутешительный факт, поведав о нём не только собеседнику, но и самому себе. Как бы сильно Джерард не надеялся, их брак с Линдси навряд ли уже что-то могло спасти. Разве только чудо. Но художник не верил в чудеса. — Да, вы с женой явно не подпадаете под определение гармоничной пары. Скорее, внешне спокойной. Этакая тихая гавань, над которой бушует самый настоящий шторм. Как говорится, любовь живёт три года, с этим ничего не поделаешь, — пожал плечами Фрэнк, облокачиваясь на краешек стола и задумчиво разглядывая обивку на стене. Лишь гораздо позже юноша отметил, с каким болезненным равнодушием прозвучали его слова, адресованные Уэю. Джерард смотрел на него совсем как побитый котёнок, по-видимому, не ожидая услышать хлёсткой правды в лицо. В одночасье Фрэнку стало стыдно за свою прямолинейность и невежество. — Хэй, я ничего такого не имел в виду, просто такое иногда случается, — брюнет протянул ладонь и накрыл ею руку художника. Голос его зазвучал мягче, а тон стал успокаивающим. В тот момент музыкант был совершенно точно уверен: из него вышел бы плохой утешитель. — Люди охладевают друг к другу и между ними возникает пропасть. Зачастую многие не понимают, что нужна всего лишь искра, чтобы вернуть былую страсть. Небольшое усилие. Но проходят года, женатые пары предпочитают делать вид, что ничего не происходит. И лишь втайне по ночам они тихо страдают в собственной постели, где давно не горит огонь любви, а телу становится по-настоящему холодно. Хотя, что мне рассуждать о любви? Я никогда не любил по-настоящему. Слова парня прозвучали грустно, но в следующий момент шутливое настроение вернулось к нему. — Но пускать в ход свои чары, когда это необходимо, я могу без труда, — музыкант беззастенчиво повёл угольно-чёрной бровью, искусно вычерченной на его смугловатом от природы лице. Сей жест заставил Уэя рассмеяться настолько громко, что при желании его смех могли бы услышать на нижней палубе. Фрэнк нисколько не сомневался — такой Джерард нравился ему гораздо больше. — Кстати, насчёт твоих чар, — улыбка мужчины слегка погасла, но изогнутые губы цвета спелой вишни всё ещё хранили на себе её след. — Я хотел прояснить между нами некоторые отношения, Фрэнк. От предыдущей смешливости не осталось и следа. Лицо Уэя снова стало предельно серьёзным. — А что между нами не так? — «ореховые рощицы» вопросительно уставились на собеседника. — Ты знаешь. Мне хотелось бы расставить все точки над «i». На протяжении всей ночи я размышлял о том, что ты мне сказал там, на палубе. Та притча о голубе и боязни общества принимать людей такими, какие они есть. Мне было сложно понять твои взгляды. Признаться, я и сейчас не до конца согласен с ними, и, боюсь, навряд ли когда-нибудь соглашусь полностью. Между нами я вижу только дружбу, Фрэнк, — ничего больше. Я не гомосексуалист и никогда им не был. — Хорошо, я понял, — сказал Айеро, откинувшись на спинку стула и зажав почти дотлевшую сигарету между указательным и средним пальцами. — Ты предлагаешь нам заключить перемирие, после чего я бы стал твоим другом? Безо всяких гомосексуальных намёков, — уточнил юноша, больше констатируя факт, нежели спрашивая. — Именно, — кивнул Уэй, сцепив пальцы рук в «замок» и сложив их перед собой. — Только крепкая мужская дружба, — подмигнул Фрэнк, одновременно с тем поглаживая затылок и перебирая каштановые кудри, отливающие золотом на солнце. — Абсолютно точно, — подтвердил художник. — Хорошо, я согласен. Без проблем, — ответил Айеро, одним махом осушив свой бокал, а желтоватые пальцы с огрубевшими на них подушечками затушили окурок сигареты о дно пепельницы. — Что это? Я чувствую запах краски. У тебя там что, мастерская? — изящный греческий нос едва заметно втянул окружавший его воздух. — Да, там моя мастерская, в которой я храню свои работы. Но я никому их не показываю, даже своей жене. — Почему? Художник кратко рассмеялся. — Они ужасны! Большинство из картин отвратительно написаны! Довольно долго у меня был кризис, и я не мог создать ни одной достойной вещи. Линдси настаивала, чтобы я везде возил с собой работы, даже если они из ряда вон плохи. До сих пор моя жена надеется, что мне подвернётся какой-нибудь опытный критик, которому я бы смог продемонстрировать свои полотна. Но на самом деле я их просто ненавижу! — Знаешь, легче простого ненавидеть какую-либо вещь, — короткие ноготки юноши ловко подцепили веточку мяты со дна керамической вазочки. — А ты возьми и сделай так, чтобы она тебе понравилась. Вдохни в неё искусство, — загорелые пальцы принялись вращать зелёный стебелёк. — Добавь цвета, используй новую технику — и твоя работа засияет новыми красками, — после чего возложили листок на горку салата. — Сколько раз я проклинал свою виолончель, когда у неё внезапно рвались струны, а денег на другие у меня не было! Я не ел порой несколько дней, чтобы купить новые струны. Или у моего инструмента обдирался корпус, и мне приходилось копить на самый дорогой и качественный лак, чтобы в дальнейшем покрывать им свою любимицу. Если что-то действительно любишь — будешь бороться за это всей душой. — Возможно, ты прав, — ответил художник спустя какое-то время. — Просто мне необходимо время. Я не могу взять и сразу написать шедевр — нужно всё начинать с нуля. Айеро понимающе кивнул, после чего посмотрел Джерарду в глаза. — Обещай, что когда-нибудь покажешь мне свои работы. Я уверен, они потрясающие, даже несмотря на твои чудовищные отзывы! — брюнет обнажил кромку молочно-белых зубов. — Тогда и ты пообещай мне, что, наконец, расскажешь, откуда ты всё-таки родом. Мне показалось или во время нашего с тобой танца ты всё время говорил на каком-то языке? — две вертикальные морщинки залегли на переносице Уэя. Блондин пытался припомнить подробности их совместного с музыкантом времяпрепровождения. На что Фрэнк лишь загадочно ухмыльнулся. — Не показалось, — Айеро встал из-за стола, а ножки его стула заскрежетали по полу. Только сейчас Джерард понял, как незаметно пролетела их уютная беседа за завтраком. Мужчина догадался, что настало время прощаться. — Приходи завтра в бар на первом этаже. Мы с парнями затеяли сыграть небольшую партию в бридж. Я познакомлю тебя с остальными. Заодно расскажу о себе, если, конечно, хочешь. — Буду непременно рад. Привставая со своего места и легко пожимая чужую руку, Уэй широко улыбнулся. Мужчина не мог не отметить таких неожиданных перемен в собственном настроении. В компании Фрэнка ему хотелось улыбаться чаще. Быть может, всему виной было благотворное влияние самого Айеро, который ни на секунду не переставал выглядеть довольным жизнью. — Вот и славненько! — подытожил парень, когда их ладони расцепились. — Что ж, до завтра, — музыкант проследовал к двери. — По-хорошему, мне хотелось бы выспаться после вчерашней ночи. Тебе бы тоже, кстати, не помешало. Ночь была у нас очень бурной, — сделал акцент брюнет на последнем слове, а в глазах его появился соблазнительный блеск, который, однако, не укрылся от Уэя. — Франклин, я же просил, — полушутливо-полусерьёзно напомнил владелец галереи, в строгом жесте сложив руки у себя на груди. — Молчу-молчу! — захохотал Айеро, подняв ладони кверху. — Я разве что-то сказал? Забудь. Стоя на самом пороге каюты, оба мужчины понимали, что им давно пора расставаться. Художника внизу ждала жена, утреннюю трапезу с которой он променял на дружескую беседу с Фрэнком. Музыканта же давно заждался оркестр, с которым они должны были репетировать новую джазовую композицию для завтрашнего выступления. Но вот они здесь, в уютной зале, наполненной солнечным светом. Позабывшие об остальном мире, пока находились в обществе друг друга. Два полярных полюса, испытывающих необъяснимое притяжение. Ни одному не хотелось говорить «прощай» первым. Но обстоятельства были сильнее них, оба знали это. — Что-нибудь скажешь на прощание? — отчего-то тихо произнёс Айеро, облокотившись о стену. Голова его была опущена, а глаза смотрели то на Джерарда, то в пол, на носки собственных ботинок. — Всего доброго, Фрэнки, — вторил ему Уэй шёпотом, невольно разрывая их зрительный контакт тет-а-тет. Рука мужчины нащупала ручку двери, и последняя приоткрылась. — До встречи, Джерард, — задержав взгляд на художнике ещё раз, юноша вышел в коридор и побрёл в направлении большой резной лестницы. Всё это время мужчина стоял, прислонившись к стене. Светло-карие глаза пронзительно смотрели вслед удаляющейся фигуре, пока невысокий, но горделивый силуэт вскоре не скрылся за поворотом.