Like diamonds, like diamonds in the rough Weʼre shining, weʼre shining through the mud
© «Diamonds» by Our Last Night
— Милый, познакомься, это Нейтан Ньюман, — торжественно произнесла леди Уэй, подводя своего мужа поближе, дабы завязать очередное знакомство на корабле. — Нейтан — крупнейший инвестор в сфере мирового искусства, спонсирует галереи и художественные музеи по всей Англии. Один из величайших знатоков своего дела! Затем, незаметно склонившись в сторону Джерарда, прошептала чуть слышно: — Я рассказывала мистеру Ньюману о тебе за завтраком. Поговори с ним, дорогой. Думаю, он может быть нам полезен. От замечательных людей, равно как и от их заманчивых предложений, не стоит отказываться! По правую руку от Линдси, чья улыбка сверкала подобно кристаллам Сваровски, которыми было украшено её платье, невозмутимо и, вместе с тем, чрезвычайно горделиво держался темноволосый джентльмен. По тому, как мужчина выглядел, безошибочно угадывалась его принадлежность к высшему обществу: тёмно-синий вельветовый пиджак в тончайшую белую полоску сидел на нём как влитой, а белый воротник атласной рубашки был искусно перетянут виндзорским галстуком. Одет незнакомец был как с иголочки. — Очень рад наконец увидеть вас в живую, мистер Уэй, — сдержанная улыбка промелькнула на тонких губах, чей контур обрамляли усы и лощёная, рыжеватая бородка. — Встретиться с талантом вашего уровня великая честь для меня. Право, вы опережаете своё время на несколько шагов вперёд! Прикосновение ладони нового знакомого к собственной руке Уэя отнюдь нельзя было назвать приятным. Грубое, отчасти болезненное, что Джерарду непременно захотелось поскорее разорвать их «приветственное» рукопожатие. Когда Нейтан Ньюман отпустил его кисть, художник попытался придать выражению своего лица крайне невозмутимый вид. Однако украдкой мужчина продолжал посматривать на свою ладонь, которую жгли красноватые полосы, оставленные рукой англичанина. — За все заслуги я благодарю свою матушку. Без неё я бы не имел того, что имею сейчас на поприще искусства. И Джерард нисколько не преувеличивал. Ведь именно Донна первая из окружения заметила у сына талант к живописи и отправила тогдашнего шестилетнего мальчугана учиться в художественную школу. Мужчина по сей день благодарен ей за принятое решение. — Вы произвели на свет гения, миссис Уэй, — галантно высказал свой комплимент Нейтан, едва касаясь губами руки Донны, украшенной перстнями. — Какая бархатистая кожа! Совсем как у младенца! — Что вы, наверняка это просто хороший французский крем и трёхчасовой сеанс у косметолога! Кстати, надо бы выписать мистеру Ламберту счёт. — Что ж, очаровательные дамы, мистер Уэй, — объявил мужчина, бросая краткий, но значительный взгляд на последнего. — Давайте отведаем дары моря, что приготовили для нас лучшие средиземноморские повара на этом судне! Попрошу садиться за стол. Послышался скрип отодвигающихся стульев, чьи резные ножки заскользили по деревянному полу, и все четверо заняли свои места для предстоящего ужина. Супруги Уэй сели друг напротив друга, в то время как Донна скромно примостилась слева от Джерарда. Их новоиспечённый знакомый не в пример остальным вальяжно расположился около Линдси, покровительственно разместив свою руку на спинке её стула. Джерарда этот жест чрезвычайно смутил. — Ох, и чего только не болтают про вас местные газеты и светские буржуа, мистер Уэй! — воскликнул англичанин, заправляя край белоснежной кружевной салфетки себе за воротник. — Да? И что же? Надеюсь, интересное? — спросил художник, ослабляя узел у галстука и беря в руки прибор. — Всякое. В том числе разные небылицы. Земля полнится слухами, — добавил Ньюман, аккуратно раскрывая створки лежавшей перед ним устрицы. — И хотя слухи чаще всего дело рук недоброжелателей, но тем лучше для вас. Сплетни — признак незаурядной личности и способны ещё больше подогреть к ней интерес. Поговаривают, вы тот ещё идеалист: от вашей чрезмерной критики страдают не только разорванные холсты, но и натурщицы. Бедняжки боятся вас настолько, что выбегают прочь из мастерской — только пятки и сверкают! — Вздор чистой воды! — воскликнула Донна, демонстрируя всем своим видом явное несогласие с вышесказанным. — Джерард всегда оставлял им приличное жалование, более того — он с каждой чуть ли не пылинки сдувал! С чего бы девушкам сбегать от него, как от чумы? — Выдумки — оружие конкурентов, — произнёс финансовый магнат, отправляя кусочек моллюска себе в рот. — Не стоит относиться к ним всерьёз. Хотя они и делают твою репутацию. На миг воцарилась тишина, которую тут же, однако, поспешила прервать Линдси. — Мы обсудили с Нейтаном твоё творческое затишье, Джерард, и, знаешь, мистер Ньюман мог бы помочь тебе встать на ноги… — О милая! Рождённому летать опускаться до ползанья хуже некуда! Думаю, Джерарду самому нужно разрешить свои проблемы — ни один человек в мире не способен сделать это за него, — молвила миссис Уэй, в то время как официант наполнял их бокалы искристым шампанским. — Мама права, дорогая. Ты же знаешь, я больше не пишу картины. Джерард не любил возвращаться к теме его творчества. Что было в прошлом, то осталось в прошлом, — так считал нынешний владелец Лондонской картинной галереи. Сейчас он меценат и это дело его устраивает и приносит не меньше пользы, чем ночное рисование эскизов при горящем светильнике в мастерской. Надо давать дорогу новичкам. Джерард же был слишком стар для того, чтобы вдохнуть в живопись что-то новое. Несмотря на то, что ему не исполнилось и сорока, художник предчувствовал закат собственной карьеры. Мужчина увядал. Не столько телом, сколько душой. Ничто не радовало его глаз в последнее время, ничто не пробуждало утраченное чувство вдохновения. Временами апатия к окружающему миру безнадёжно усиливалась и к ней примешивалось раздражение. — Оу, ну зачем же ставить крест на собственных достижениях? Не зарекайтесь, мистер Уэй. Мир полон интересных находок. — Джерард глубоко опечален тем, что муза покинула его. Но я уверена, что скоро всё наладится и мой муж снова будет творить. Раньше он писал потрясающие работы! — Не сомневаюсь. В каком стиле вы работали, Джерард? Ампир, барокко, сюрреализм? — неустанно перечислял брюнет, активно жестикулируя и припоминая все известные ему художественные стили. — Импрессионизм, — ответил Уэй, втайне сетуя на стейк из лосося, который ему всё никак не удавалось разрезать с помощью серебряного ножа и вилки. Виной тому был тупой нож, по неосмотрительности выданный официантом, или же дрожащие руки блондина — мужчина и сам до конца не осознавал. Светская беседа заставляла чувствовать себя как на допросе, особенно если сидящий рядом человек был себе на уме. А именно такое впечатление сложилось у Джерарда о его новом богатом знакомом. — О, так значит танцующие балерины в пуантах и утренние пейзажи — ваша родная стихия? Неплохо, неплохо, — с иронией добавил Нейтан, а взгляд его глаз из заинтересованного вмиг превратился в откровенно насмешливый. — Балеринам я предпочитаю портреты, — как ни в чём не бывало произнёс художник, однако тон его голоса прозвучал несколько жёстче, чем того требовал вопрос. — Мне нравится запечатлевать чувства людей, их эмоции и внутренний мир через призму холста и пастели. То, чем они живут и что испытывают в данный момент, — вот предмет моей страсти. Остальное вторично. — Понимаю вас. Человеческая натура действительно вещь многогранная и удивительная, — откинувшись на спинку стула, мужчина важно сложил ладони на груди. — Полная страстей, пороков и низменных желаний. Последнюю фразу магнат произнёс буквально по слогам, смакуя каждое слово. Нейтану Ньюману явно доставляло сомнительное удовольствие говорить собеседнику прямо в лицо то, что он помышляет о той или иной вещи. А взгляд синих, почти фиолетовых глаз, буквально обжигал Джерарда холодом. Казалось, мужчина бы не сильно удивился, если б в одночасье глаза его визави вдруг подёрнулись льдистой коркой. — Необязательно. Вы слишком утрированно трактуете понятие человеческих чувств, — пытался отстоять свою философию Уэй. Сильнее всего ему не нравилось, когда кто-то преднамеренно искажал его художественные замыслы. — Бросьте! Все мы грешники, мистер Уэй. И я, и вы, и даже чудесные дамы за нашим столом! Такова уж наша природа — грешить напропалую. А художники как вы лишь обеляют нас. Рисуют этюд в светло-бежевых тонах на фоне нечистых душ с червоточинами. Вы неисправимый романтик, смиритесь с этим. Джерарду тут же расхотелось есть. Мужчина отложил свой прибор, даже не глядя на лосося, который так и остался недоеденным. На какую-то долю мгновения Уэю захотелось отбросить все манеры приличия, встать из-за стола и уйти, прежде высказав напыщенному выскочке в дорогом костюме всё, что он думает о нём. Голос художника сочился бы ядом, а сам Джерард рассмеялся бы магнату в лицо, заявив, что тот ничерта не смыслит в искусстве. Именно так чаще всего и поступают богачи — вкладывают деньги в ту область, о которой совершенно ничего не знают. Но, вопреки захлестнувшим его эмоциям, Уэй продолжал излучать стойкое спокойствие. Мужчина рассматривал блики на собственном бокале, вместо того, чтобы улавливать суть дальнейшего разговора. — Ммм… Потрясающее вино! — с наслаждением произнёс Ньюман, делая небольшой глоток из своего хрустального фужера. — Если память мне не изменяет, это белое Шардоне, урожай 1905 года, полусладкое. Терпкий вкус, благородный цвет. На этом судне нас определённо считают богемой! Как бывший дегустатор вин, могу с полной уверенностью ручаться за это. На лице светловолосой Линдси тут же заиграла удивлённая улыбка. Возможно, именно она и была причиной того, почему у Джерарда весь вечер так больно сжималось сердце. То, как его жена смотрела на Нейтана, этого богатого всезнайку с замашками аристократа, ловя каждое слово, заставляло Уэя чувствовать себя больным. Поддержку лишь оказывала тёплая ладонь матери, с заботой возложенная на его колено. — Вы такой разносторонний человек, Нейтан! Увлекаетесь винами, искусством… Не устали от такой насыщенной жизни? — с живым восторгом в глазах интересовалась леди Уэй, пока магнат самолично подливал ей Шардоне. — Нет, что вы! Наоборот, сидение в четырёх стенах утомляет и тяготит меня. Жизнь странствующего бизнесмена как раз по мне. Особенно в компании такой приятной женщины, как вы. Взор синих глаз незаметно приобрёл нотки флирта, вглядываясь в карие глаза напротив. После чего обратился непосредственно к Джерарду: — Вам крупно повезло. Ваша жена — просто прелесть! — Благодарю. Я знаю, — проговорил Уэй скороговоркой, в отчаянии схватившись за ножку бокала и осушив его содержимое до последней капли. В ту же секунду предупредительный шёпот матери зазвучал над его ухом: — Не стоит, Джи. Оно того не стоит, mon cher. Ни одна женщина, даже любимая, не стоит того, чтобы из-за неё напивались. — Спасибо, матушка, — Джерард с благодарностью посмотрел на мать и приказал себе держаться. Не хватало ещё окончательно расстроить женщину, что так много сделала для него в этой жизни. — Какая чудесная музыка в этом ресторане! Рахманинов! — с жаром воскликнул англичанин, вскакивая с места. — Не составите мне партию в танце, леди Уэй? Мне будет очень приятно. Надеюсь, ваш муж не против, если я украду вас ненадолго? — мужчина галантно протянул руку Линдси. Карие глаза взглянули на художника с едва уловимым волнением и просьбой. — Джерард? — Разумеется, я не против. Потанцуй немного. Мне чего-то не хочется. Казалось, будто произнесённые им слова вовсе не принадлежали ему. Всей душой художник ненавидел это чувство. Мужчина делал самые обыкновенные вещи, словно по принуждению: ел, пил, говорил… В общем, действовал так, как того от него требовало общество. Тело тоже не принадлежало Уэю. Оно выглядело подобно марионетке в руках опытного кукловода. И этим самым кукловодом, несомненно, был Нейтан. Этот мужчина с бездонными, как ледяная прорубь, глазами. Которые откровенно наблюдали за Джерардом, пока сам магнат непринуждённо танцевал с его женой. В отличие от Ньюмана, Линдси так ни разу и не посмотрела на своего мужа. — «Разумеется не против?!» — парировала миссис Уэй, отчего брови её в изумлении взметнулись вверх. — Джерард, ты в своём уме? Я тебя не понимаю! Сначала на тебе лица нет и ты сидишь, будто опечаленный Пьеро, а спустя несколько минут позволяешь этому хаму танцевать с твоей женой? Да этот Ньюман смотрит на Линдси, как на лакомый кусок торта! Смотрит и облизывается! Голос матери звучал резко и громко, будто из-за бетонной стены. Наверное, всё-таки не стоило пить так много вина. — Не говори глупостей, мама, — бормотал художник, потирая больные виски. Как же у него раскалывалась голова! — Линдси мне верна. С тех самых пор, как мы произнесли клятву в храме и нас связали узами брака. Она не изменяла мне на протяжении трёх лет. К тому же, я люблю Линдси всем сердцем, ровно как и она меня. — Джи… — Донна поспешила обнять сына. — Наивное дитя! Ты хотя бы сам веришь в свои слова? — спросила женщина, поглаживая светлую голову с некоторыми проблесками седины. — Да, верю, — Уэй старался, чтобы его голос звучал как можно убедительнее, хотя половина из сказанного им было ложью. Художник верил в собственную правду — он ни на секунду не сомневался, что любит свою жену. — Посмотри мне в глаза, Джи. Посмотри и повтори эти слова заново, — серьёзно произнесла миссис Уэй, заключив лицо сына меж двух ладоней, большими пальцами поглаживая скулы. — Я выйду на палубу подышать свежим воздухом, — молвил Джерард. Длинные ресницы при данном освещении оставили тени на его щеках. — Мне нужно прогуляться, правда. Было позорно вот так вот в спешке покидать собственную мать, Джерард понимал это. Но сейчас ему просто необходимо побыть в одиночестве. На палубе в тот момент было безлюдно, как и предполагал Уэй. Основная масса людей присутствовала на банкете, и таких редких полуночников, как Джерард, в этот вечер встретить было крайне трудно. За стеклянной дверью раздавался женский хохот, вперемешку с медленным вальсом и дребезжанием тарелок. Людям хотелось пить, танцевать и развлекаться. И лишь одинокому художнику в этот вечер доставляло неподдельное наслаждение стоять на залитой лунным светом палубе, жадно вдыхая ноябрьский воздух всей полнотой своих прокуренных лёгких. Ветер разгонял хмель в голове, и отчего-то становилось по-настоящему хорошо среди открытого океана, в объятиях надвигающейся ночи. Художник полез в карман своего чёрного смокинга, дабы зажечь сигарету и предаться греховному удовольствию курения, — единственной вещи, что он по-настоящему умел делать —, но как на зло там не оказалось зажигалки. Джерард вспомнил, что оставил её у себя в каюте, в одном из ящиков комода, который собственноручно закрыл на ключ. Смачно выругавшись, мужчина уже было хотел убрать пачку красных Мальборо обратно, как спустя секунду перед его лицом появилась чья-то рука и яркий огонёк спички поджёг кончик сигареты. — Не благодарите, за мной должок. Знакомый хрипловатый тембр прервал ставшую уютной для владельца галереи тишину. Из любопытства Джерард взглянул на нарушителя своего спокойствия, и каково было его удивление, когда им оказался тот самый молодой человек, с которым мужчина познакомился утром перед посадкой. — Что, не ожидали меня здесь увидеть? Признаться, мне чертовски надоел этот шум, пьяное лицо бармена до сих пор стоит у меня перед глазами. Вот поэтому я тут. — Разве вы не должны играть в зале? — спросил художник, облокотившись на перила. Не то, чтобы ему хотелось поддерживать разговор с этим малознакомым юношей, но к чему, собственно говоря, может привести обыкновенная беседа двух курильщиков? В одиннадцать вечера, на абсолютно пустой палубе. Быть может, простой разговор ни о чём как раз и есть то, что сейчас так необходимо Джерарду. Пока в зале играет музыка, а его жена кружится в ритме вальса с надменным бизнесменом. — Я взял небольшой перерыв. Боб, мой друг-музыкант, согласился заменить меня, пока я постою здесь, немного передохну и скурю парочку-другую сигарет, — сказал парень, выпуская изо рта колечко серого дыма, который моментально растаял в воздухе. Вместо ответа Джерард слегка кивнул, а взгляд светло-карих глаз устремился вдаль, туда, где потихоньку начинал сгущаться туман. Лишь изредка художник вспоминал о том, что находится не один. Именно в такие моменты Уэй исподтишка разглядывал своего визави. Его спутник был молод, даже юн, что ещё сильнее отмечалось в тени сумерек. На вид ему дашь не больше двадцати пяти, а может, и меньше. Джерард не мог сказать наверняка, обычно он плохо определял возраст собеседника. Глаза парня были ореховыми, это Уэй точно помнил — опыт художника никогда не подводил его. Ореховые, с примесью медовых крапинок, сейчас они выглядели как два тёмных уголька, отчего не переставали быть завораживающими. Лунный свет скользил по лицу музыканта, выбеляя ровные скулы и обводя контуры по-мальчишески пухлых губ. Если бы рядом под рукой оказался холст с красками, Джерард непременно бы поспешил зарисовать такую красоту. Впервые за долгое время художник чувствовал, как трепетало его сердце, когда он смотрел на этого юношу. Кажется, его звали Фрэнк. В данную минуту Уэй точно знал — у совершенства есть имя. — Луна, — произнёс Фрэнк, а его губы обхватили уже самый фильтр сигареты. Неужели прошло так много времени, пока Джерард рассматривал этого мальчишку?! Мужчина прислушался. Действительно, музыка в зале сменилась. Ему пора возвращаться к жене и матери. Но Уэю не хотелось. Вместо этого блондин продолжал рассматривать чернеющее небо, бросая мимолётные взгляды на своего спутника. Ему не хотелось, чтобы Фрэнк уходил. — Да, красиво, — тихо молвил Джерард, выбрасывая бычок за борт. — Мне по душе звёзды, а не холодный камень. В звёздах больше жизни. Последний раз я видел сплошь усеянное звёздами небо на ранчо у своего двоюродного дедушки Тревора в Эссексе. Открытая местность, зеленеющие помпы, вольнолюбивые холмы… Роскошное место, — следуя примеру старшего мужчины, Айеро затушил бычок, и докуренная сигарета полетела в океан. — Вы англичанин? — задал вопрос Джерард, и впервые за весь вечер улыбка коснулась его лица. Возможно, причиной был нежный и искренний смех юноши, поправлявшего воротник своей рубашки. — Я? Господи, нет! Мой дед переехал в графство Эссекс несколько лет назад. Ему нужно было широкое пространство, где бы он мог разводить лошадей. Для меня Англия — слишком чопорное место, с извечным светским этикетом и глупыми правилами. На моей родине нет политиканства, тщеславия и уж тем более — такого огромного количества сортов чая! — Дайте угадаю, вы из Швейцарии? — Нет. — Польша? — не сдавался художник. Его вдруг начала забавлять их невинная игра под названием «угадай страну». — Опять мимо. Может, вам поможет одна маленькая подсказка: там, где я вырос, делают вкуснейшее вино на всём Западном побережье. — Так и знал, что вы — француз! — победно хлопнув в ладоши, воскликнул Джерард, но не тут-то было. — Вы всерьёз решили, что мне идёт берет, похожий на женскую вагину?! — засмеялся Айеро, отчего лицо юноши моментально порозовело, что придало ему ещё больше очарования. — Я? Нет! Что вы, я… Простите… — в шоке оправдывался мужчина. Слова Фрэнка в очередной раз сбили Уэя с толку. Для владельца галереи уже давно не было секретом, что стоящий перед ним парень умел искусно вгонять его в краску всего одной фразой. Его раскованность можно было объяснить бурлящей в венах молодостью. Однако этот факт не переставал смущать Джерарда меньше. — Не переживайте, это всего лишь шутка, мой дорогой друг, — успокаивающим жестом Фрэнк похлопал художника по плечу. — Это всё мой дрянной язык! Моей целью вовсе не было смутить вас, Джерард. Отсмеявшись как следует, оба мужчины привалились спинами к стеклянной двери, за которой некогда начавшееся веселье уже вовсю набирало обороты. Подняв взгляд из-под полуопущенных ресниц, Джерард столкнулся с изучающим взором шоколадных глаз, которые совершенно неприкрытым образом рассматривали его лицо. «Ореховые рощицы…» — отчего-то вспомнилось Уэю, пока его тело неосознанно подавалось вперёд. Точно в зеркале, Фрэнк повторил движение своего визави. Внезапная резкость Айеро, с которой тот восторженно хлопнул в ладоши, заставила светловолосого вздрогнуть. — Только прислушайтесь, Джерард! Знойные ритмы аргентинского танго! Кажется, Боб снова выпил лишнего и это не помешало ему взяться за старое. Не колеблясь ни секунды, музыкант протянул мужчине руку. В мгновение ока сократив и без того небольшое расстояние между ними, Айеро прошептал будто в беспамятстве: — Потанцуешь со мной? Ночь такая прекрасная! И ты прекрасен тоже. Надеюсь, ты не против, если мы с тобой, наконец, перейдём на «ты»? С минуту мужчина не знал, что ему ответить. Услышанное просто-напросто повергло его в шок. По обыкновению бледное лицо Джерарда пошло пятнами, а губы напрочь отказывались формулировать что-то мало-мальски вразумительное. Наглость Фрэнка поражала его! — Что? Да как… Как ты смеешь! — почти что закричал Уэй возмущённым голосом, однако ладонь юноши быстро прикрыла ему рот. Не успел художник опомниться, как чужая рука властно и вместе с тем предельно нежно возлегла на его собственную талию. — Я не делаю ровным счётом ничего, что может быть запрещено законом, — пламенно шептал юноша мужчине в шею, пока зажигательный ритм танго подхватывал их тела, заставляя парить по лунной дорожке. Меньше всего Фрэнк боялся, что кто-то мог увидеть их в тот момент. Что с того? Пусть смотрят и наслаждаются зрелищем. Сердце художника отчаянно трепетало под тканью смокинга, юноша ощущал это своим телом. Жаль, что причиной тому была вовсе не обжигающая страсть, которой был подвержен сам Айеро, а всего лишь страх. Глупый страх неизведанного. Надеясь, что в конце концов сможет успокоить взволнованного Джерарда, Фрэнк начал потихоньку говорить: — Там, откуда я родом, о любви знают не понаслышке. Искусство любви у нас в крови, как и у аргентинцев. Поэтому, прошу тебя, пожалуйста: отбрось все свои сомнения и положи свою руку мне на плечо. Позволь, чёрт возьми, мне вести тебя! — Скромностью ты не блещешь, это я уже давно заметил. Ты не такой простой малый, каким кажешься вначале, — хрипло шептал Уэй, внутренне борясь с одолевавшими его чувствами. Джерард ничуть не сомневался: то, что они делают сейчас с Фрэнком, — никоим образом не правильно. Но отчего-то не хочется останавливаться. Хочется забыть обо всём на свете и просто поддаться. Этому танцу, этому человеку, чьи руки обнимают, а глаза источают страсть и пламя… — Внешность зачастую бывает обманчива. Но в любви я хорош — отрицать не стану. Музыка ускорялась, виолончель надрывалась, подобно груди сладкоголосой сирены. Близость чужого тела опьяняла, греховность действий завораживала своей опасностью. А жаркий шёпот младшего мужчины на ушко заставлять кровь бежать сильнее в венах и приливать к лицу. Благо царящая на палубе темнота не давала этого разглядеть. — Вон, спроси у той роскошной латиноамериканки в красном платье, — взгляд «ореховых рощиц» проследил за темноволосой особой в объятиях джентльмена у барной стойки. — Или же у той блондинки в зелёной кофточке рядом с толстопузом в смокинге. Они ответят на твой вопрос, почему я на самом деле хорош. — Смотрю ты времени даром не терял, — ритм сменился и Джерард развернулся в другую сторону. — Ну и каково это — быть разбивателем женских сердец? — ещё один поворот. Вопрос художника прозвучал с откровенным ехидством, но Айеро этого заслуживал. Как можно быть таким легкомысленным? Что мешает такому необыкновенному и прекрасному юноше, как он, выбрать одну-единственную женщину, с которой он будет жить все оставшиеся дни? Уэю вмиг показалось, что с годами он совсем перестал понимать этот мир, где, по-видимому, царят лишь похоть и жажда наживы. — Интрижки на стороне — замечательное дело! — заявил Айеро таким тоном, будто уже сотню раз отвечал на подобный вопрос. — Для меня — это возможность держать себя в форме, для моих любовников — шанс показать, что они ещё чего-то стоят. В их-то возрасте! Возмущению Уэя не было границ. Как он мог так спокойно распоряжаться людьми? Как мог играть с их душами, подобно куклами, а потом забрасывать их за ненадобностью в чулан? Сейчас Айеро был для него ничем не лучше Нейтана Ньюмана. Неужели Джерард вновь ошибся насчёт человека? Видно, он совсем не умеет разбираться в людях. Со всем накипевшим негодованием обыкновенно мягкий голос прозвучал безэмоционально, а красивый рот художника искривился в горькой усмешке. — И теперь ты решил отточить свои навыки на мне? Боюсь тебя огорчить, но в моём случае это бесполезно. Я люблю свою жену. Такие, как ты, меня не интересуют. — Именно поэтому ты сейчас танцуешь со мной, а твоя жена развлекается с тем парнем? — с сарказмом заявил Айеро. Лицо его было в полуметре от партнёра. — Общество не одобряет отношений двух мужчин. Это неправильно. — Общество много чего не одобряет: обжорство, пьянство, коммунизм… Люди осуждают прежде всего то, к чему неравнодушны сами, чему втайне следуют от других. Однополая любовь — наименьшее из прегрешений в нашем мире. Ты знал, что первоначально танго исполнялось двумя мужчинами? Мы с тобой всего лишь следуем традиции, вот и всё. Сильная рука соскользнула с талии, переместившись чуть ниже, и принялась дразняще поглаживать поясницу, задирая края чёрного смокинга. Без труда отгадав хитрый манёвр, Уэй тут же пресёк все попытки соблазнения на корню, ударив юношу по руке. — Это грех, — с расстановкой произнёс Джерард, а его слова не терпели возражения. Со всей уверенностью, которая только у него имелась, мужчина взглянул в глаза своему партнёру. Они были словно два электрода, оба противоположны и, вместе с тем, обоих неизменно тянуло друг к другу. — Хорошо, — тяжёлый вздох вырвался из груди младшего мужчины, что, однако, не утаилось от Джерарда. Он прекрасно понимал, что своими словами ранит юношу, но тем не менее, то, что говорил Уэй, было правдой. — Пусть будет по-твоему. А теперь… — Фрэнк поднял своё лицо, и луна осветила весь спектр чувств, запечатлённых на нём. — Представь следующую ситуацию. Раз ты художник, то уж наверняка должен понимать метафоры. Скажем, ты видишь стайку голубей в местном парке. Все они одинаковы, как на подбор: серые крылья, нахохлившиеся перья с зеленоватым перламутром… И среди этой стаи затесался голубь, чьё тельце худее, чем у большинства, а перья белее снега на вершинах Килиманджаро. Ты подумаешь о том, что он грешен? Грешен тем, что отличается от остальных, привычных глазу особей? Таким его сделала природа, и это не значит, что голубь ужасен, а уж тем более — недостоин своего существования. Порой белые голуби, птицы мира, как их ещё называют, гораздо прекраснее, нежели их обыкновенные собратья, клюющие хлебные крошки на тротуаре. Так же и с людьми. Подумай над этим, — стоило последним словам сорваться с губ брюнета, как их тут же поглотила тишина, изредка нарушаемая плеском волн. Наступила ночь. Финальный аккорд танго растворился в воздухе, как раз в тот момент, когда оба мужчины замерли. Правая рука Фрэнка обнимала стройную талию партнёра, а левая сжимала изящную кисть. Придерживая корпус мужчины в горизонтальном положении, он словно давал ему парить над палубой. Их губы были настолько близки друг к другу, что казалось — это непременно должно случиться. И нет пути назад. Но Айеро решил всё иначе. Склонившись над художником, чьё тело мгновенно покрылось мурашками, юноша не удержался и провёл носом по тонкой коже на шее. Вдыхая едва уловимый аромат парфюма, Фрэнк прильнул губами к пульсирующей жилке, запечатлевая один из самых нежных поцелуев в своей жизни. На впадинке между ключиц, прямо на том месте, где красовалась маленькая коричневая родинка. Затем, поднявшись, горячо прошептал: — Ammettere questo causa a Lei alla persona. Accentua le Sue belle guance rosa… (1) Воспользовавшись тем, что художник всё ещё находился в состоянии смятения, Фрэнк поспешил покинуть своего спутника. — Ciao bellʼuomo! (2) — бросил юноша напоследок, после чего послал Уэю воздушный поцелуй, прежде чем окончательно скрыться в толпе гостей. Пробыв ещё на палубе с полчаса, Джерард тщетно пытался привести сбившееся дыхание в норму. Несомненно, эта ночь была одной из самых странных ночей в его жизни. Мужчина никак не мог признаться себе, что за всё время, проведенное в компании музыканта, он так и не вспомнил о своей жене и матери, которые, наверняка, давно покинули банкет. Это пугало Уэя больше всего. Джерард поспешил к себе в каюту. Ему необходимо было разобраться в собственных чувствах, что довольно-таки непросто. Стоя перед зеркалом в богато обставленных апартаментах, владелец картинной галереи чувствовал себя опьянённым. И виной тому было далеко не Шардоне, выпитое им за ужином. Вопреки желанию, воображение рисовало пару янтарных глаз, смотрящих на него с заботой и вожделением одновременно. Не спеша Джерард проводил всей поверхностью ладони меж расстёгнутых пуговиц. Пальцы касались того самого места, куда пришёлся поцелуй Фрэнка. Пылкий и одновременно нежный. Впервые за долгие годы мужчина ощущал себя желанным. А то, что Айеро хотел его, было понятно и без слов. «Это неправильно. Безрассудно…» — шептал художник, ворочаясь в собственной постели. Линдси всё ещё не было. Джерарду даже не хотелось думать о том, где она могла быть в такой поздний час. Они давно спали с женой в разных кроватях. Так и не сомкнув глаз, Уэй отправился в свою мастерскую. Именно в ту ночь к нему вернулось вдохновение. Именно тогда на девственно чистом полотне появился силуэт очаровательного юноши, чьи ореховые глаза, словно два золотистых алмаза блестели в темноте, смотря в самое сердце художника и завораживая его своим необыкновенным сиянием.