When the night is cold and you feel like no one knows What itʼs like to be the only one buried in this hole? You can make it to the sunrise
© «Sunrise» by Our Last Night
Солнечные блики непрерывно танцевали на густо-синей глади бескрайних просторов, стремительно ведущих далеко на запад. Золотистые, ещё отнюдь не смелые лучи пробуждающейся ото сна утренней звезды казались почти что эфирными, невесомыми. Подобно сказочному миражу, они искрились на поверхности океана, утопая в его глубине, даря величественно спокойной воде свои тепло и благодать. Лазурь будто плавилась под скрытым за серебристой оправой очков внимательным взглядом мужчины. Стоя на мосту в тени фонаря, он устремлял свой изучающий взор куда-то вдаль. На вид ему было около сорока: статная фигура, облачённая в дорогое твидовое пальто серого цвета, в меру широкие плечи и спина, а также волевой подбородок совершенно чудесным образом сочетались с изящной линией скул, тонкими губами и молочной, аристократично мягкой кожей лица. Глаза незнакомца, светло-карие с лёгкой поволокой, задумчиво глядели в самое сердце горизонта, где ещё не до конца проснувшееся солнце знаменовало собою начало нового дня. Уэй любил рассветы. Да и закаты, к слову, тоже. По правде говоря, мужчине нравилось всё, что являлось зарождением и одновременно угасанием чего-либо. Конец дня, конец месяца, конец эпохи… Сам факт того, что всё на земле имеет своё начало и свой конец, не переставал будоражить пытливый творческий ум. По мнению Джерарда, именно благодаря завершённости мир продолжал существовать, оставаясь единым, несмотря ни на что. Хотя по определению мы сами и всё, что нас окружает, стремится к хаосу, тотальному разрушению — называйте, как хотите — невозможно отрицать, что Вселенная направлена на то, чтобы объединять между собой разрозненные элементы, приводя их в состояние гармонии. Чего, однако, невозможно сказать об их браке с Линдси: этот союз отнюдь не претендовал на роль самого гармоничного в Британской империи, и уж тем более их пару нельзя назвать двумя половинками одного целого. Что бы там не пытались утверждать высокопоставленные чиновники, богатенькие шишки и прочие «сливки общества», дабы угодить Джерарду, владельцу одной из крупнейших картинных галерей на Западном побережье, мужчина знал: за внешним благополучием «прелестной четы Уэй» кроется горькая правда, скрытая за семью печатями. А именно то, что его брак с Линдси Энн Баллато, дочерью известного нефтяного магната, уже давно трещит по швам. За спиной раздался смех, мысленно сравниваемый Уэем с тонким перезвоном льдинок в стакане. Джерард невольно обернулся, пытаясь отыскать источник шума. Его взгляд остановился на двух женских фигурах, стоящих чуть поодаль и ведущих непринуждённую беседу между собой. Одной из них была его мать Донна, которая, несмотря на свой преклонный возраст, выглядела ничуть не хуже своих ровесниц и с лёгкостью могла сойти за женщину гораздо моложе себя. Одним словом, эта красиво увядающая дама умела встречать старость с достоинством. Слева от матери, опираясь на синий, обитый итальянским бархатом чемодан, стояла его жена. Его драгоценная Линдси, его принцесса ласковых солнечных долин, как любил называть её Уэй ещё со времен их медового месяца во Флориде. Даже спустя годы замужества Линдси Уэй по-прежнему оставалась хороша собой. Этого не мог отрицать ни сам Джерард, ни его мать, ни те седеющие дипломаты, бросающие свои жадные взоры в сторону, казалось бы, ничего не подозревающей женщины. Порой Уэя раздражало столь пристальное внимание к его милой Линдси, что мужчина еле сдерживался, дабы не высказать честной публике всё, что он о них так или иначе думает. Художнику хотелось воскликнуть, что он не слепой и всё прекрасно видит. Иногда Джерарду казалось, что он вот-вот сойдёт с ума. Столь чудесное создание, как его Линдси, хотелось спрятать от чужих глаз, надёжно запереть на ключ, будто самую дорогую сокровищницу мира, зарыть на дно океана, словно ценный клад, дабы не достался он никому, кроме Джерарда. Увы, Уэй ничего не мог с этим поделать: он и его жена по-прежнему оставались под прицелами фотокамер, вынужденные время от времени совершать выходы в свет, посещая различные мероприятия. Джерарду оставалось лишь смириться с тем, что они с Линдси лежат на ладони у этого всевидящего и загадочного мира. Порой Уэй искренне боялся, что однажды наступит день, когда его свободолюбивая и парящая, словно пёрышко, «принцесса» упорхнёт от него, с головой окунувшись в прелести этого самого мира. Такого Джерард просто не переживёт. Вздох сожаления с шумом вырвался из обтянутой шёлком груди, и мужчина вновь вернулся к созерцанию зеленеющих вдали прибрежных холмов, будто бы стремясь найти в них ответы на тысячи вопросов, непрерывно копошащихся в его голове. Тонкая бледная кисть с тускло поблёскивающим обручальным кольцом вмиг оказалась за пазухой серого пальто и через пару секунд извлекла оттуда золотистую коробочку с напылением. Щелчок зажигалки — и горький серый дым заполнил собой пространство лёгких мужчины, который затягивался столь жадно, что от каждой последующей затяжки зажмуривал глаза, получая неземное удовольствие от тлеющей сигареты во рту. Крепкий густой дым заставлял с непривычки подрагивать руки, а ноги — судорожно подкашиваться, отчего Джерард ухватился свободной рукой за перила, дабы не упасть. Уэй не курил уже месяц, обещая Линдси в скором времени навсегда распрощаться с сей пагубной слабостью, и вот старый забытый вкус Мальборо вновь вскружил ему голову. Обитый кожей фотоальбом с образцами картин из Парижской галереи живописи, с которой у Джерарда был заключен давний контракт, мирно покоился у мужчины под мышкой. Посмаковав дым во рту и отметив про себя его горечь, Уэй выпустил тоненькую струйку яда в воздух, после чего затянулся уже менее жадно, а затем стряхнул внушительную горстку пепла под цвет его собственных волос. Созерцание живописных пейзажей ничуть не помогало впасть в забытье, и Джерард вновь вернулся к старым воспоминаниям. О Линдси. О том, какими лёгкими и безоблачными были первые годы брака с этой женщиной. Леди Уэй и вправду походила на солнце: густые золотистого цвета волосы напоминали ореол, плавно переходящий в волнистый водопад, ниспадающий на округлые женственные плечи в меховом манто. Несколько непослушных прядок то и дело развевал игривый ветер, и они попадали женщине на лицо. Обычно Джерарду самому нравилось гладить волосы жены, пропуская мягкие золотистые пряди меж пальцев и затем, чуть касаясь тонкой бархатистой кожи, нежно убирать выбившуюся прядку за маленькое аккуратное ушко. Бывало, что перед сном он даже расчесывал локоны жены: прядь за прядью, со всей нежностью и осторожностью, словно Линдси была его фарфоровая кукла, самая хрупкая и ценная в мире. Мужчина мог бесконечно смотреть на то, как алые губы чувственно изгибаются в улыбке, которая с годами, быть может, стала чуть грустнее и сдержаннее. Причину этой таинственной грусти не знал ни сам Джерард, ни его жена. Казалось, всё это случилось внезапно, в один из тех дней, когда они, по обыкновению проснувшись в своей просторной кровати, поняли: что-то изменилось, между ними двумя. Что-то, что отныне никогда не будет прежним. Тягостное осознание длилось и по сей день, вот уже второй год. Линдси больше не позволяла мужу прикасаться к своим волосам, забывала о совместных ужинах при свечах, предпочитая былой романтике посиделки с богатыми и одинокими подругами, а после являлась домой за полночь, заставляя Джерарда терпеливо дожидаться своего возвращения, отчего мужчина подолгу не мог сомкнуть глаз и до самого рассвета боролся с бессонницей. Обычно после таких дружеских встреч у Линдси сияли глаза от счастья, а улыбка не спешила покидать изрядно помолодевшее лицо. Отчего-то Уэю становилось нестерпимо больно, когда он видел, что глаза жены в его присутствии никогда не блестели столь же ярко и прекрасно, источая тот неуловимый внутренний свет. Что касалось любви, ночные занятия ею проходили по одному и тому же сценарию: обняв женщину со спины, Джерард неторопливо зацеловывал тонкую длинную шею, временами спускаясь чуть ниже, затем оголял нежное плечико и целовал его, при этом играясь с воротником кружевной сорочки. В ответ Линдси снисходительно с едва заметным сожалением в тёмно-карих глазах касалась губ своего мужа, после чего желала спокойной ночи и выключала ночник на прикроватном столике. Оба не могли заснуть: Линдси предавалась воспоминаниям о проведённой за пределами дома ночи, быстротечной и сладостной, словно неоновые вспышки, а Джерард лежал рядом, слепо уставившись в потолок. Спустя некоторое время, думая, что жена уже спит, мужчина шёл к себе в мастерскую и рисовал там до утра. Ещё около часа Линдси могла слышать терпкий запах акрила, доносящийся из-под полуприкрытой двери и шорох передвигаемых в студии полотен. Не замечая ни окружавших его шорохов, ни сновавших рядом людей, которые так же, как и он, ожидали посадки на лайнер, Джерард по-прежнему выглядел отрешённо-невозмутимым, скуривая уже третью по счёту сигарету. Лишь каре-зелёные глаза цвета неспелой оливки выдавали всю накопившуюся в них за долгие годы печаль. Однако в сердце мужчины теплилась надежда, что ещё не всё потеряно. Он буквально уповал на то, что их с Линдси поездка на роскошном круизном лайнере вернёт их отношениям былую любовь и забытую страсть. Несмотря на то, что вера в лучшее становилась всё призрачнее, а реальность давила сверху тяжким грузом, Уэю отчаянно хотелось, чтобы заветные мечты вдруг обрели плоть и кровь. Прошлое слишком много значило для Джерарда, чтобы так просто его отпустить. За всё то время, что они с Линдси прожили вместе, она была для него практически всем, чем только можно быть: его музой, советчицей, смыслом, черт побери, его жизни. Но то ли всякая муза рано или поздно покидает своего художника, то ли… Неожиданный толчок вывел мужчину из состояния задумчивости, которая вязким набрякшим туманом заволокла его сознание. Пелена мысленных рассуждений вмиг отступила назад, бросая в холодную реальность. Чьё-то крепкое и коренастое тело неаккуратно вписалось в его собственное, невольно вынуждая обхватить незнакомца руками. Удивительно, но будучи вовлечённым в так называемые «объятия», Джерард не испытывал ни малейшего дискомфорта или же чувства смущения. Словно так и должно быть, словно это тело в льняной рубашке и коричневом жилете, столь бесстыдным образом обмякшее у него в руках, было именно тем, что могло заставить Уэя хотя бы ненадолго освободиться от беспрестанного потока мыслей в его голове. Шли секунды, и Джерард, понимая, что игра несколько затянулась, мягко отстранил от себя пахнущее мускатным орехом тело незнакомца. — Простите, — хрипло вымолвил стоявший перед ним темноволосый юноша, который был явно ниже ростом. Незнакомец прочистил горло. — Простите ради Бога, сам не вижу, куда иду! Вы не ушиблись? С минуту мужчина стоял как вкопанный, не решаясь проронить ни звука. Отчего-то ему было боязно нарушить хрупкую и звенящую, словно хрустальный бокал, тишину, закравшуюся между ними двумя. Джерарду было настолько в ней уютно, что скрежет колёсиков чемодана и стук каблуков по мостовой представлялся чем-то далёким, едва различимым и разбивающимся о тонкую грань молчания. — Ничего, всё в порядке, — произнёс Уэй, вынужденно покидая чертоги разума, по-видимому, не желая смущать юношу затянувшимся молчанием. — Вы не виноваты в том, что этот мост и без того слишком узкий, а с учётом большого количества людей, спешащих на посадку, он стал вдвойне узок для нас с вами. Всё равно была вероятность, что вы меня заденете. В самом конце фразы голос блондина сбился, а слова, произнесённые отстранённо-задумчивым тоном, внезапно оборвались подобно тонкому канату и так же внезапно затихли в густом и холодном воздухе. Мужчина тут же спохватился, а его и без того тонкие губы сжались в одну линию, будто бы боясь, что какое-нибудь неосторожное слово вновь слетит с языка. Большинство людей, кто так или иначе знал Уэя, видело в нём старомодного, слегка чудаковатого художника-затворника, вынужденного время от времени появляться на публике, дабы в очередной раз всполошить высший свет своим новым творением. И так мало было тех, кто мог разглядеть его настоящего, узрев среди консервативных костюмов и вычурного блеска денег и славы романтичную натуру с самобытным взглядом на жизнь и едва заметной печалью на дне покрасневших усталых глаз. Джерард не пытался винить мир в том, что тот не разделяет его философии. Ведь, по мнению мужчины, люди вокруг него и весь белый свет в целом никогда не оправдают его ожиданий. Вполне возможно, что и этот молодой человек с невинными карими глазами, так сильно напоминающими Джерарду ореховые рощицы в его родном Уэльсе, также не поймёт его и как и все остальные, посчитает странным. — Я подниму, — голос с приятной слуху бархатистой хрипотцой разорвал неловкую тишину, за что Джерард был бесконечно благодарен парню. Брюнет улыбнулся, после чего, опустившись на корточки, принялся собирать разбросанные снимки, в то время как Джерард с присущим ему взглядом эстета изучал смугловатые руки с изящными длинными пальцами и маленькой родинкой на тыльной стороне кисти. Широкие аккуратные ладони незнакомца, будто вышедшие из-под резца умелого мастера, проворно скользили по глянцевым фотографиям, с поразительной осторожностью и даже толикой нежности складывая образцы под прозрачную плёнку альбома. Воспоминания об улыбке секундной давности и о том, как мягко и прекрасно при этом двигались губы парня, заставили художника ощутить тёплые искорки в районе солнечного сплетения. — Полотна Микеланджело? — улыбаясь, спросил молодой человек, указывая на одну из картин, запечатлённых на фото. Уэй уловил ничем не прикрытое любопытство, что явственно выражалось в бархатистом тембре юноши. — Весьма занятный способ скоротать часы на унылых светских вечеринках во время очередной скучной партии в бридж! Случайное касание ладоней в тот миг, когда ничего не подозревавший парень передавал альбом в руки Джерарда, заставило мириады мурашек пробежаться от самых кончиков пальцев, скрываясь за шелковистыми рукавами фиолетовой рубашки. — Работа обязывает знакомиться с каждым экспонатом лично, — ответил Уэй, после чего едва заметно кашлянул. — Приходится время от времени просматривать образцы. Может, сигарету? — предложил мужчина. Его же пальцы наперёд, не дожидаясь ответа, вынули золотистый портсигар. В голосе художника сквозил проблеск надежды, а щёки медленно и верно покрывались румянцем. Был ли тому причиной промозглый ветер, ударявший прямо в лицо, или же, скорее, лёгкое смущение, которое мужчине не так уж часто доводилось испытывать — на сей вопрос, казалось, Уэй и сам не мог дать точного ответа. А может быть, просто не задумывался над этим. — Было бы неплохо. — Проверив карманы брюк, юноша с удивлением обнаружил, что они были пусты. — Кажется, я потерял свои сигареты, пока добирался сюда на поезде. Желание узнать, откуда прибыл этот парень и какова цель его путешествия на круизном лайнере, покинуло Джерарда так же быстро, как и появилось. Было не совсем удобно спрашивать малознакомого человека о его личных вещах, да к тому же заводить случайные беседы с попутчиками явно не было стезёй Уэя. Вместо этого Джерард молча подал мужчине свой портсигар, а тот, промолвив благодарное «спасибо», ловко чиркнул спичкой и смачно закурил. «Да, затягиваться этот парень явно умеет!» — подумал Уэй, но вслух произнёс нечто иное: — Вы, как я погляжу, интересуетесь живописью? — в голосе блондина вдруг отчетливо зазвучали нотки неизвестно откуда взявшегося волнения, которое отчего-то усилилось вдвойне, когда сухие губы напротив зажали белый фильтр Мальборо. Брюнет лишь слегка кивнул, после чего выпустил плотную струйку дыма в воздух, как это делал несколькими минутами ранее Уэй, и едва заметно облизнулся. — Есть немного. Его кофейные глаза принялись созерцать удаляющиеся от берега корабли, которым также предстояло долгое и увлекательное путешествие по океану. «Чувствует ли он то же самое, что чувствую я, глядя на эти величественные, бороздящие волны лайнеры, которые ослепляют своей белизной, подобно верхушкам айсбергов? Слышит ли среди гула всей этой праздной толпы шелест опадающих листьев и пронзительные крики морских чаек, зовущих за собой в бескрайние дали? Заставляет ли этот крик биться его сердце чуточку чаще? И замирает ли душа, пропуская через себя всю ту пленительную красоту, что дарована нам природой?» Вот всё, о чём мог думать Джерард, глядя на молодого парня рядом с собой, чьи грация и стать вкупе с плавными движениями рук не могли не вызвать восхищения, а уверенный взор с прищуром говорил о непростом и гордом характере его носителя. По одному только внешнему виду создавалось впечатление, что этот юноша полон загадок. — Так, значит, вы меценат? — очередная затяжка и изучающий взгляд, искоса брошенный на художника, заставили Уэя смутиться. — Мне отчего-то знакомо ваше лицо, но, увы, имени припомнить не могу. — Джерард Уэй. — Мужчина вытянул в представительном жесте ладонь, которую незамедлительно пожали в ответ. — Владелец картинной галереи в Лондоне, — пояснил он, невольно отмечая про себя, насколько тёплая, почти горячая рука у юноши. «Горячие ладони говорят о пылком и страстном сердце — отчего-то вспомнилась блондину старая французская поговорка, однако он поспешил отогнать эти мысли прочь, — право, Господи, что со мной творится?» — Франклин Айеро, можно просто Фрэнк, — нечётко из-за сигареты, мешающейся во рту, произнёс брюнет. — Музыкант на этом чёртовом корабле, — парень усмехнулся, обнажая кромку белых зубов. Джерарду вдруг захотелось сделать то же самое. — Никогда не думал, что буду гастролировать с оркестром аж до Новой Зеландии! — Облизнув кончиком языка пересохшие губы, Айеро снова затянулся, поглядывая на залитый солнцем горизонт. — Капитан Джеймс думает, я талантлив и меня ждёт великое будущее — брешет как пить дать! — «ореховые рощицы» воззрились на Уэя, а на самой радужке при этом около зрачков появились причудливые искорки. Будто бы солнце вышло из-за облаков и решило поиграть с золотисто-коричневой листвой, придавая ей новые оттенки. — Ну, а вы? Один путешествуете или с компанией? — Я? Нет, нет, я не один… — договорить Уэю не дал возглас Фрэнка, прозвучавший столь внезапно, что художник едва не подпрыгнул на месте. — Джерард, курите, чёрт побери, со мной! — вопреки нарочито сердитому тону, в баритоне юноши проскользнули нежные смешинки. Молодой человек принялся горячо и эмоционально размахивать руками, что не могло не позабавить мужчину, удивлённого неожиданным заявлением Айеро. — Я не люблю курить один — уж такой я человек. У всех из нас есть свои странности, не правда ли? — добавил Фрэнк уже более спокойным тоном. — И да, простите, что смутил вас. Порой я бываю слишком несдержан. — Это я уже понял, — усмехаясь, проговорил Джерард, попутно доставая сигарету из кармана пальто, при этом с опаской поглядывая на жену. Ему не очень-то хотелось расстраивать супругу этим, как стороны могло показаться, довольно безобидным поступком. Проследив за взглядом Уэя и поняв причину беспокойства последнего, Фрэнк замолк примерно на минуту. Из полуоткрытых губ высвободился тяжёлый вздох, который не остался для художника незамеченным. Блондин уже хотел было осведомиться, в чём, собственно говоря, дело, но Айеро опередил его: — Вы не желаете, чтобы жена знала о вашей пагубной привычке, я прав? Именно поэтому вы прячетесь здесь, в отдалении ото всех в тени фонаря? — голос Фрэнка приобрёл, как мужчине показалось, откровенно насмешливые нотки. Но что действительно насторожило Джерарда, так это то, что карие глаза, парой мгновений назад наполненные жизнью, вдруг стали смертельно уставшими. Далеко не лучшие перемены в настроении нового знакомого не могли не тревожить. — Линдси не нравится, когда я курю. Она считает, что это вредит моему здоровью. — Отчего-то Джерард почувствовал себя пристыженным мальчишкой, пойманном на чем-то гадком и непозволительном. И хотя мужчина пообещал себе во что бы то ни стало не смотреть в глаза Фрэнку — было тщетно. Брюнет уже успел одарить его взором, в котором читалась… жалость? Снисхождение? Уэй не мог дать определения данному чувству, но совершенно точно ему захотелось стереть его с этого прекрасного и невероятно печального лица. — А что ты думаешь по этому поводу, Джерард? Сам не замечая того, Айеро подошёл к мужчине. Немного ближе, чем это делают случайные знакомые, немного ближе, чем просто хорошие друзья. Мужчина предпочёл не замечать ни этой непривычной телу близости, ни того момента, когда они внезапно перешли на «ты». — Она красивая, твоя жена. Очень красивая, — голос брюнета опустился на октаву ниже, вмиг приобретая обольстительные нотки и от этого заставляя Уэя почти забыть, как дышать. — Благодарю, — вот и всё, что смог произнести блондин. Его слова напомнили Фрэнку хриплый шёпот. — Говорю тебе как человек с опытом. — Спустя секунду лицо парня вновь украсила ухмылка, которая отнюдь не показалась Джерарду невинной, равно как и взгляд: полюбившиеся мужчине «ореховые рощицы» затмило собой палящее знойное солнце. — И насколько у тебя богатый опыт в отношениях с женщинами? — спросил Уэй, на миг поразившись собственной дерзости. Ответ юноши вынудил сердце сделать внушительный кульбит: — Не только с женщинами. Прозвучавшая фраза заставила Джерарда едва ли не поперхнуться. Мужчина был готов принять любой ответ из уст Айеро, но этот превзошёл все мыслимые границы. Художник не знал, как следует реагировать на подобные заявления. Каждому жителю Британии было известно, что консервативная Англия с ее многовековыми традициями и ценностными устоями ни за что не приемлет таких взглядов. Взаимоотношения между людьми одного пола считались мерзкими и аморальными, а отдельные индивиды, которые осмеливались открыто заявить о своей гомосексуальности, расценивались как позорное явление, уродливое клеймо на лице нации. Им приходилось быть весьма осторожными, тщательно скрывать свою сущность, запрятывая желания в потайной ящик и навешивая на него несколько сотен замков. Именно поэтому откровенность Фрэнка в данной ситуации чрезвычайно смущала Уэя до корней волос и кончиков пальцев, заставляла чувствовать себя крайне растерянно. На счастье художника, прозвенел гудок, который послужил ключом к спасению от разговора, принявшего весьма неловкий оборот и, в конечном итоге, зашедшего в тупик. Лайнер «Изабелла» оповещал своих будущих пассажиров о начале посадки. — Что ж, я, наверное, пойду. Ребята из оркестра уже заждались меня, — усмехнулся Айеро как ни в чем не бывало, однако слова юноши, вопреки его стараниям, источали горечь. Улыбка музыканта будто застыла на его красивом лице с южно-американскими чертами, совершенно никоим образом не сочетаясь с натянутыми интонациями в голосе. — Было приятно познакомиться, мистер Уэй. И снова «мистер Уэй». И снова несильное рукопожатие вынудило сердце пропустить шальной удар. — Всего доброго. Напоследок баритон добавил уже чуть тише: — Спасибо за сигареты. — После чего обладатель бархатного голоса, затушив сигарету о перила, быстро скрылся в толпе, не дав Джерарду вымолвить и слова на прощание. — Всего доброго, Фрэнки… — спустя какое-то время прошептал Уэй в пустоту, в то время как недокуренная палочка Мальборо продолжала тлеть у него между пальцев. — Джерард, поторапливайся, пожалуйста, нам пора садиться! — звонкий голос Линдси окликнул мужчину со спины, что послужило рефлексом сию же минуту выбросить сигарету в океан. — Иду, милая! — с улыбкой отозвался художник, попутно напуская на себя крайне беззаботный вид, после чего бодрой походкой шагая в сторону посадочного пункта. Вопрос матери неожиданно застал мужчину врасплох: — Mon cher, с кем это ты там разговаривал? Тот очаровательный юноша… вы с ним знакомы? — спрашивала Донна у сына, поправляя искусственное перо на чёрной замшевой шляпке. — Мы только что познакомились, мама, — после недолгой паузы ответил Джерард, мысленно воссоздавая образ курящего Фрэнка на фоне плещущихся волн. — Он оказался музыкантом на нашем судне. — Ах, как чудесно! — миссис Уэй хлопнула в ладоши, а искорки восторга в её светлых глазах напомнили сыну о том, что когда-то и его мать была маленькой девочкой, которая умела радоваться даже сущим мелочам. — Обожаю музыкантов! Подозвав к себе носильщика в красном мундире с золотыми запонками, владелец галереи попросил отнести их вещи в каюту. Сам мужчина неторопливым и размеренным шагом следовал за матерью и женой, попутно вглядываясь в алые краски рассвета и наблюдая за тем, как яркое слепящее солнце восходит над океанской гладью, медленно и верно остужающей его пыл. Уэй будто прощался с прекрасными видами родной Британии, вместе с тем предвкушая новые пейзажи и неизведанные морские просторы. Несмотря на затишье в творческой карьере, Джерард ещё надеялся, что вдохновение непременно придёт к нему с переменой обстановки. — На твоём месте я бы прятала сигареты получше, — жаркий шёпот матери раздался над ухом, заставляя художника уже дважды покраснеть за сегодняшнее утро. Заметив удивлённо-взволнованное выражение лица сына, Донна тихонько рассмеялась, демонстрируя лучезарную улыбку, после чего слегка потрепала мужчину по голове. — Не волнуйся, милый, я ничего не скажу Линдси, можешь не переживать. Просто… — рука женщины коснулась мягкой атласной щеки, где проклёвывалась светлая щетина. — Береги себя, душа моя. Ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя! — Спасибо, мама, — улыбнувшись краешком рта, Джерард заключил мать в крепкие объятия, ласково, но верно обвивая руками тонкую талию в чёрной замшевой дублёнке. — Я тоже люблю тебя. Смотря сквозь прозрачное стекло иллюминатора, попутно зацепляя взглядом мелкие пылинки, кружащие в воздухе на фоне солнечного луча, тайком пробравшегося в каюту, художник, наконец, почувствовал себя умиротворённым. Провожая мечтательным взором слепящий огненно-красный диск в небе, мужчина не переставал думать о грядущей поездке. Если рассвет — начало нового дня, то Джерарду не терпелось узнать, что же этот день ему принесёт.