Geranium

      Родители Гука утром собираются на работу, расхаживают по квартире, громко хлопая дверью. Сын их, кажется, привык к такому, потому и спит крепко, чего не сказать о Тэхене. Он лежит на кровати с поджатыми ногами, к спине прижимается Чонгук и дышит в самый затылок. Младший и сам подогнул ноги, из-за чего Киму пришлось полностью повторять контуры его тела. Как только входная дверь хлопнула, а это значило, что родители ушли, Тэ стал елозить, в попытках выбраться. Гук дернул рукой, задирая край футболки старшего. У Тэхена уже испарина на лбу из-за теплого одеяла, прижавшегося Чона сзади и просто не сдерживаемого природного желания. — Чонгу-у-ук, — зовет Ким севшим голосом, но тому хоть что, — мелкий, подъем. В затылок лишь дыхание. Тэхен пальцами цепляется в руку Гука, но та вообще не поддается. Сзади посмеиваются, пока Тэ елозит и мычит в подушку. — Не смешно, блин, — ворчит старший, когда ладонь Чона скользит под футболку, а пальцы скребут по резинке штанов и давят чуть ниже пупка, — Гук, я реально в туалет хочу, столько ждал, пока твои родители уйдут, пожалей хена, а? Чонгук убирает руку, перекатывается по кровати и утыкается лицом в подушку. Тэхен благополучно сбегает, и совсем скоро слышатся крики о хорошей жизни. Даже через дверь, голос Тэ звучит громко. Гук накрывает голову подушкой, собираясь поспать ещё пару часов. Он ни разу не просыпался в одно время с родителями. Слишком рано. Тэхен возвращается довольный, не включает свет, когда заходит обратно в комнату, только с разбегу прыгает на Чонгука, придавливая собой. Тот раскидывает конечности, а-ля "звезда морская", и что-то говорит о костях хена, которые давят ему в поясницу. Ким тычет пальцем в щеку младшего, что тот так и не решился сделать прошлым вечером. А этот хен позволяет себе многое. Ещё и кричит на ухо, что хочет жареного мяса. На завтрак. Он определенно не человек. — Хен, я тебя сейчас пожарю, ну дай поспать, — совсем жалобно тянет тонсэн, отворачиваясь от надоедливых рук Тэ. — Мне никак не уснуть, если уже встал, — пожимает плечами хен. Чонгук воет в подушку. Поднимает голову, смотрит на совсем не сонного хена, и снова в подушку. Он рассчитывал на более приятное пробуждение, и вообще, в университет не нужно, можно было нежиться в кровати до полудня. Старший тянет край одеяла на себя. Чон разглядывает друга, молит, чтобы тот просто лег и успокоился. И Тэ действительно опускается рядом, так, что Гуку ничто не мешает рассмотреть двойное веко. Так четко выделяется и придает шарма хену. Ким пальцем тычет в нос младшему. Вперед склоняется, губами к самому подбородку. — Отжарь меня? — шепчет Тэхен, ведет кончиком носа вверх по щеке. Чонгук смотрит на друга, их взгляды пересекаются. Но стоит Киму улыбнуться, как Гук заметно расслабляется и мажет ладонью по лицу старшего, отпихивая от себя. — В холодильнике что-то поищи. — Я не могу без тебя, — вздохнул Тэ, принимая сидячее положение. — Это, конечно, трогательно, но мы толком-то ничего друг о друге и не знаем, — промычал в подушку Чонгук, хотя понимал, что поспать ещё ему вряд ли дадут. — Не паясничай, ты понял, что я о еде. Не могу залезть в чужой холодильник. — Зато на чужой заднице прыгать — запросто, — Гук лежал неподвижно, когда на нем разлегся Ким, начав ерзать. И попытки поднять хозяина дома продолжались вплоть до урчания живота. Чон по первому же зову поднялся с кровати, надевая тапочки. — Нет, как он жрать хочет — так пожалуйста, а накормить умирающего от голода друга — фигушки, да? — крикнул вслед Тэхен. Он подумал полежать ещё немного, но тяга к еде победила, потому проследовал на кухню, забывая совсем о тапочках-зверушках, — Жопа ты, Чон Чонгук. Большая такая, аппетитная. Младший ставил тарелки на стол, когда ему мешал хен, путаясь под ногами. И только Тэхен задумал ударить тонсэна по заднице, как его запястье было поймано, а Гук ладонью ощутимо шлепнул по округлостям Кима. Тот моментально потер свободной рукой ушибленное место, тихо ойкая и обещал мстить.       Парни дожидались вечера в квартире Чонгука, просматривая различные фильмы, пытались играть в карты, но это было слишком скучно, пока Тэхену не взбрело в голову включить клип о лошадях. Это была глупая идея, поскольку после просмотра друзья немедля стали собираться в конюшню. У Гука напрочь в мыслях заела картинка с изображением плачущего коня.       В деннике у Иджильпуль было относительно чисто. Но до сих пор лошадь опрокидывала ведро с водой. Чонгук смело открыл калитку, ступая внутрь, рукой привычно потянулся к морде кобылы, но внезапно та попятилась назад. Для Гука всё как в замедленной съемке, когда лошадь дергает головой, а после перед лицом парня копыто. Чон успевает прикрыть глаза рукой, но на губу и подбородок приходится удар, сравним с брошенным в лицо кирпичом. Лошадь ржет громко, головой яро мотает, пока на глаза Чонгука слезы наворачиваются от боли. Он от страха цепенеет, но руку от глаз не убирает. — Ну ты чего, — шепчет Гук, смотря вниз. По его жилетке расползаются капли крови, от подбородка по шее течет каплями вниз, забираясь под одежду. Он не сразу замечает, что копыто блестит. И на одну ногу лошадь практически не встает, однако продолжает попытки встать на задние, дабы ещё раз нанести удар наезднику. У парня порвана губа, заметная дырочка на подбородке, с которой уже сочится кровь непривычного цвета, багровая. Немеют щеки, Гук не уверен, выбила ли кобыла зубы ему. Он отстраняет руку от глаз, но всё равно не видит ничего, лишь расплывающееся нечто, а после моргает пару раз, уже давая волю слезам. Подносит ладонь к подбородку, зажимает, стараясь остановить кровь, но через пальцы сочатся капли, марая ладонь. Гук уже кричит, чтобы перестала, а самого трясет. Знает, что Тэхен в другой конюшне, а кроме них никого нет, ведь ещё так рано. Но пока люди сойдутся, может быть поздно для самого Чона. Стоит пересечься взглядами с Иджильпуль, становится больнее. Гук видит неимоверную злость, обиду и просто ощущение предательства. Чонгук от вида крови на пальцах уже глаза косит, дышит часто и подходит вплотную к лошади. Та обдувает теплым воздухом, но всё ещё дергается, выворачивает голову и уши жмет. Парень трясущими руками хватает за копыто, приподнимая. Как и ожидалось, рана, что была обработана ранее теперь воспалена и, кажется, стала больше. Она гноилась. Чонгук аккуратно проводит большим пальцем около вздутия, убирая прилипшие опилки. — Прости, прости меня, — как в бреду шепчет Чон, ближе жмется к кобыле, проводит пальцами по шее, пачкая короткую шерсть в кровь. Гук знал, что конюхи утром чистят всех лошадей. Он должен был предупредить, или сам прийти, дабы обработать рану лошади. Но не сделал этого. Вместо того, чтобы быть рядом, пока какой-то человек причинял боль Иджильпуль, втыкая острый скребок в воспаленную рану, пробивая гной, Чонгук смотрел клипы о лошадях. Он думал, как придет в конюшню, как обнимет кобылу, но размышлять и действовать — совершенно разные вещи. Последнее, что Гук видел, так это перепачканную шерсть и собственные пальцы, которые зарылись в гриву. Дальше слышал, как кто-то кричит и был уверен, что во всём обвиняют Иджильпуль. — Не трогай её, — попросил Гук, уже не чувствуя земли, — у неё там.. копыто.. Юнги со злостью захлопнул калитку денника, пока Чимин держал хозяина лошади на руках. Тренер рядом впервые на глазах у учеников так паниковала, зарывалась пальцами в собственные волосы, вызывала скорую помощь с дрожью в голосе. Юнги всё время шикал на кобылу, едва не плевался. Мин зубами вцепился в собственную водолазку, пытаясь разорвать. Он оторванный лоскуток смочил водой из-под крана, откуда обычно лошадям наливали попить, а после специально стряхнул воду на лошадь, которая высунула свой нос из денника. Тряпку приложили к подбородку Гука, чтобы хоть как-то остановить кровотечение. У Чимина руки тряслись, пока он нес друга к машине скорой помощи, он не переносит кровь, ровно как и Чонгук. Тренер вынуждена была уехать вместе с учеником, с ней напросились Юнги и Пак. Родителям позвонили уже в больнице, тихо сообщая, что их сын ушибся на тренировке. В конюшне щелкает вновь замок денника. Тэхен смотрит на лошадь, не отводя глаза. Всё время, пока кружили над Гуком, он стоял и смотрел. Но он единственный слушал и услышал, что говорил Чон. Кобыла стояла неподвижно, смотрела на выход из конюшни, ведь туда увели её хозяина. И могли бы только животные говорить, лошадь бы стояла молча, пуская слезы. Ровно как её Чон Чонгук. Голова кобылы опускается постепенно, словно она засыпает, но нет, лишь склоняется перед Тэхеном, державшим в руке нечто продолговатое. Острое на конце. Ким подходит ближе, ведет рукой по ноге кобылы, наклоняется и приподнимает за копыто. — Не обижайся на него, не причиняй боль, — начинает тихо Тэхен, придавливая воспаленную выпуклость. Парень щеточкой отряхивает от мусора, скребком с обратной, острой, стороны расчищает от въевшейся грязи. Он словно слышит как отстукивает сердце лошади, делает всё в умеренном темпе. Достает с кармана мазь, согревает её на пальцах, как показывал Чонгук, пока они шли по пути в конюшню, и после наносит на рану. Следующим шагом идет бинт, в который прорвет воспаление от разогревающей мази, а только потом ногу аккуратно перебинтовывает, — ведь не одной тебе он нравится. Лошадь не ставит полностью копыто, придерживая на весу. Глаза внимательно следят за удаляющимся парнем, который после себя тушит свет в конюшне. Тэхен сталкивается со своим тренером, впервые отпрашивается с тренировки пораньше, переодевается и просит ключи от раздевалки парней с выездки. Он забирает вещи Чимина, Чонгука, а после возвращается за курточкой Юнги. И только за пределами конкурного поля Тэхен может позволить себе пуститься в бег, ловить первое попавшееся такси, едва не бросаясь на дорогу, а после на переднее сидение водителя кидать в двое больше денег, чем того требовалось и бежать сломя голову по лестнице, которая ведет к больнице.