Балканская баллада

      Услышав от Джима намек на шлюх, Моран убрал ладонь с его ноги и отвернулся к окну, сделав вид, что ему и вправду интересны проплывающие мимо домики, улочки и храмы.       Мориарти снова дергал Тигра за усы, как неразумный Лягушонок-Маугли, но Бастьен-Шер Хан слишком любил его, чтобы сердиться на такие провокации всерьез. Однако, Джим, точнее, Ричи, сам научил его, что иногда можно чувствовать одно, а выдавать другое переживание, и с помощью этого приема управлять окружающими — примерно так, как сейчас поступал Мориарти.       Горан же, получив от босса добро, разливался соловьем, нахваливая теперь уже не рекрутов вроде Мартина, а иной товар, который здесь, на Балканах, тоже водился в избытке, а так же пополнял собою бордели всего света, но в особенности ближайших зажиточных стран-соседок. Шлюхи были не меньшей страстью Павича, чем оружие, и тоже приносили его здешнему бизнесу неплохой приварок, ну, а он пестовал своих бандерш и их «цветники» ничуть не менее усердно, чем будущих борцов за новый мир. Оно и неудивительно — горячим балканским парням время от времени нужны были и женские ласки, если он не хотел в своем лагере заполучить триста новых спартанцев, известных как своей доблестью, так и весьма нежной мужской дружбой.       Под его разглагольствования о достоинствах сербиянок, они добрались до высоких ворот, широко открывшихся при появлении кортежа. Внутри располагался просторный мощеный плитами белого песчаника двор с нависшей над ним решетчатой кровлей, сплошь увитой виноградом. По двору бегали куры, дети и козлята, а на пороге большого особняка с садом и хозяйственными пристройками, уже толпились домочадцы Павича — семья его младшей сестры, тоже потерявшей мужа в Косово, несколько парней в камуфляже, музыканты со скрипками и барабаном, красотки в цветастых цыганских нарядах и старый беззубый дед в черной овчиной шапке и с костылем, тоже наверняка какой-то родич убежденного холостяка Горана.       — Ну вот мы и дома! Добро пожаловать! — серб широко улыбнулся, обернувшись к ним и подмигнув Морану — Смотри! Девицы все — огонь, любую выбирай, друже, и ночку такую с ней проведешь, что потом еще просить будешь!       Себастьян ухмыльнулся и согласно закивал в ответ, но мысленно послал Горана с его гаремом к чертовой матери, однако, мстительная усмешка Джима подтолкнула его продолжить затеянную боссом игру. Выгрузившись из машины, он тут же оказался окружен нахальными белозубыми и бронзовокожими девками с черными или рыжими волосами и манерами самых настоящих цыганок, которые под звуки скрипок повлекли и его, и Джима и братьев Снитских в дом, галдя на ходу и распевая величальные песни в честь дорогих гостей.       В дверях их встретила старуха в национальном костюме и с большими золотыми кольцами в морщинистых ушах с длинными мочками. Посверкивая золотым же зубом, бабка что-то прошамкала, подавая им поднос со стопками…       В удивительной стране, с такими же изумрудно-зелеными холмами и прозрачными озерами, как в Ирландии, но с более ласковым солнцем и теплым небом, Джим ненадолго отогревался душой и чувствовал себя подобно младенцу, уютно спящему на материнской груди. Свою родную мать он не помнил, в его снах и видениях мелькал только расплывчатый полуабстрактный образ, прекрасный, но неуловимый — так обычно изображают богинь нью-эйджевские художники — да еще иногда возникал ни на что не похожий запах, сладостный и тревожащий, безошибочно опознаваемый им как запах матери… и единственным точным знанием было только происхождение женщины, тридцать пять лет назад в Ирландии родившей близнецов Джима и Ричи: она переехала в Дублин из Белграда.       Много лет спустя один из ее сыновей пытался проследить следы семейной истории, уходящие на Балканы, найти хоть какую-нибудь родню по материнской линии, но розыски не увенчались успехом, несмотря на то, что Джеймс Мориарти не жалел ни сил, ни денег. Единственным напоминанием о матери осталась сама Сербия, и Джим перенес свои тайные сыновние чувства на эту маленькую страну, красивую, бунтующую и страдающую, полную противоречий, одновременно желающую мира и войны, страсти и расслабленного покоя, жары и прохлады. Подобными переживаниями он не делился ни с кем, даже с Мораном — разве что делал неловкие намеки в минуты самой интимной откровенности — и предпочитал, чтобы его страсть к славянству и одержимость Балканами приписывали отчасти эксцентричности натуры, отчасти прагматическим интересам главы преступного синдиката.       И сейчас, с деланной неохотой, но в действительности с удовольствием он позволил вовлечь себя в пеструю кутерьму, затеянную Павичем с целью не просто хорошо принять «важных гостей из Англии», а прямо-таки поразить их воображение богатой гулянкой, воздействовать на все пять чувств, перед тем как погружаться в серьезные и рискованные дела.       Надо сказать, что Горану это отменно удалось: поцелуи девушек горячили кровь, вкусные запахи дразнили обоняние, музыка — буйная пляска чертей — вливалась в уши колдовским зельем, и дразнила, подначивала, шептала: «Эй! Погуляем!»       На Морана Джим как будто и не смотрел вовсе, однако ни на секунду не выпускал своего Тигра из поля зрения. Видный широкоплечий мужчина, с приятным голосом и пронзительным взглядом ярких глаз, сразу же стал объектом повышенного внимания горановских «невест», и девушки старались вовсю, чтобы понравиться гостю и получить право стать его подругой на сегодняшнюю ночь.       Внимание самого Джима привлекла рыжая пышногрудая девушка, с простоватым крестьянским лицом, усеянным веснушками — ее нельзя было назвать красивой, и даже хорошенькой с трудом, однако она была полна природного обаяния и чем-то сразу цепляла мужскую чувственность…       — Как тебя зовут? — спросил он, обнимая ее за талию, когда она с ловкостью котенка подкралась к нему сбоку, тихой сапой оттеснив подруг.       — Цеца, — улыбнулась она.       — Ай, молодой-хороший, дай погадаю, счастья нагадаю! — хватая Морана за руки, по-сербски заливалась красивая чернобровая девица с длинными косами, в которые были искусно вплетены монетки. Ей тут же вторила другая, отпихивая товарку:       — Вэй, не слушай Йованку-болтунью, милый, меня слушай, мой яхонтовый, счастье не нагадывают, счастье вот тут находят! — она потянула его руку к своим пышным формам, заставляя оценить наощупь сочную налитую грудь и крутые бедра. Третья красотка просто заливисто смеялась, пританцовывая, и вторила музыкантам, напевая народную песню про любовь и делая завлекающие жесты всем прибывшим мужчинам. А Снитские плотоядно переглядывались и ухмылялись, предвкушая приятное времяпрепровождение.       Себастьян во всем этом пестром хороводе едва не потерял Джима из виду — с этого сумасброда ведь станется под шумок улизнуть и поехать в горы в гордом одиночестве на каком-нибудь местном бомбиле. Но к нему тоже прилепилась какая-то рыжекудрая девица, и, судя по всему, не планировала отпускать от себя до самого утра. Тигр усмехнулся — все, теперь за Джима можно быть спокойным. От такой бабы не сбежит, даже если захочет.       — Хеј, момци, хајде да се на столу! (эй, парни, давайте-ка к столу)  — скомандовал старикан, подняв клюку над головой и размахивая ей, словно шашкой.       Толпа гостей ввалилась в дом, в просторную гостиную, посередине которой был накрыт длинный стол, и домочадцы Павича уже заканчивали расставлять на нем приборы и блюда с закусками. Пузатые бутылки обещали не давать гостям томиться от жажды и скуки, а горы всякой снеди и источаемый ею аромат уже заранее готовили желудок к гастрономическому оргазму.       Джима усадили на почетное место во главе стола, Моран сел по правую руку, Павич, как хозяин дома, занял левую сторону, ну, а дальше уже рассаживались не по рангу, а кто куда втиснулся. Бутылки тут же раскупорили, чарки зазвенели, с Мораном и Джимом все так и норовили выпить на брудершафт, но особенно старались девицы, уже успевшие не раз повздорить друг с дружкой за право сидеть поближе к почетным гостям…       …Час спустя, Себастьян, в которого уже не лезло ни спиртное, ни горячее, ни закуски, пьяно ухмыльнулся Джиму:       — По-моему, ты был прав. Нужно было сразу ехать в горы… Потому что еще немного, и я превращусь в бревно прямо тут… и что мы тогда будем делать, а?       Джим снисходительно усмехнулся в ответ, как бывалый солдат — над новобранцем-первогодком:       — Рановато ты спекся, мой друг… Что, сербский самогон чересчур крепок для твоего англосаксонского ливера? Вот поэтому вы всегда в войнах продували и будете продувать славянам: чванства много, а пить не умеете! Истина, деда? (верно, дед?)  — он потянулся к старику через стол, чтобы по местному обычаю чокнуться.       Ричи, раскрасневшийся, с растрепанными черными волосами и распахнутым воротом белой рубашки, был божественно хорош в роли сербского четника (1), и Горан просто заревел от восторга, поддерживая сказанное, но дед, приставив ладонь к уху, переспросил:       — Да, господине? (что, господин?)       Цеца, единственная из своих подруг бегло говорившая по-английски, сейчас же взяла на себя роль переводчика и повторила деду все, сказанное «Милошем», как пожелал сегодня называться Ричи. Старик радостно закивал и опрокинул свою чарку с лихостью юнца.       На слова Джима про англосаксов и славян Моран уже давно перестал обижаться — наверное, с тех самых пор, как прежнее мировоззрение, вложенное ему в голову британской системой воспитания, дало трещину в самой своей основе, подорвав доверие к тем, кто ему внушал казавшиеся такими незыблемыми истины. Если раньше он был убежден в том, что англосаксы несли «бремя белого человека», занимаясь просвещением и развитием отсталых народов, то теперь, благодаря альтернативным источникам информации, ясно видел, что британское могущество держалось на чудовищной жестокости и безжалостности ко всем, кто попадал под протекторат короны — будь то ее непосредственные подданные-островитяне или народы, покоренные в ходе колониальных войн. Мориарти был прав и в том, что только славянские народы до недавних пор успешно сопротивлялись попыткам британских политиков насадить свои порядки на огромной части Евразии, простирающейся от Балкан до российского Дальнего Востока. Но, выиграв множество открытых сражений, даже они все-таки оказались сломлены внутренним предательством.       — Может, мы, англосаксы и не умеем пить, как вы, славяне, но у вас и повод для пьянства имеется — Восточный блок развалился, и даже такая могучая империя Советов — и та рухнула, как же тут не запить с горя? Да, Павич? — Моран поднял стопку навстречу сербу.       — Да… Твоя правда, Басти, твоя… Горько, ох, горько мне от того, что мы все потеряли! Единство потеряли! Дух славянский предали! У… сучьи дети… — пьяно пригрозил куда-то в пространство кулаком расчувствовавшийся Горан, и затянул сербскую «мужскую заунывную».       Джим, прищурившись, посмотрел на Морана и проговорил:       — Если выдохся — пойди приляг, нежный английский ландыш.       Себастьян воспринял его слова, как приглашение покинуть праздник живота ради праздника плоти.       — Ну, пойдем, приляжем, милый мой Милош… — пьяно и в то же время счастливо усмехнулся Тигр — Ты ведь не бросишь старого боевого товарища? А?       — Нет, что ты, конечно, не брошу, — коварно усмехнулся Мориарти в ответ. Про себя он решил, что Бастьену действительно не помешает проспаться (и что еще более важно — выспаться) перед предстоящим вояжем в не самую спокойную часть Сербии, к тому же неизвестно, какие условия для отдыха ожидают их в тренировочном лагере.       — Назначу тебе самый лучший эскорт — чтобы и проводили, и раздели, и уложили, и сказку рассказали. Цеца, ты меня поняла? Ступай, красавица.       Рыжеволосая была явно немного разочарована полученным приказом — она-то рассчитывала как следует повеселиться вместе со всеми, а тут ее в самом начале праздника отсылали куда подальше вместе с гостем, у которого голова оказалась слабая для ракии. (2)       — Ступай! — тем временем прошипел Павич и сделал страшные глаза. Девушка покладисто поднялась с места, подошла к Морану и положила руку ему на шею, молча показывая полную готовность идти с ним куда угодно.       Себастьян слегка опешил, когда Джим всерьез отрядил к нему девицу, с которой только что сам тискался за столом. Зато хмель разом выветрился из головы, и Моран сердито взглянул на Мориарти:       — Ты что, решил, я в няньке нуждаюсь? Забери свой подарочек обратно. — он снял руку девушки со своей шеи и повернулся к ней — Цеца, да? Ступай к моему приятелю, и скажи ему на ухо, что он сегодня будет спать один, если не прекратит свои дурацкие шуточки.       Отослав смущенную девицу обратно к Джиму, он вытащил сигарету и закурил, пуская дым носом, как сердитый дракон.       Горан уставился на него со странным выражением на лице — то ли ему было обидно за отвергнутую шлюху, то ли непонятно, что за странный футбол они с боссом устроили на его празднике.       — Эй, друже, чем тебе моя Цеца плоха? Рыжих не любишь? Ну вот Йованна, вот Веса, черненькие обе! Бери их двоих, потом спасибо скажешь! — он хлопнул в ладоши, привлекая внимание девиц, увивавшихся вокруг Снитских.       — Нет, Павич, не трудись, я пока никуда не тороплюсь. А как время придет, сам выберу, с кем ночку скоротать… — Моран поспешно вскинул руку, потом искоса взглянул на Джима и прикончил еще одну стопку ракии. Если Мориарти и вправду решил под него девку подложить, чтобы самому развлечься с другой, то лучше он напьется до состояния полена прежде, чем шлюха перед ним ноги раздвинет.       Павич только разочарованно хмыкнул:       — Ну, как знаешь, Басти, только мое дело — предложить гостям все самое лучшее, что есть на Балканах! И ежели кто скажет, что Горан Павич не умеет дорогих гостей по высшему разряду принимать, я тому лгуну язык оторву! — свирепо добавил он, распаляясь от выпитого и подступившей на старого боевого друга обидой.       — Эй, эй, не заводись, приятель, у тебя тут действительно все самое лучшее! Давай-ка выпьем за то, чтобы в твоем доме никогда не переводилось изобилие! — Себастьян сам налил Павичу новую порцию водки и сунул стопку в его могучий кулак.       Бастьен заупрямился и уходить никуда не пожелал, с возмущением прогнал от себя Цецу и вместо того, чтобы отведать медовые женские губки, предпочел мрачно надуться и засунуть в рот сигарету. Это было невероятно трогательно наблюдать, и Джим умилился, хотя холодная и вечно трезвая часть его сознания кисло отметила, что не один Себастьян тут нализался в лоскуты, раз так впадает в сантименты.       Обиженный Павич выглядел еще смешнее, Мориарти хотел было подбодрить хозяина дома, однако Моран прекрасно справился с этой задачей сам: поднял очередную рюмку, сказал здравицу, и старые друзья, выпив брудершафт, полезли через стол брататься, обниматься и целоваться по-славянски.       Тут весьма удачно внесли поднос со свежеиспеченными буреками (3), и еще один — со скворчащими, только что снятыми с углей плескавицами (4), и вся компания с аппетитом навалилась на новые яства. Четверка Снитских напоминала мультяшных котов, добравшихся до молочной реки со сметанными берегами; братья не уставали поднимать тосты за Сербию и за босса, усиленно крепящего дружбу народов, перемежая вполне серьезные здравицы такими шуточками и гримасами, что кровля грозила обрушиться от дружного хохота гостей.       — Почему твой друг меня не захотел? — улучив минутку, обиженно шепнула Цеца на ухо Джиму. — Я что, некрасивая? . Или он правда рыжих не любит?       — Нет, он просто не хочет, чтобы его омиљени дечко плакао (любимый дружок плакал (5)), — шепнул в ответ Джим, нарочно произнося так, чтобы нельзя было понять, поминает он дружка или подружку.       — Девојка га је љубоморан? (его девушка ревнует)  — понятливо кивнула Цеца и улыбнулась с хитринкой, став похожей на маленькую лисичку.       — Овог момка све ревнуют. Чак и ја. (этого парня все ревнуют, даже я.) — Джим притянул девушку к себе и стал что-то шептать ей на ухо; она слушала с некоторым удивлением, но постепенно лицо ее прояснилось, потом стало светлеть все больше, и под конец Цеца радостно закивала головой и засияла, как золотой динар. Подружки, понявшие, что она сегодня — королева бала, косились на нее с откровенной завистью.       Закончив общаться с Цецей и отправив ее на другой конец стола, Мориарти наклонился к Морану и прошептал:       — Протрезвел? Или попросить для тебя местного термоядерного кофе? — свой вопрос он сопроводил недвусмысленным, но никому не видным движением руки.       Злость, закипевшая в крови Тигра в ответ на провокации Джима, действительно помогла ему немного протрезветь, но последовавшие далее возлияния под брудершафт и горячую закуску свели ее кипение на нет, и он снова пребывал в сыто-благодушном настроении. А тут еще Джим отправил от себя настырную девицу, и его рука, скрытая краем длинной скатерти, успокоительно и одновременно возбуждающе скользнула по его бедру.       — Кофе? Да… черный и без сахара… — ответил Моран, повернувшись к Мориарти и похлопав его по щеке. Потом его ладонь соскользнула на шею Джима, и Тигр притянул его к себе, упершись лоб в лоб и тихо проговорил:       — Прости… я… в общем… чтобы Павича не обижать, я не против и бабу поиметь, но только если ты тоже это будешь делать… при мне же… Ну как тогда, с Сесиль… — Себастьян напомнил ему о случае почти годичной давности, когда они вдвоем разложили мисс Блейк, проигравшую им спор об исходе одного дела. Все трое в итоге остались довольны, и некоторая напряженность в отношениях начальника службы безопасности и финансового консультанта сошла на нет, сменившись взаимным уважением. Но это был первый случай, когда в их с Джимом компании оказывался кто-то третий. А сейчас, похоже, назревал второй…       — Конечно, буду, не брошу же я старого боевого товарища, — в тон Себастьяну промурлыкал Кошачий царь и просунул руку сбоку под его рубашку, ухватившись горячими пальцами за голую кожу. — Я тоже хочу кофе. Свежего и горячего, покрепче. Но сегодня — со сливками и сахаром. И пусть его сварит сербская девушка, ммммм? И сама разольет по чашкам… у Сесиль это неплохо получилось, но думаю, что Цеца справится лучше. — эти невинные для посторонних фразы на самом деле были шифром альковного языка, и содержали множество волнующих намеков, понятных только Морану.       Как всегда, когда Джим дотрагивался до него, Морану казалось, что по нервам пробегает ток, и его тело загоралось томительным желанием. Однако, в разгар буйного мужского празднества сделать что-то более откровенное, чем ответное быстрое прикосновение, было сложно, не уронив собственного статуса и статуса Джима в глазах молодых волчат Горана. Здесь, на Балканах, люди все еще четко проводили границу между тем, что могли и чего не могли себе позволить настоящие мужчины в отношении друг друга, будучи у всех на виду. И тут Моран даже ощутил нечто вроде признательности Павичу за то, что тот натащил сюда своих девок и так усердно подкладывал их дорогим гостям — серб, конечно, понимал куда больше про них с Джимом, чем хотел показать, и тоже, по сути, занимался защитой их репутации в глазах тех, кто должен был впитывать каждое слово Мориарти и без сомнений следовать за ним.       Словно почувствовав это, Павич тут же проявил себя во всей своей непосредственности, не забывая ни покомандовать, ни похвалиться собственной предупредительностью. Переглянувшись со Снитскими и не дожидаясь отдельных просьб, хозяин дома гаркнул, чтобы несли пахлаву и кофе:       — Да поторопитесь, черти! Мы хотим сладкого!       Потом он повернулся к Мориарти и на правах давних и добрых отношений ткнул его в бок:       — Ну что, босс, прав же я был насчет сегодняшней ночки, а? Хороши бы мы были сейчас на горной дороге, ха-ха-ха!        — О да, Горан, ты чертовски прав! — ответил Джим, а Себастьян добавил:       — Дороги дорогами, мы еще на них завтра насмотримся, а пока… Цеца! Эй, где же ты, красавица? Иди к нам! — он позвал девицу назад, и та радостно припорхнула обратно, благоухая, точно майская роза. Моран приобнял ее за талию и угостил сладкой медовой трубочкой. Она зарделась, точно девственница и, взяв лакомство, начала перекатывать его язычком во рту, роняя на кожу капельки меда.       — Стало быть, ты умеешь варить вкусный кофе, да? — спросил у нее полковник, собрав пальцами медовые капли и облизнув их.       — Да, господине, могу сварить его по-турецки, по-болгарски, по-венгерски, по-сербски или… как пожелаете. — подтвердила она и, тоже взяв с блюда кусок лакомства, предложила его Тигру. Моран взял сладкую пахлаву из ее рук губами и, прикрывая глаза от удовольствия, послал выразительный взгляд Джиму.       — Ммммм… ну после таких сладостей кофе нужен непременно…       — Мммммм… потрясающе… как… поцелуй… — Джим послал Морану ответный взгляд, не менее красноречивый, и в свою очередь взял губами рассыпчатую пахлаву из крепких (и очевидно умелых) пальчиков Цецы. — Ты такая искусница. Удиви нас своим кофе — и обещаю, ты тоже приятно удивишься.       — Да уж, Цеца! Ты слушай! — пророкотал Павич в своем излюбленном стиле «в каждой бочке затычка». — Вот уж кто зря слова не скажет, и обещать впустую не станет. Так что будь умницей!       Она шутливо поклонилась, давая мужчинам полюбоваться наиприятнейшими округлостями в вырезе вышитой блузки, и полностью сознавая, какое впечатление это произведет.       — Мне кофе прямо сейчас варить, господине? Или, может… вы желаете посмотреть, как я это делаю?       — Я тоже могу сварить кофе, и не хуже Цецы, — вмешалась бойкая чернокудрая Йованка; язык у нее заплетался, но она больше хотела казаться хмельной, чем была пьяной на самом деле.       — Господине, дозвольте и мне!       Она ловким движением распустила завязки на блузки, открыв обе свои груди — совершенно натуральных, смуглых, с темно-вишневыми сосками — на всеобщее обозрение, и четверо Снитских одновременно сглотнули, несмотря на то, что каждый уже держал по девице на коленях.       — Ты мне сваришь! — хохотнул Горан, словил озорницу в медвежьи объятия, и тут же под аплодисменты поцеловал сокровища, явленные мужским взорам столь бесхитростно или же столь бесстыдно.       Джим подождал, пока веселье немного уляжется, и гости вернутся кто к болтовне, кто к еде и выпивке, и обратился к хозяину дома:       — Ты, Павич, как-то хвастался, что у тебя тут, в белградском особняке, отличный хаммам — не хуже, чем в Стамбуле, и уж гораздо, гораздо лучше, чем в Лондоне… Там хорошую баню можно найти разве что в арабском квартале.       — Да, так и есть… — Павич расплылся в довольной улыбке. — Моран, ты-то должен помнить мою баньку, еще с прошлого раза! Правда, не в Белграде. Что, босс, хочешь косточки с дороги прогреть?       — И кофе выпить. — усмешка Джима не оставляла сомнений ни Морану, ни Цеце, ради чего он все это затевает.       — О, да так ты совсем разбалуешь нас, мой принц… Но я не прочь погреть кости добрым паром… — губы Морана непроизвольно растянулись в довольной улыбке, уж что-что, а хороший хаммам он любил, да еще в такой многообещающей компании. Сладкое предвкушение уже завладело им, но Горану он припомнил кое-что другое:       — Помню-помню, что за… банью ты мне устроил, когда мы неделю за албанцами по горам скакали, словно горные козлы. Если ты про нее, я воздержусь, пожалуй.       — Ах, ты про эту баню? Неееет, ты вспомни-ка монастырь, куда мы пришли после того, как отловили этих бродяг. Вот про ту баньку я тебе и напоминаю, а здешняя еще лучше, сам проверь! Мамой клянусь, тебя потом не выгнать будет оттуда! — Павич еще и перекрестился для пущего эффекта, на что Себастьян только рассмеялся:       — Ладно, ладно, Медвед, я понял, про что ты намекал. — он повернул голову к Джиму, увлеченно кормившему девицу с рук медовыми сладостями, и милостиво дававшему ей обсасывать свои пальцы.       — Пойдем, босс, попарим кости. Неизвестно, будет ли у нас такая возможность в горах, там и умывальник за счастье будет, а парни, наверное, в ледяных речках моются.       — Обижаешь, приятель! У нас там неподалеку горячие источники — лучше любой бани и за подогрев платить не надо! — Горан тут же ринулся опровергать намеки Морана на суровые условия тренировочных баз. Но из-за стола все-таки вылез и, пошатываясь, пошел в обнимку с черноволосой девицей, в сторону отдельной постройки, над крышей которой уже клубился дымок или пар.