***
Делвин как-то обмолвился, что эльфийка отправилась с ним к могиле его матери. Бриньольф тогда лишь нахмурился, едва ли припоминая хоть один рассказ о семье Меллори. А тот сидел, тоскливый и вперивший свой взгляд в женщину, о чем-то щебетавшую с Сапфир. Волосы темной рекой вновь вились ниже талии, она яро жестикулировала, вынуждая девушку с ледяными синими глазами улыбаться своему рассказу. Чуть острые клыки подчеркивали широкую улыбку. Красивая. Бриньольф отвел взгляд. Но хотелось вновь обернуться. Делвин подталкивает засаленный уголок бумаги ближе к вору, до этого придушенный посудиной. А в нем: «С почтением и скорбью сообщаем Вам, что Гринвитт Меллори скончалась в Лордас вечером. Все имущество находится у тана Данстара до первого Вашего требования. Добрых дней» Последняя фраза как насмешка о том, что добрых дней осталось только желать. Мужчина молча наливает им эль, мимоходом сжав холодное запястье друга. Они выпивают, не чокаясь, и мысли Делвина все о прошлых днях. — Дел! — кричит мать, красавица с такой тонкой талией, что ладони отца ложатся пальцами друг на друга, когда он каждый раз, приходя домой, поднимает её в воздух и кружит. Она улыбается и забавно подпрыгивает, машет рукой и зовет семью домой. Зовет его, Делвина, после утомительной работы на поле. И он помнит, как ему нравилось раскидывать руки, касаясь колосьев пшеницы, чтобы потом бежать так и обхватывать её плечи. — Знаю, дорогой, поступай, как лучше тебе. Проживем мы здесь, езжай в город. Глаза матери наполнены любовью и осознанием, что видит она его в последний раз. Каждый раз ему кажется, что она отрывает по куску от себя, чтобы отдать недостающее звено сыновьям или мужу. Не важно что это — вера или внутренняя сила, после которой не дрожат руки. Ему кажется, что стоит остаться. Но большой город манит, как манили потом темные бары и звон чужих тайн и монет в кармане. И он уходит, уходит от нее. Оставляя на двадцать лет, каждый раз желая вернуться, но каждый раз не находя смелости. Дурак ты, Дел. С ветром в карманах. А теперь не к кому возвращаться. Незачем. Всё он отсылал ей, всё наработанное. Зная, что не золото она ждала с гонцом. А известия от трусливого сына. Как же паршиво. Делвин все же закрывает глаза, отделяя себя в темноту, подальше от взоров украдкой. Как долго мы обещаем себе волю к действиям, как долго говорим, что успеем. Мы ничего не успеваем. Не успеваем взять себя в руки. Не успеваем принять решение. Придумали себе наслаждение моментами, когда нужно наслаждаться всей жизнью. Не завтра и не вечерним тирдасом. Не пятой луной. Всем. — За юность мы пьем? — Прошлым дням наш почет, — невесело отвечает Меллори, даже не делая ставок на то, кто стоит рядом с ним. Из всех, кто его знает, только недавние знакомые задерживаются подле него во времена плохого настроения. И Даянира. Они ничего не говорят, хотя Меллори чувствует, как она присаживается рядом на тот же стул, подгибая ноги. У него нет сил даже на то, чтобы подвинуться. И данмерка обвивает его локоть руками, прижимаясь к боку. Он немного улыбается. Сколько еще раз они сидели, и будут так сидеть, делая плохое настроение друг друга немного лучше. Вопрос без ответа, подтекста и второго дна. Делвин был первый, кто воспротивился отсылке эльфийки-барда из их крысиного угла, по сути, единственный c молчаливого одобрения Бриньольфом. Вот и принял на свое попечение. Пахнет лавандой и ледяной колодезной водой. Колкий подбородок упирается в плечо, возвращая к действительности, отвлекая от внутренней боли. Векс подозрительно щурит глаза, Бриньольф задумчиво наклоняет голову вбок, Тонилла не терпит и добавляет пару обличающих словечек. Даянира отстраняется только для того, чтобы забрать из стиснутых пальцев стакан с выпивкой. Ей все равно. Ему все равно. Он молча показывает письмо. Ее пальцы крепче сжимают локоть, когда она читает. — Жена? — Мать. И хриплый вдох. Даянира молчит. Недолго. Только давая передышку на то, чтоб принять осознание, что кто-то ещё посвящен в твои дела. — Давно ты не виделся с ней? — С пятнадцати лет. Ему хочется убить себя за свои слова. За свою глупость. Или чтобы не чувствовать жжение внутри. Давай, скажи, что так нельзя. Скажи, что так поступают только полные ублюдки. Делвин тогда скажет, что он вор, следовательно, нет разницы между этими словами. Но он слышит совсем другое: — Съездить с тобой? Внимательные глаза напротив сбивают дух на доли секунд. — Куда? — К ней. Делвин смотрит поверх её плеча. Он не понимает почему все вокруг размывается. Кивает, ощущая благодарность, разливающуюся по венам. Спасибо, девочка.***
— Почему я не удивлен? — приходится разговаривать еле слышно, но Рису хватает, чтобы раздраженно дернуть хвостом на звук его голоса. — Прибереги речи для улучшения дисциплины в Гильдии, мой дорогой заместитель, — не менее едко получает в ответ. — Все. Идем. И первым выныривает из леса к покосившемуся дому. Даянира ступает ему в след в след, позвякивая украшениями. Задать вопрос о том, что делает здесь она, а не Векс или Сапфир, Бриньольф не успевает. Каджит, лучась радостью, уже приветственно отбивает ладони бандитов, пока эльфийка разыгрывает робость. По ней глаза охранников мажут вскользь, не выявляя оружия, особой силы и не чувствуя магической ауры. Бриньольфу кажется, что огромный бретонец ощупывает каждого, масляно блестя слишком яркими глазами. Но с кошаком доброжелателен, взмахом руки встречая и норда. — Хорошая ночь, а? — бретонец смеется не размыкая губ. Вор ухмыляется в ответ, панибратски хлопая сильнее нужного по кошачьей спине, и бросает: — Тиха и безлунна. Не скучновато лишь с куриными бедрышками вам тут? Бандиты гогочут, что не отказались бы от девичьих, вырывая у Даяниры кокетливое хихиканье. Она нетерпеливо покачивалась, поглядывая на вход, совсем не обращая внимания ни на кого, пока цепкие пальцы каджита хозяйски гладили ее бедро. Он видел, как в холоде ранних весенних вечеров подрагивали ее руки. Вор пытается просчитать для чего Рису компания, помимо заявленного дела между ними. Красноводное Логово надежно схоронилось в лесу, но дрянь, что скрывалась под ним, дошла до доков Рифта. Охрана не выглядит серьезно, но они очевидно трезвы даже при своей нарочитой расслабленности. Значит, гостей здесь ждут. Каджит ладно забалтывает этих парней, держа руку на покатом плече Даяниры, которая нервозно заламывает руки, переступая с ноги на ногу. Мужчина тревожно наблюдает за ней боковым зрением: для чего ненормальный коврик притащил ее сюда? Женщина, улавливая его взгляд на себе, распахивает глаза, с жадностью подаваясь к нему. Норд неосознанно подступает ближе, опуская руку на ее талию куда более деликатно, чем кот. Но заполучив внимание на себе, она снова отворачивается, безучастно снося шарящие движения кота по своему телу. Тот самодовольно заканчивал очередную шутку, наконец поворачиваясь к своим спутникам. — Повеселимся сегодня, сладость? — он развязно прижимает эльфийку еще ближе, игнорируя ее писк. Бриньольф напрягает ладонь, почему-то желая вырвать ее из загребущих лап, но холодные глаза охранников не дают покоя. Он обдумывает все еще раз. Она зачем-то позвала его к себе ближе? Чтобы он… что? — Идем, а то тебе ничего не достанется, — нараспев бросает каджит, прежде чем открыть узкий лаз, уходящий вниз. Бриньольф чувствует раздражение от того, насколько хорошо они понимают друг друга даже в ссоре. Даянира очевидно включилась еще до того, как сумасшедший мозг выдал идею. Вор соображает: притон, болезненного вида девушка и двое мужчин. Один выглядит как постоянный посетитель, другой слишком внушительно, чтобы казаться безобидным. Какое может быть прикрытие? У нее дрожали руки, жадная тоска во взгляде. Дрожь? Даянира в лютый холод способна ходить в легкой одежде. Снизу он слышит тонкий девичий визг и смех каджита. Вот оно что — понимает Бриньольф, когда перед глазами встает низкое помещение, мутное от дыма дешевых светильников. Длинный коридор вел меж комнатных углублений, больше напоминающих конуру, что изредка были прикрыты занавесями. Барная стойка за клеткой из прутьев. Вонь и мерзкие звуки ударили по рецепторам, заставив кривиться. Кашель, невразумительный гвалт, в котором не было ничего человеческого, из какого-то угла доносились глухие рычащие стоны. — Подожди меня здесь, но не смей забирать себе все веселье, — глумливо сверкают каджитские глаза, когда он небрежно толкает Даяниру ему в руки, словно груз. — А ты не разрешай ему все, что он захочет раньше обговоренного, ясно? Сейчас принесу тебе твою оплату, сладость, — она невнятно что-то отвечает на это, недовольно сводя брови, при этом не прекращая довольно кривить лицо. Выглядело это противоречие жутко. Ее нетерпеливую дрожь мужчина чувствует кожей, ровно как и мутные взгляды посетителей у стойки. Что-то внутри него продолжает яростно рычать от чужого внимания к ней, жадно сгребая данмерку ближе. Она довольно улыбается и льнет щекой к его. Так, будто бы с трудом осознает происходящее. Рис прибавляет что-то еще более отвратительное, беспечно указывая на комнатку, скрытую смердящим куском ткани, и растворяется в полумраке коридора. Бриньольф чувствует себя дураком, удерживая невозмутимое лицо, перенося тяжесть чужого тела на свое. — Идем, — тихо говорит эльфийка, безвольной куклой обозначая смирение. — Все еще не до конца понимаю для чего ему тут кто-то из нас. Учитывая вашу слаженную игру — тем паче я, — когда засаленная ткань отрезает их от остального логова, Даянира снова издает эти наигранные звуки, жестким движением руки приказывая ему опуститься на потертый соломенный лежак. Она ведет себя развязно и торопливо, тем не менее аккуратно притираясь между его расставленных коленей и наконец замирая. — Из-за меня. Извини? — еле слышно, почти виновато. — Я знаю тут кое-кого, кто будет говорить только со мной. Но Рис после собирается сунуться в подземные переходы, но не сможет оставить меня одну. Бриньольф лишь пожал плечами, крепче сомкнув руки на мягкой талии и подтянув женское тело к себе. Мораль давно была редкой спутницей его жизни, но что-то здесь казалось неправильным: вынужденные улыбки и её уязвимость под расплывчатыми случайными взглядами посетителей притона. Он смотрит на трепещущий локон у ее лица, думая, что при других обстоятельствах заправил бы его за ухо, нежно проведя по гладкой щеке до витой серьги на мочке. Но все трепетные жесты в этом клоповнике кажутся отвратительной декорацией, недостойными ее. Вместо этого он задумчиво, в деланной со стороны ласке касается загривка, растирая зажатые мышцы. Если бы кто-то зашел, то увидел бы лишь безропотную девицу в мужских руках. Даянира опирается на него уже спокойней, покусывая губы. Пальцем он ощущает мурашки на холодной коже. — Ты не должна быть в таких местах, — она лишь смеется с властных ноток в его голосе, но искренне. — Думаю, мы оба бывали в местах гораздо хуже. И в компаниях куда неприятнее, — ее лицо так близко, отчего все остальное расплывается — он смотрит только ей в глаза. Серые, слишком яркие в плохом освещении и по его ощущениям. — Не бойся: Рис нас защитит. На поддразнивания Бриньольф недовольно фыркает, обхватывая затылок ладонью и низко рокочет близко-близко к ее ухмылке: — Я сейчас начну половину того веселья, что мне обещали, если ты продолжишь ставить этот коврик выше меня. — Только после платы, что причитается мне, — они по-детски хихикают, сидя в наркоманском притоне, прижимаясь лбами друг к другу. За тонким ограждением раздражающий шум, где можно разобрать визгливый тембр каджита, а здесь он касается ее, держа близко к себе, чтобы никто не коснулся, чтобы… — Что опять случилось между вами? — не нужно уточнять кого именно Бриньольф упоминает, и видит тень на женском лице. Что-то печальное коснулось ее черт, как восковая грустная маска. — Он.. бывает холоден и груб, — мужчина сдерживается, чтобы не хмыкнуть. Ему удивительно, что сумасшедший кот вообще находит время на нежные привязанности. Каджит умеет прислушиваться к другим, но никому не позволяет влиять на свои решения. Разве что ей. Поэтому Бриньольф молчит, пока Даянира выстраивает мысль. Близки ли они, чтобы она делилась личным? В отвратительном подземелье, вынужденные разыгрывать развратных персонажей в этой сценке, должно же быть что-то настоящее между ними? — Вы действительно как члены семьи, — сухо, как кремнем о кремень. Что-то отрицать невозможно: к примеру, их особенную связь. Даянира с любовью и грустью улыбается. Она не смотрит на него, опустив задумчивый взгляд, а ему хочется, чтобы она видела его сейчас, а не то, что ее тревожит. — Это так больно, — она шепчет еще тише. В густом низком голосе дрожит что-то обиженное и детское в своей искренности. — Когда он начинает вести себя так, словно я ему не нужна. Когда он отстраняется и молчит, не подпуская к своим проблемам и горю, а я схожу с ума, потому что не могу помочь. В моменты, когда он спокоен и искренен, мне все ясно, но иногда кажется, что если нас разбросает по разным провинциям, то он смирится. Наверняка это не так, но мы редко бывает друг подле друга, и оно не делает мои чувства слабее, однако… как мне понимать его издали, если он молчит и о хорошем, и о плохом. Мне сложно одной поддерживать для двоих то, в чем он не понимает как учавствовать. — Может быть дружба для вас — разное? Глупо требовать то, что не может дать тебе другой, — Бриньольф мягко касается ее морщинок на лбу. Она слабо улыбается на этот жест поддержки, пальцами легонько перебирая шнуровку его одежды на груди. — Мне бы просто хотелось знать, что моя дружба для него — такая же поддержка, как и его для меня. Что она нужна, понимаешь? Я принимаю его любым, но мне… тоже это нужно. Чтобы какие-то мои взгляды принимали. Бриньольф думает о том, что закостенелый в своей подозрительности и жесткости разум Ри’Сдаса едва ли способен внять такой просьбе. Подобные разумы пожирают проникающий в них свет, словно и не было его. Он знает, что эльфийка никогда не согласилась бы с ним. Она упорно видела что-то другое в каджите, чего не рассмотрели бы остальные. Чего не понимал вор. — Зато ты стала ближе к нам. Твоя поддержка много значит на Гильдии, чему я удивлен, признаюсь, — норд не знает утешительно ли это звучит, но Даянира действительно рада, очаровательно приподнимая уголки губ после этих слов. — И мне сдается, что он ценит тебя больше кого-либо. На других он просто смотрит, как на дерьмо, которое либо можно пустить на удобрение почвы его великих замыслов, либо в сточную канаву — лишь бы не мешалось. — Неужели ты его защищаешь? — она делает такое несносно-удивленное лицо, что Бриньольф в нарочитом раздражении спихивает ее с себя под верещание, прижимая к вонючему лежаку, чтобы было неповадно. Данмерка бьет его ногами, отплевываясь от неприятного запаха и пытаясь выкрутиться из-под его тела. Он запоздало думает о том, что вряд ли кому-то здесь есть до них дело, но происходящее неплохо подтверждает их легенду. И мстительно не дает вырваться из его хватки, пока Даянира не начинает причитать и недовольно ныть, что вся грязь с пола окажется у нее в волосах. Норд со вздохом подчиняется, позволяя ей опереться о стену. Такие космы действительно очень сложно промыть, и ему в очередной раз не хочется задумываться о причинах подсознательной заботы. Бриньольф смотрит на потемневшую, что у людей означало бы красноту, кожу, пока женщина деловито приглаживает прическу, поправляя тонкие шпильки. За спиной откидывается занавеска и появляется кошак, а он все смотрит и смотрит на нее, наверное, выучив уже каждую черту. — Шалили без меня, дети? — каджит врывается к ним бешеным волкодавом, что увидел хозяев после долгой разлуки. Пинок, который чувствует на себе Бриньольф, вряд ли случайный, пока Рис устраивается посередине, сгребая эльфийку по рукам и ногам. Вор, внимательный к деталям после их разговора, видит как осторожно трогает, заключает ее в своей хватке кот и как даже трогательно утыкается носом в воротник. Не к месту вспоминаются рассказы одной каджитки, что объяснила ему как ее раса проявляет привязанность. Потираясь мордой и шеей о части тела, они оставляют метку и смешивают запахи. Это редкость, которая осталась лишь семейным ритуалом, потому что мало кто из каджитов станет терпеть посторонние ароматы на себе. Даянира улыбается ему, почувствовав взгляд, и заметно расслабляется. Почему-то он уверен, что эльфийка тоже знает об этом поведении. Мужчина отворачивается к проходу, где в ломаной позе застыл еще один человек, которого привел с собой Рис. В сухих артритных руках поднос с зеленоватым кувшином. Незнакомец пристраивает скууму на узкую скамью и присаживается следом, обращая уже более пристальное внимание на них. Алый огненный взгляд безмятежно направлен на данмерку. Вампир. — Давненько не виделись, Дая?