***
Каджит определенно не очень доволен имеющимся раскладом. Нельзя не отметить, что стрела в ноге не прибавляет уверенности в обратном, особенно, когда твоя лошадь доживает считанные минуты наряду с парой полудохлых разбойников. При этом Рис испытывал удовлетворенность от своих метких ударов им в черепа и негодование от жизни. Только сколько не упражняйся в телепатии — никого не воскресишь, даже свои хорошие предчувствия. Солнце пекло нещадно, а пески стали жителями ночных кошмаров на ближайшее время. Кот попытался отследить время и направление, но тщетно. — Сколько стоит небезраличие здешних жителей к нуждам утопающих? — воззвал каджит, наверное, разве что к даэдра, старательно подволакивая ногу и выглядя в своих глазах очень и очень несчастным. Песок в зубах и хвост ломает — разве эта жизнь хороша? Рис с обиды пнул близжаюшую глыбу и, немного подумав, уселся сверху. Смард от тел разбойников начинал щекотать ноздри, а рана в ноге — нервы. Когда Цицерон клал заживляющие травы в котомку, наверное не стоило их выбрасывать за углом ради скуумы. Кровь еле сворачивается, проводя дорожки по икрам и путаясь в песке. Ри’Сдас оборачивает ногу случайно найденной рваной тряпкой, которая быстро пропитывается кровяными потоками. Кот завороженный вглядывается в алое, что тягуче мерцает на солнце. Как редкие огненные всполохи на даэдрической броне. Красиво. Сколько он видел крови? Немыслимо много. Вспоминать — и сразу ухмылка растягивает губы. От открывающейся перспективы не доковылять до города каджит грустнеет. Меж тем солнце весело пышет жаром и медленно клонится к горизонту, совершенно безразличное к горю смертных. — Я куплю Бабетте летучую мышку, если найдется добрый человек! — расчувствовался кот в первой половине часа, посматривая в небеса словно кто-то там записывал его раскаянье. Он пытался прыгать, ползти, пинать лошадь и мертвые тела, но с каждым новым действием кусок плоти начинал расходиться, усугубляя положение. Кот не знает сколько именно протянет. В конечном счете Рис благодарит болевой порог рваным стоном и вновь устраивается на уже таком родном камне. — Стрела в колене, а я все еще девица на выданье, — тянет каджит, подпирая голову кулаком. — Что же так грустно? — голос вспылывает на задворках мутноватого сознания и Рис простодушно отвечает: — Жизнь по сути раздает. Предавался с малых лет неблаговадным делам. — Каким? — заинтересовался голос. Рис вздыхает и поудобнее подбирается на камне. Хоть кто-то проявляет к нему интерес. Становится приятно. — Все и не упомнишь. Мышей подкидывал соседям в молоко. Может, за это мои беды? — Рис округляет глаза, запрокидывая голову вверх. Несколько раз моргает, прежде чем перед носом вырисовывается сероватый силуэт. — Не думаю. Только если мыши были перерожденными душами жрецов, — силуэт странно движется из стороны в сторону. — А вы многих таких мышей встречали? А то я злокрысов вон продавал за декоративных собак… какой грех. И почему именно мыши? — каджит упирается макушкой во что-то очевидно живое и стрижет ушами воздух. Перед глазами вертится радостный калейдоскоп. — У вас, определенно, проблемы с божественным началом. Откуда идете, кстати? Голос осторожно отдаляется. Рису хочется схватить его и продолжить столь увлекательный диалог. А еще он боится остаться один. — Из храма. — Неплохое начало для очищения души, — насмешливо колеблется голос. Кот успокаивается. — Чем занимались там? — Осквернял. — Не то что бы я знаток вероисповедания, но, вроде, искупления не так совершаются. — Голос уже ощутимо идет веселыми вибрациями и до ушей каджита доносится смех. — Полагаете? — совсем разочаровывается Рис, пряча лицо в слипшихся от крови ладонях. Он чувствует, как постепенно вытекает из него вместе с кровью сознание, оставляя лишь душный дурман, будто от ладана. Рис не любит храмы. Слишком много там голосов. — Вам помочь? — Кажется, голос на что-то решился. Плеча касается рука с такими острыми пальцами, что каджит пытается шарахнуться в сторону из-за чувства, что это заточенные колья. Он расширяет глаза, наконец видя перед собой четкие очертания. Данмерка, бледная и серая, как смерть из баек. В последствии Рис вспоминал их первую встречу как собственную победу безграничного кошачьего обаяния. И только эльфийка прятала лукавую улыбку, помня взъерошенного и почти убитого солнцем и потерей крови кота, который реагировал только на ее голос и запах суджаммы, которую она достала для обеззараживания раны. Реагировал настолько хорошо, что сделал первые шаги, как ребенок за куском молочного пирога. И злился, что его ноге досталось больше, чем желудку. Она никогда не скажет ничего о том, как именно тащила практически безвольное тело в город. Ни как в доме пахло трупным запахом разложения и — немного — гноем. И почему это сделала. Он никогда не произнесет о том, что ее голос — единственное, что удерживало от желания уйти в беспамятную темноту. Они встретились невыносимо жарким днем на Солстхейме и разошлись спустя пару недель. Они не стали говорить ничего не прощание, но Рис, бурча что-то о «сопливости момента», подарил ей белоснежный кроличий шарф, что купил у заезжего норда. Зная каджита всего несколько дней, Даянира поняла этот жест. Он благодарит. И он оставляет что-то от себя. А еще ждет. Это она уяснила потом, когда каджит на отплывающем корабле, за все время ни разу не сменивший настрой на даже спокойный, молча смотрел на нее, пока пристань не скрылась за поворотом. Эльфийка отчего-то знала, что это еще не конец их странного начала. И что еще немного хочется увидеть снег.***
Настоящее время. — Брин, если не ты дашь на это разрешение, то письмо отправлю я. Я пытаюсь добиться твоего ответа неделю, не веди себя как идиот, — тембр Делвина опасно колеблется, что невыносимо злит рыжего вора. Бриньольф резко разворачивается и щурит глаза, всматриваясь в точно такой же упрямый взгляд Меллори. Вот как ты заговорил. Значит, теперь наше «проклятье» способен развеять только полоумный каджит-убийца? Кто здесь полоумный, Делвин? Где ты был со своими письмами, когда Фрей разворовывал золото Гильдии, когда Сапфир попалась мелкому приезжему воришке, который едва не прирезал ее, требуя у нас выкуп. Когда нечем было крыть долги Мавен, когда в Цистерну с кладбищенскими злокрысами проникла чумка и своими облезлыми пальцами утащила с собой Лоттера. Когда ты сам разбавлял водку водой, а воровать приходилось не золото, а еду. Что же ты делал? Сидел, вздыхая, задницей на куче мелких заказов и бесчисленных отчетов. Смотрел в рот сначала Мерсеру, а потом судьбе, которая не спешила менять свой нрав на доброжелательный. Как и все смеялся над тем, как я пытался продать гребанные «эликсиры» на рынке, чтоб этой осенью рычанка Векс не выросла еще больше. Бриньольф зло смотрит на него и хочет сказать все это. Выпалить, чтобы проклятый норд сгорел тут же на месте. Смотрит, пряча трясущиеся руки за спиной. Смотрит, видя каменно сжатую челюсть вора, и понимает, что тот обеспокоен ничуть не меньше. Что тот прекрасно все понимает и пытается исправить. Становится горько — и оттого еще яростнее. Судорожно втягивает воздух и цедит: — Вы уже все решили без меня. Отправляй, но если все это обвалится вместе с крышей на Муравейник… я тебе очень не позавидую, Делвин. Ясно? В конце-концов Бриньольф не знает что делать теперь. Зима подкашивает его; с каждым выдохом, что обращается в пар, вытекает что-то еще. Надежда, наверное. Он рассеянно обводит взглядом пыльные своды из маленького коридора перед «Флягой», пытаясь не слышать, как сопит в спину Делвин, возмущенный тем, что «щенок пытается рявкать на волка». Только Бриньольф не может видеть собрата по ремеслу иначе, чем завшивейшей шавкой, решившей погнаться за местом кормежки у повара, а не могильщика. Или наоборот, ведь данная ситуация непонятная норду. Кто будет жрать истлевшие кости на этот раз? И не обращая внимания на Меллори и подозрительные взгляды Тониллы из глубины таверны, выходит прочь. Казалось, что лишний звук заставит его вытащить нож и всадить в первую попавшуюся поверхность. Поворот. Скрип. Вновь поворот и бьющий в обнаженное горло мороз. Бриньольф прикрывает глаза от белизны солнца. Его снова трясет, но от злости или холода? Срывая с закоченевших вмиг рук сухие щелчки суставов, он яростно трет пальцы. Вдох, обжегший хуже забродившего пойла, от него заболели легкие. И сквозь сухой кашель мужчина чувствует как мягко продавливаются просыревшие настилы. Совсем рядом. Вслепую повернув голову, Бриньольф сначала ощущает лаванду, потом прикосновение к плечу и следом как начинают слезиться глаза от солнца. — Все нормально? А вот и птичка прилетела певчая. Мужчина давится смешком и грубо отводит плечо назад, натягивая мышцы до боли и сбрасывая ее пальцы. Хочется наорать и прибавить, чтоб не лезла туда, где нос прищемит. Хочется, но не сбывается. Бриньольф криво улыбается и качает головой. Можно отпустить сальную шуточку. Можно перевести тему. Можно послать куда подальше и ударить словом побольнее. — Тебе не холодно так? Все, что бурчит он, с пренебрежением оглядывая Даяниру, что замерла в двух шагах от него. С раздражением и гулким ударом сердца он отмечает, что ее рука все так же протянута к нему. Вот дурочка, утешать собралась? — Это Делвин сказал отдать тебе. Нет, не утешает. В руке увесистый кошель, а у горла точно так же гуляет ветер. Бриньольф непонимающе хмурится, выгибая бровь. — О чем ты, детка? — Я работаю у вас. Это проценты от заработка, — низкий голос наполняется хрипящими нотками, что, как вор понял за неделю, означает у этой птички раздражение. Бриньольф глупо улыбнулся. Это шутка? В их притоне бард? Смешно. Хотя посетителей прибавилось. Не особо чистых на руку — плюс. Бриньольф тупо оглядывает тощее запястье с какой-то белой ниткой и на ней узлы. На ум приходит, что шесть узлов на белой нити вяжут последовательницы Азуры. Ну хоть не Дибелла. Мужчина почти смеется от этой мысли, а Даянира поджимает губы, внезапно подкидывая кошель и прицельно бросая его вперед. — С ума сошла? — уже более сдержанно интересуется он, подбрасывая пойманную вещь в ладони. — С чего ты вдруг решила, что работаешь у нас? День с одними сюрпризами. Норд излишне пристально смотрит на женщину, что вышла на улицу в зимний день в легком льняном платье, и его передергивает от набежавшего мороза на момент. Даянира устало прикрывает глаза, наклоняет голову вбок и явно собирается уходить. На тонкие плечи накинут тот самый шарф. — Мне нужно заключать с вами договор, подписанный кровью? Нет. Остальное не должно быть тебе важно. Я прихожу, подрабатываю и часть отдаю вам, как и во всякой таверне. Или воры станут отказываться от золота? Светло-серые глаза лукаво щурятся. Бриньольф сжимает пальцы на собственной ледяной шее и понимает, что возразить ему нечего. И незачем. А от притока пары монет отказываться глупо. Даянира это понимает. И, кажется, знает часть ситуации. Мужчина удивленно пожимает плечами, наконец усмехается и прячет золото в карман. Пожалуй, ему все равно почему она решила так. — Ты принята, детка. Данмерка закатывает глаза и подходит ближе. Бриньольф с недоверием оглядывает ее, готовый уже открыть рот, но Даянира только скидывает шарф с плеч и повязывает его вокруг горла норда. Бантиком. — Иначе Гильдия лишится шеи, на которой она сидит. Подмигивает и уходит, с улыбкой слушая, как позади отмирает и хохочет рыжий вор. Бриньольф украдкой дует на мягкие шерстинки и чувствует, как тепло пробегает по коже. Самообладание возвращается, чтобы остаться, и появляется мысль, что кошак может точно так же заставить бежать кровь по венам околевшей организации. Чем даэдра не шутит?***
— Дядя, а ты везде такой пушистый? — маленькая девочка-нордка замерла подле Риса, завороженно посматривая на его самодовольно вихляющийся хвост. Каджит скашивает глаза вниз, покрепче перехватывая мешок. — Новенькая, что ли? — невнятно бурчит и поводит плечами, уставшими от тяжелой ноши. Девчонка кивает, забывая о словах Констанции насчет разговоров с неизвестными путниками — ее слишком интригует сумрачный незнакомец, да еще и с хвостом! Лисси думает, что именно так выглядят бывалые путешественники: чтоб шрамы на лице и одежда странная. Она оглаживает ладонями свое выцветшее платье и вздыхает. — Не везде, — делает страшные глаза и смешно скручивает кончик языка меж острых клыков, — Но только ш-ш, иначе шкуры каджитов подешевеют! Лисси, конечно, не знает кто такие каджиты, а новый знакомый столь забавен, что она смеется и тянет его в сторону приюта. — Пойдем, познакомишься с моими друзьями? Ри’Сдас делает вид, что бессилен перед недюжинной силой Лисси, и позволяет себя увести под заливистый смех довольной девчонки. Они проходят за скрипящие двери в полутемное помещение, и каджит наконец скидывает мешок на дубовый стол. — Рис! С гомоном ребятня гурьбой виснет на коте, дергая за уши и хвост — до чего дотянутся. А каджит и доволен, шутливо ероша разномастную детвору по вихрам. — Рис, ты где был, расскажешь? — А у меня новая кукла, Констанция сама сделала, посмотри! — Ты был в Солитьюде? А правда, что там у стражников ручные орлы? Каджит улыбается во всю пасть и напускает на себя важный вид: везде был, всё видел, всё великая страшная тайна. А дети и рады загадкам, наперебой треплют гостя и мешок, выуживая из недр ткани подарки. Констанция смотри на все это с доброй усмешкой и украдкой выцепляет Риса из толпы, пока мелочь разбирает игрушки из мамонтовых бивней и вкусные лепешки с чабрецом. — Тебя искала Гильдия, знаешь? — сообщает шепотом девушка, не переставая краем глаза следить за подопечными. — В очередь, в очередь, — клыкастно ухмыляется каджит, развязно приобнимая ее за плечи, — к остальным, кто меня ищет. Но, признаюсь, я практически заинтригован, ведь они посылают самых настойчивых гонцов! Кот немного щурится, мечтательно облизнувшись. — Вам письмо, — бодро рапортует рыжий паренек, кожа вся в рытвинах, а пальцы нетерпеливо дрожат, всучивая свернутый пергамент. Ри’Сдас отвлекается от взламывания замка в заснеженной подворотне и хмуро скашивает глаза на заляпанный кусок бумаги. — Пошел. К даэдра, — злобно шипит кот, когтями перчаток распарывая горло незадачливого гонца. Парень изумленно булькает и харкает кровью на обледенелых камнях, а каджит, отвернувшись, сжигает послание в пальцах. — Последняя отмычка была, чертов н’вах. Это письмо уже пятое с печатью Гильдии Воров, и если дело пойдет подобным образом и дальше, то в Рифтене не останется маленьких назойливых почтальонов. Сплевывая, Рис поворачивает в сторону конюшен. Настойчивое приглашение ждет очень недовольных гостей. В интересах этой шайки предоставить вразумительную причину нарушения его личного пространства. Каджит выдыхает морозный водух, когда в ушах смешком откликается знакомый голос: «Личное пространство — это весь Скайрим? А ты недотрога.» Нет, сердце стучит все так же ровно. Абсолютно точно. Наверняка. Ри’Сдас не замерзает в холодных песках, но когда она рядом, то становится теплее. Констанция мило улыбается, постукивая ноготками по тяжелой руке у своей ключицы. Она не тешит себя представлениями о том, что творит по ходу своей жизни кот и насколько длинна очередь по его душу. Поэтому кинжал держит поближе, а нейтралитет — выверено, с некоторыми уступками. Да и детям Ри’Сдас нравится, как и последнему иногда играть в великодушного дядю-путешественника. Констанция подозревает, что кот неимоверно спесив и ценит возможность покрасоваться, не упуская случая блеснуть даже перед самыми доверчивыми из представителей любых рас. Рис же — что она слишком привыкла видеть плохое. О живописной картине в пыточной комнате Грелод, когда Мишель нашла бывшую хозяйку приюта, оба молчат. — Мне с тобой не справиться! — испуганно шепчет Констанция, стараясь не разбудить то ли детей, то ли ледянящий ужас где-то внутри. Босая, девушка стоит, обжигая пальцы воском с нервной свечи, что пляшет в дрожащих руках. Она пришла на металлический скрежет в комнате для наказаний поздно ночью, когда Грелод уже верно легла спать. Хозяйка весь день была в скверном расположении духа, едва ли не пинками выгнав какого-то путешественника, наверное, перепутавшего дома. Констанция не сомневалась, что кому-то из детей предстоит сегодня провести ночь в скобах и с крысами, поэтому тихонько прокралась мимо спален, сразу же прикрыв за собой дверь. Увиденное почти заставило ее поседеть. Вместо испуганного ребенка с руками в железках она видит изломанное тело, подвешенное цепями за крюк на стене. Сталь практически разорвала тело, вдавливаясь в него, а с раскроенного до ушей рта капает черная в неярком свете кровь. Грелод. Ледяные голубые глаза светятся в темноте, выдавая того, кто находится сейчас здесь. Убийцу; но девушка к своему ужасу чувствует странное облегчение и желание запечатлеть все как можно точнее в памяти. За тонкой стеной слышно, как гремит броня стражника, совершающего ночной обход. И два взгляда скрещиваются: оценивающий — незнакомца и уже более осмысленный — Констанции. Ее пересохшие губы могут вытолкнуть только одни глупые слова, которые кто-то в темноте находит смешными. — Заказ не на тебя, красавица, не бойся пока что. Почему ты не спишь так поздно, как полагается хорошим девочкам? Каджитский говор с очень явным акцентом приятно ласкает слух. И она смелеет. — Ты из Темного Братства? — Нет, от Талоса всемогущего, избавителя грязных нордов и прочих убогих. Голос настолько едок в своем сарказме, а Констанция не знает, что и думать. — Ты хоть представляешь сколько мне здесь придется убирать? — гневным шепотом. Если сегодня ее жизнь не станет обрываться, то не о чем и переживать. Почти. Глаза прикрываются в — как кажется Констанции — извиняющейся манере. — Свинье смерть в собственном свинарнике. Кем бы ни был пришелец — он зол на Грелод и не настроен на беседы. Констанция чувствует холодок, что пробежался по хребту, и спешит исправиться: — Сложно спорить, вам виднее… -… то есть всему Рифтену ее дерьмо еще в глаз не попало? — усмехается каджит. Девушка слышит, как с тихим свистом убирается клинок в ножны и немного выдыхает. — Иди спать, красавица, я закрою комнату и верну тебе ключ. — маленькая пауза, после чего в невозмутимом голосе прорезаются самые настоящие издевательские нотки. Думаю, тебе стоит подумать о завтрашнем представлении перед стражей. Констанция теряется. — Стража? Что мне им сказать? — Ори как резаная, плачь, истери, чтоб не повесили убийство одной премилой старушенции. Детей не пугай только, — готовностью откликается убийца. — Сволочь, — с чувством, окончательно загоняя страх подальше от разума. — Шутишь? — в тоне даже слышна обида — Я для вас теперь как Тайбер Септим, не меньше. А теперь иди спать, можешь помолиться за святого избавителя. И Констанция с радостью уходит, переставляя ноги со скоростью ветра. А потом, лежа в кровати и с силой смыкая глаза чувствует, как в руку, лежащую поверх шкуры, опускается холодный ключ. — Я ещё вернусь, золотце, пригляди за детишками. Она чувствует, как расползается в груди холод, но каджит тихо хихикает, проводя когтистой ладонью по ее щеке: — Меня послал ваш мелкий паршивец, он скоро вернется сюда. Передай сопляку: ещё раз он вызовет убийцу, и я лично познакомлю его с матерью. Только не его, а со старухой пожелчнее Грелод. Я наёмный убийца-профессионал, а не мальчик на побегушках. — Что? Сама вобла сушеная. — слышится через секунду, — в прямом смысле, кстати. Девушка так и знала, что все маньяки — ненормальные. — Исправим, — еле слышно смеется Констанция, не смея открыть глаз, — с твоей помощью, раз уж начал. — Я не нянечка, золотко. — фыркает кот. Когти и руки пропадают, а когда она открывает глаза, то в комнате уже пусто. — Хотят кого-то убить, как думаешь? Каджит загадочно улыбается, когда проникновенно заглядывает в глаза Констанции, так, что она понимает — ничего не скажет. Он давно перестал ее пугать, разве что когда в излюбленной привычке здоровается с нею как полоумный — стрелой в ведро, как она выходит на задний двор кормить кур. И все же нормальным она его не назовет никогда, слишком уж бесовские искры горят в кошачьих глазах. Остается только скинуть его руку со своих плеч и с насмешкой протянуть: — Аккуратнее, больше я за тобой убирать не буду. Рис отдает честь, вытянувшись по струнке и смеется: — Ты говоришь мне это уже который раз, золотко. Тебя могут не так понять. Констанция дала бы ему метлой вдоль спины, только не уверена, что это сойдет ей с рук. А кошак и доволен, особенно сейчас, решив потравить байки ее воспитанникам.***
Даянира споро настраивает лютню уже второй раз за день. Новые струны никак не лягут ровно, а пальцы немного щиплет — непривычно жесткие. Но играть на таких только в радость — звук чистый, насыщенный. Никогда бы не поверила, что у воров можно на что-то честно заработать, однако, в этой Гильдии всё не так. Начиная отсутствием порядка, заканчивая слишком добродушными ее членами. Делвин Меллори не скрывает своей приязни, называя «девочкой», Векел в перерывах подает чай с ежевикой — причем подогретый, — а Тоннила даже не злится на это. Хотя, может, дело в том, что Даянира никак не тянет на «а ты ничего, держись подальше от моего парня». Бриньольф. Женщина ищет его глазами, но норд уже давно не показывается в таверне. Она подсознательно угадывает исходящую от него тревогу, думает, что он слишком замотался. По-человечески. Подавив вздох, Даянира оставляет лютню, не решаясь ее больше мучить. Музыка — проводник в душу барда, а сейчас там все только начало успокаиваться. Может, пронесет. Может, ее забудут здесь, в Рифтене, а она — что было за его пределами. Здесь спокойно. Холодный воздух отдает чем-то железным и горьким, но его приятно вдыхать. Серый город с голубыми каналами утопает в золоте, только вот в самом настоящем, никак не тем, что порадует воров. Просыпаясь и смотря в узкое окно, Даянира чувствует себя здесь… хорошо. Пожалуй, это слово, слишком важное для каждого её нового утра. Где-то за перегородкой тихо ведется разговор о новых поставках какой-то контрабанды из Солитьюда. Данмерка различает неспешный, с расстановкой, голос Делвина. Он кого-то ругает, а она прикрывает глаза, прижимаясь щекой к собственному шарфу на плече. Очень сумрачно, Даянира ощущает себя будто в своем личном укрытии из теней, дерева за спиной и запаха мёда с вереском. Немного пахнет еще и дымом, но она будто не замечает колкого ощущения в горле и легких. Все это скоро выветрится из шкурок, но и только. Векел роняет казан, а от резкого звука изнутри вместе с мимолетным испугом рвется и распирающее глупое счастье. — Бриньольф просил передать, — Випир протягивает сверток быстрым движением — хочет побыстрее отвязаться. — Спасибо, — она несколько раз моргает, сбрасывая дремоту. Утро выдалось холодное, а Хельга только что разбудила ее недовольными криками о ком-то, ожидающем у двери. Проснуться не получалось, только наметить руками ткань и попрощаться. Впрочем, вор уже испарился, оставив Даяниру наедине с ранним туманом, да хозяйской курицей у щиколоток. И посылкой, которая оказывается ее шарфом, завязанным узелком вокруг скупого букета из полевых цветов. Пыльца от драконьего языка абсолютно точно запачкала белую шерсть, но эльфийке нет до этого дела. «Бриньольф просил передать.» Отпихнув недовольно квохнувшую несушку ногой, она заходит обратно в ночлежку, даже не пряча улыбку от Хельги. — Поклонник? — прищуривается та, как всегда отирая локти о столешницу. — Аккуратнее с бандитами, милая. Украдут не только сердце. Даянира хмуро смотрит на Хельгу, а на языке вертятся неприятные слова. Ничего ценного она предложить не сможет, следовательно, красть нечего. Как и ей.***
— Если он не придет через полчаса, то аннулировать контракт нужно будет через Мать Ночи или «за хвост, за дверь»? — Тише, Бриньольф, — усмехается Делвин, наливая себе уже третью кружку меда. Рыжий норд уже не скрывает раздражения, подпирая дверной косяк. Даже Векс уже подумывает о том, что он там встал только ради более выгодного обзора, а увидев каджита — сразу сломает тому нос дверью. Утром в Гильдию шмыгнул перепуганный гонец; едва письмо коснулось стойки, как парня унесло, не иначе, как ветром. И успел, что взвизгнуть: «Не знаю кто это, не знаю!» с выражением лица, будто ему показывали, что нужно запоминать и чего будет стоить не уяснить ценные указания. Все письмо — небрежный обрывок самой дешевой бумаги, при ближайшем рассмотрении оказавшейся сортирной, и слова «Я близко. Лордас.» До того, как Бриньольф прочитал письмо, всю Цистерну наполняли воодушевленные возгласы и нетерпеливый гомон. Собравшиеся вокруг одного стола, воры рьяно обсуждали, жестикулировали и пытались что-то доказать Делвину. Тот пытался скрыть довольную ухмылку от рыжего норда, но на прямой вопрос о происходящем только и выдал, что эту бумажку и следом — улыбку. — Кто знает, может, теперь заживем в золоте на завтрак, обед и ужин? — Только если хочешь подцепить подагру, Рун, — бросает Бриньольф, подавляя чувство брезгливости от всего. Так и есть. Меллори словно ограбил Ульфрика, Векс вспоминает, насколько каджиты прирожденные воры и торговцы, а все остальные развесили уши. Один он понимает, что все их надежды сравнили с навозной кучей? — Каджиты и правда торгаши. Продадут мать, шкуру соседа и все, что можно содрать — сдерут. Но кто придумал, что дать взамен? У тебя уже на своей шкуре плешь, Делвин. — Едко кривит губы Бриньольф. Не взирая на забившуюся недавно одобрительную мысль о коте, сейчас он рассчитывает на то, что посредника с Темным Братством пронесет как можно дальше от Рифта. Его слова вызывают роиный гул, полный недовольства. Даже Векс посматривает с непрязнью: — А ты против, Брин, потому что место Гильдмастера ускользает? Или аллергия на котов? Пара смешков, но все притихли, смотрят во все глаза. «Они серьезно» — понимает Бриньольф, швыряя записку в воду. Он знает, насколько ребята рады сдвигу и возможности внедрить в систему новые звенья. Насколько им нужна замена спиц в старом колесе. На момент и ему показалось, что все того стоит, но это было до письма, плюющегося дерьмом из пары коротких слов. Он готов царапаться за Гильдию до последнего, но сдача ее в загребущие лапы нелюдя кажется самым прогоревшим делом в истории воров. А последствия Гильдии на этот раз спихнуть некому. Он трет глаза уже ради того, чтобы занять руки, и немного разминает плечи. Необязательность точно входит в черты характера нового-предположительно-главы, стоит меньше ржавой монеты, а так же задубевшую спину. Но дверь в комнатушку за Флягой скрипит, пропуская черную фигуру в плаще, и присутствующие замирают. Бриньольф чувствует дуновение воздуха и мягко ведет корпус вбок, отступая с дороги вошедшего. Пахнет пылью и изрядным количеством эля. — А я надеялся на ковры и девочек. Или, может, хотя бы на счастливые улыбки? — фигура хрипло кашляет от смеха и тянется к капюшону. Мужчина, встречается взглядом с хитрющими кошачьими глазами на черной морде, которая плавно вырисовывается из тени убираемой ткани. — Улыбнись, принцесса, — советует ему каджит, пока Бриньольф с нечитаемым выражением лица игнорирует фривольные попытки объятия, — пришел прекрасный рыцарь, что спасет всех. Или нет и мне просто ваши гонцы надоели — не могу есть одно и то же на ужин! И так смеется, что Бриньольф со мстительным удовольствием вперивает взгляд в вытянувшееся лицо Делвина. — Добрый день… Рис. Мы рады, что ты здесь, — Меллори явно пытается «держать марку» под насмешливым взглядом кота. Ри’Сдас преувеличенно вдохновенно кивает: — А это канализация, или мне чудится? Прекрасное место… для такой милой Гильдии. Жестокая улыбка даже не прячется в усах, а расцветает, видя лица собравшихся. Бриньольф хочет приложить кота вдоль шеи чем-то тяжелым, но только и делает, что улыбается в тон. — Именно поэтому мы решили позвать тебя, как специалиста. — По отходам? Недовольно рычит Векс под смешанное роптание на фоне и явно хочет сказать что-то хлесткое. Бриньольф только наклоняет голову, делая самый убежденный взгляд из всех, предупреждая. — Тяжело слышать, что и в Братстве все плохо, — сочувствует мужчина, сужая глаза. Рис долго всматривается в него, что-то прикидывая, и хищно скалит зубы то ли в предупреждении, то ли в улыбке. Желание вышвырнуть за хвост этого мерзавца возрастает. А кот явно играется, любопытствует и тыкает палкой в язвы. Глаза недовольные, презрительно всматривающиеся. Делвин явно смущен и подбирает слова, Векс задумчива. Прибывший гость не внушает доверия, странный. Если он не из Темного Братства, то почему от него сквозит смертью?