***
Душа воспревает с новыми звуками этого голоса и изящной игры. Словно сама Дибелла управляет руками этого незаметного и серого существа, что сейчас сидит на перегородке у столов. Бриньольф щурится в тусклом освещении «Крысы», рассматривая чужачку, но та сидит в самой тени — только сверкают матовые глаза. Она сейчас кажется лишь оболочкой для музыки, что живет в ней, причем такой хрупкой, что проткни — порвется. И ее песни, голос, звонкие и сильные по сравнению с этим образом, что она собой являет. Уж не вору ли разбираться в людях и оценивать их. Мужчина краем уха улавливает разговор Делвина и Векс: те ведут диалог о поставках скуумы в Рифт, мешающих каким-то личным делам семьи Черный Вереск. Ничего нового: Мавен требует — Гильдия исполняет. Вор лишь вздыхает, вновь сосредотачиваясь на данмерке, которая уже перешла на более спокойный и ненавязчивый мотив, рассеянно перебирая струны старенькой лютни. Никто не спрашивал ее ни о чем, только Векс, раз попытавшись потешить свое самолюбие, применила к ней кличку, придуманную случайно Бриньольфом. Птичка. Мелкое слово, сказанное так презрительно и с едкой усмешкой. На это женщина холодно улыбнулась, сообщив, что ее зовут Даянира. И больше не разговаривала ни с одним из них, изредка принимая заказы Делвина, которому она явно пришлась по нраву. У Даяниры тонкие аккуратные губы, подкрашенные темной коралловой помадой. Они выделяются на лице, словно ставя жирную точку в завершение, если бы кому потребовалось записывать ее внешность. Уголки опущены вниз, но не надменно — устало, как если бы появилась в жизни причина, которая никак не пропадает, и ней, с которой ничего нельзя сделать, приходится идти, таща. Лучистые морщинки отходят от уголков рта, когда появляется улыбка. Но и она не может стереть эту усталость. У Даяниры светлая для данмеров кожа: голубовато-серая, абсолютно не блестящая, будто свет поглощается, нигде не отражаясь. Матовая, гладкая, абсолютно лишенная волосяного покрова и на руках. Как тягучий серый мёд. Мертвецкий мёд. Бриньольф улыбается сравнению, глядя как женщина подтягивает струны в перерыве. Она никогда не поет что-то военное. В Скайриме давно напряженно, в воздухе так и чувствуется потрескивание грядущих битв. Ни для кого не секрет, что Буревестник давно метит на трон в Солитьюде. Век произвола или притеснений не сливаются с ее губ. Таких упрямо опущенных уголками вниз. Она держит нейтралитет даже здесь, сидя в одной таверне с ворами, одновременно против них и тут же отдавая предпочтение не в пользу «Пчелы и Жала». Почему же, интересно, она пришла сюда? Она же понимает, что бесплатно работает, привлекая посетителей, но продолжает несколько раз в неделю приходить, садиться на свое место на деревянной ограде таверны и приниматься за игру. И она же, такая отстраненная, но теплая, светом наполняет промозглое и наполненное спертым воздухом помещение. Воры поглядывают на нее, но не говорят ни слова, не поддерживают аплодисментами и не просят исполнить на бис. Они словно безмолвно приняли ее, а уж смирившись или проникнувшись… кто знает. Сам мужчина не мог точно сказать что заставляло его приходить и слушать тихую игру и мелодичный голос. Эльфийка была незаметна, прячась в плохо освещенном уголке, растворяясь в полумраке. Оставалась лишь ее музыка, служившая единственным украшением этого склизкого места. Эта женщина была здесь никем и всем, царствуя среди каменных стен, облупившихся столов и запаха дешевого алкоголя. И делая всё это чуточку лучше, чем оно было на самом деле. — Хороша девочка, — улыбнулся Меллори, кивая рыжему вору на освободившееся место. Бриньольф отвел взгляд от данмерки, присаживаясь за стол и притягивая себе кружку эля. — Не хуже любого барда, но в нашей дыре, пожалуй, лучше, — бросил он, потирая пальцами переносицу. Пусть он и немного кривил душой, да только песни его занимали в последнюю очередь, особенно теперь, после раскрытия планов Мерсера. Делвин понимающе сощурил глаза, качнув головой каким-то своим мыслям. Он, уже старик, казался младше сидящего рядом с ним человека, сгорбившегося под валом и абсолютного застоя дел. Гильдию нужно было возвращать к жизни, но хоть ключ и был возвращен из кармана Фрея в храм Ноктрюрнал, та не спешила менять гнев на милость. — Я слышал, что у Темного Братства есть один претендент на роль спорого Главы. Делвин умел выбрать момент для важного разговора. Бриньольф давится выпивкой, поднимая взгляд на ухмыляющегося вора. — Братство в делах Гильдии? Не смешно, Меллори. Ни разу не смешно. Они фанатики! — А мы — нет? — Мы — другое дело, — Бриньольф хмурится и вертит в руках одно их писем, набросанных на стол. — У нас разные методы, разные кодексы и разные даэдра. — Он не их последователь. — Кто? Вольный наемник или придурковатый шут? Другие там не задерживаются. — Каджит. Один из тех, кто поклоняется даэдра. — Если Шеогорату, то у него проблемы. Он снесет наше убежище в горячке и посмеется. И я тоже, ведь это было твоей идеей — доверить ему управление. Делвин закатывает глаза, словно родитель, которому надоело уговаривать нерадивое чадо. — У него связи. Поддержка свыше. И воровской нрав. Брин, послушай, никто не дает ему пост немедленно. Стоит… — Если не стоИт, то и не стОит, Делвин, — огрызается Бриньольф, чувствуя, как в голове начинает стучать множество молотков, перепутавших его череп с наковальней. Что за чехарда. Мужчины пилят друг друга взглядами, после чего Меллори устало вздыхает, пододвигает к нему какую-то бумагу и встает из-за стола. — Это наш шанс. Может быть, даже единственный. Мы в полной тролльей заднице, Брин. И уходит, оставляя другого гипнотизировать недопитый эль злобным и усталым взглядом. Кто виноват в застое дел, пустых сундуках и удачных делах, последнее из которых было давно и в Виндхельме? Кто виноват в собственном неверии, косых взглядах собратьев и покинувшей их удаче? Бриньольф комкает в руке пергамент, а за спиной Даянира поет что-то о заледенелых фьордах. Зима не закаляет людей, она обнажает их слабости. Идем мы на Север Холодной тропой И звезды пьяно мерцают во мгле Скажи, Драгомир Неужели в душе Ты знаешь, что только фьорды тебе Поют о любви? Их острые грани и синие льды Почему же милей, нежели я? Ты от меня, ты сходишь с тропы А я все пою от бессилияГлава первая о зиме
27 февраля 2016 г. в 22:50
Когда долго отсутствуешь, любимое место приходит тебе в воображении, каким скудным бы оно не было. Порыв ветра может принести запах тех самых строп, подпирающих замшелые настилы. В криках совершенно других птиц чудятся переговоры знакомых, а закрываешь глаза — пейзаж миражом появляется под веками.
Это называется памятью. Тоской. Бриньольф бы назвал ерундой, но не мог не признать, что вид «привычного болота» внушает спокойствие. Ощущение того, что все будет по-старому.
«И в Рифте нет чертова снега» — прибавила бы Векс.
«Зато есть чертовы злокрысы» — приподнял бы бровь он.
«И одного я вижу перед собой» — снисходительно выдала бы колкость милая сестра-воровка.
Так или иначе, но все было бы как раньше.
Только «чертовы» дела никак не желали успешного и быстрого выполнения без проблем. И даже после Виндхельма застой был настолько явен, что Меллори и Бриньольф практически не вылезали из бумаг, разыскивали заказы и вербовали новичков. Дела шли, но шли туго, как будто старая кляча везла рассохшуюся телегу без одного колеса.
Меж тем и на Рифт наступала зима.
Дни становились короче, и слепое солнце практически не выглядывало из-за туч. Редкие снежинки оседали на холодных лицах людей, заставляя их морщиться.
Выйдешь на улицу — ни одного улыбчивого лица. Да и нечему тут улыбаться. Рифтен замерзал, укрываясь ледяной коркой. Одна из нищенок сломала ногу, и теперь на правах калеки попрошайничала за двоих.
«Грабеж» — фыркала Сапфир, на что все привыкли смеяться. Поводов для шуток, веселья и просто хорошего настроения было прискорбно мало. Невесело усмехался и Бриньольф, ступая по склизкому обмерзшему дереву в сторону «Норы». Больше всего хотелось случайно подскользнуться и упасть в загаженный канал, чтобы соответствовать настроению. Или отвлечься на что-то более противное, чем собственные мысли и проблемы Гильдии. По-хорошему, ей нужен был толковый Гильдмастер и немного удачи. То есть, все было весьма связано между собой.
Даже мелочь — потайной ход на кладбище завалило трупами. Когда земля стала промерзать, ушлые рифтенские святоши не стали утруждаться ломать лопаты и просто свалили тела на гладкий камень под навес. Холодно — авось не подпортятся.
Весело разве что было смотреть на лицо Векс, когда та сжала рычаг и оказалась погребена под толстым телом забулдыги, которого сама недавно развела на последние кровные.
«Все возвращается к тебе» — думал Бриньольф, спускаясь к второму входу. В нос дыхнул смрад каменного мешка, стоило открыть заржавелую решетку.
«FSSSS» — слабо отозвался каменный мешок из своего нутра, и в лицо мужчине полетела потревоженная пыль. Он прищурился, замерев на пороге, вглядываясь в сумрак.
Опять голь перекатная бушует?
И это было самым разумным ответом. С наступлением холодом множество нищих спускалось в канализацию и подвалы, силясь перезимовать. Не раз Векелу шваброй приходилось отгонять оборванцев, не сильно утруждая себя мыслями о милосердии и подаянии. По сути, такие люди стали больше похожи на злокрысов: злобные, хищные и не гнушающиеся с помощью доски переломить тебе хребет. И такие же жалкие.
Зима либо закаляет, либо дает понять, что ты в цепочке питания стоишь ниже крысы. И ударения тут можно поставить на обе гласные.
Пропахшие гнилью коридоры вор миновал смутной тенью, жалея и свой хребет. В тот момент, когда дверь родной таверны показалась в отдалении, тихое шуршание отвлекло на себя внимание. Такое тихое и встревоженное, и когда хочешь, чтобы в твоей руке оказалось что поострее. На всякий случай.
Тусклый свет под потолком едва освещает помещение, но этого хватает, чтобы разглядеть скорченную фигуру какого-то босяка, шипящего бессмысленные угрозы на полу. Бриньольф щурится.
В грязной руке белеет что-то длинное, а ржавый нож воткнут в один из концов. Мужчина наклоняется, задерживая дыхание (воняет хуже, чем в сточной канаве, в которую он недавно пожелал свалиться) и выхватывая вещь. Нищий кажется напуганным и тонко верещит в исступлении. Жалкое зрелище.
Пальцы держатся что-то невесомое и пушистое, а руки споро сматывают длину в один клубок. Пахнет горной лавандой. Она слабо веет чем-то знакомым, из самого детства и слишком милым, чтобы вспоминать об этом в сорокалетнем возрасте.
Бриньольф задумчиво смотрит на то, что оказывается длинным шарфом и воссоздает в памяти дымного дракона.
Тот отрывается от замшелых каменных плит и летит к двери.
Бриньольф послушно следует позади, толкая дерево двери, в которую просочился образ.
За ней гогот Делвина и недовольное ворчание Тониллы. А еще запах лаванды и неровных звук замерзших струн лютни.
— Птичка ошиблась клеткой. — хмыкает он тихо, когда горные цветы расцветают перед самым носом, а темная эльфийка испуганно дергается и оборачивается на него, стоящего за спиной.
Тонкая шея матово блестит, покрытая растаявшим снегом, и Бриньольф нарочно завязывает ее шарф бантиком на ней, насмешливо вскинув глаза на тяжелый профиль.
— Птичка не хуже воров умеет пользоваться отмычкой. — с едва заметными клыками — неровные зубы — улыбка получается достойной ответа.
Бриньольф хмыкает и решает, что больше ему тут делать нечего.