Путь сокола

      Я не особенно хорошо помню тот вечер. Знаю лишь, что тогда наш величественный замок на крутом горном холме пал.       Как же давно это было! Кажется, в тот год мне едва стукнуло тридцать пять. В числе прочего молодняка я прыгал со скалистых обрывов и вековых сосен, летел навстречу всем ветрам мира и охотился на мелкую лесную дичь.       В ту ночь небеса были темными и нависали очень низко. Помню, я подумал, что боги гневаются и угрожают нам. Но, взмахнув крыльями, поднялся выше, и мои перья вмиг стали мокрыми. Тогда я понял, что небеса сдерживают горькие слезы.       Этот образ — один из немногих воспоминаний о той ночи. Остальные время и страх стерли из моей памяти. Иногда во сне я вижу, как огонь яркими всполохами охватывал наш замок. Тысячи людей, стряхивая с себя пламя, обращались и падали. Над пропастью висел громкий крик. Не все сумели призвать птичью ипостась в быстром прыжке, посреди свиста воздуха, треска огня и боли. Кого-то поразили метко пущенные серебряные стрелы.       Смех вампиров, холодный и торжествующий, не напугал меня. С самого детства соколов готовят к тому, что такое малочисленное племя, ведущее бесконечные войны с кровопийцами, волками, лисами и стервятниками, рано или поздно будет уничтожено.       Наши шаманы ошиблись. Перебить нас враги не сумели. На рассвете шесть десятков соколов разлетелись кто куда.       Мы не стали ненавидеть вампиров сильнее, чем прежде. Не думаю, что большая неприязнь возможна. Но поражение нам пришлось признать.       Я доподлинно не знаю, за что мы воевали с кровососами. Эту тайну погребли под собой века.       Мне невдомек даже, как и для чего появились мы, соколы, на свет. Волки-оборотни, братский род, обозлился на нас с первого же появления в лесу. — На погибель нам пришли небесные твари, — говорят они всем, кто может слушать. — Темные их создали, им соколы и служат.       Не сохранилось памяти о той ночи или дне, когда первый сокол нашего небольшого рода раскрыл быстрые крылья. Об этом ходит так много легенд, что правда стала никому не известна и не нужна.       До гибели замка мы свято верили, что только в стае наша сила. И ошиблись. Понимая это, все разлетелись по одному, бросая семьи и прошлую жизнь. Ни один из моих старых друзей так и не оглянулся на бывшие родными руины.       Я летел рядом с приятелем-побратимом. Таких долгих перелетов до тех пор я не переносил. Все знакомые места канули в прошлое уже через сутки, а мы все летели дальше и быстрее. Я не знал, куда направляется Оркрин — именно так звучит имя моего друга на эльфийском. Но это не мешало, выбиваясь из сил, парить рядом.       Уже я не в силах вспомнить, как мы прилетели к огромной громаде моря. Порт, в который мы пришли в человеческом обличье, был грязной маленькой заводью. В таверне неподалеку пили моряки с изъеденными цингой зубами. Мотки зеленого от морской воды каната свернутыми змеями лежали у причалов. Люди почему-то верят, что это отпугнет всех морских демонов, которым может взбрести в голову напасть на порт. Видал я одного такого «водяного» и даже есть не стал, так он был жалок и просолен.       Под навесами десятки бедных торговцев пытались всучить одноногим морским волкам бочки со свежей рыбой и овощами. Я лишь морщился, проходя мимо. Бочки пахли гнилью и подвальными крысами.       С причала свисали длинные бороды зеленых водорослей. Морская волна шевелила их, и в моем воображении тут же появлялся скрипучий деревянный старик с длинными темными усами, брюзжащий на царапающие его брюхами корабли.       Иногда прямо посреди деревянного подгнившего настила, который в порту называли дорогой, можно было наткнуться на спящего моряка. Все они были похожи. В желтых формах, которые когда-то наверняка казались солнечно-радостными, на суше они напоминали выброшенную на берег рыбу. Золотая краска была изъедена солью, как и лица, и тела мореплавателей.       В чахлом порту нейтралов, над которым не было верховной власти какого-то государства, всегда было так, другого любопытный путник не увидит. Сейчас я это знаю, но в тот раз был потрясен.       Тот затхлый запах гниения, которым разило от бочек с провизией, кораблей, деревянных предметов и госпиталей, смешивался с кисловатым душком застарелых болезней. Их никто никогда не лечил, а сейчас уже бесполезно.       Никогда не понимал людей. Накликая на себя беду, они радуются и только много позже осознают тяжесть навалившегося на них гнета. А осознав, начинают искать виноватых. Они находят их везде: в Темных богах, в наказаниях свыше за грехи, в проделках демонов, в грядущем конце мира, в который они счастливо верят. Но ни один и не думает поискать ближе — в своем рассудке или в том сердечном хищнике, что живет у них в груди и кормится чужой болью.       На рейде стояли корабли. Небольшие грязные суденышки, с которыми море может играть, как ребенок с куклой. Их изрядно истрепавшиеся паруса еще не утратили первоначального белого цвета. Резкий контраст белого холста среди грязных улочек портового городка бросался мне в глаза и создавал довольно неприятное ощущение.       Зато в глазах Оркрина застыло восхищение. Он смотрел на корабли, не отрываясь, и я с легкой завистью подумал, что сам никогда бы не смог найти что-то родное в морской грязи. Понял, что первому же кораблю, который будет отплывать в синие дали, придется взять с собой оборотня. Или даже двух.       Словно прочитав мои мысли, Оркрин едва слышно спросил: — Хочешь со мной? — Да, — ответил я почти без раздумий. — Оттого, что море зовет, или ты просто не способен найти свой путь?       Повисло молчание. Зеленые волны шипели с ядовитой иронией, смеясь над двумя глупыми покорителями небес, вздумавшими искать счастья в море. — Быть может, и мне эта несносная толща воды когда-нибудь придется по душе, — наконец ответил я, стараясь не смотреть на скрипучие развалины парусников.       Море никогда не влекло меня. Кто-то может говорить, что океан — свобода тела и духа, бесконечный простор для тысяч возможностей. Но я всегда видел в нем лишь пучину, соленую ловушку, которая рада бы проглотить и не выпустить. Оно похоже на капкан охотника. Даже если и найдешь силы вырваться из него, боль от перебитого крыла или клюва будет еще долго преследовать тебя. До следующего капкана и новых ран. И так до тех пор, пока ловушка не возмет тебя намертво за горло. — Твой путь не в этом, — тихо сказал мне Оркрин. Уже тогда он смотрел только на корабли, а ко мне стоял спиной. Словно и не бывало нашей двадцатилетней дружбы. — Постарайся отыскать его. Лети через море и вниз не смотри. Отныне наши дороги разошлись. — Мы еще встретимся? — спросил я друга, но тот уже шел к капитану одного из самых больших кораблей.       Лишь отойдя как можно дальше, Оркрин сказал, не оборачиваясь: — Надеюсь, нет.       Не знаю, сказал ли он что-то еще. Горькое негодование разлилось внутри. Я сделал несколько шагов назад, и мое тело начало изменение. С болью и хрустом кости меняли форму, становились полыми. Перья копьями проткнули кожу, буравя все тело. Одежда бесполезными лоскутами падала вниз, на дорогу. Ее падение казалось мне таким медленным, что я успел сравнить эти кусочки с осколками разбившегося о скалы прошлого. Уже через секунду я, обращаясь на ходу, несся к причалу.       Пропасть приближалась так быстро, что глаза закрылись сами собой, а руки раскинулись, пытаясь поймать воздушный поток. Мягкое ощущение полета обнимало, и сорваться в пучину мне не дал мощный взмах крыльев. Я летел.       Не знаю, почему этот образ так четко запечатлелся в моей памяти. Я запомнил тот миг, как летописец запоминает последнюю точку в конце трактата, своей гордости. Так и я выхватил из ямы забвения эту точку в конце моей прошлой жизни.