Цель оправдывает средства

Екатерина сидела на краю кровати, держа затекшую и нестерпимо ноющую спину неестественно прямо, словно вдоль всего ее позвоночника вбили деревянный кол. Ей казалось, что если она хоть на мгновение позволит себе расслабиться, то просто упадет навзничь, прямиком на грудь лежавшего перед ней мужчины. А там уж не далеко и до истерики. Не далеко… Мадонна! Что с ней стало. Куда подевалась «та самая» Екатерина? Давно привычная ей Екатерина. Давно жившая в миру своей собственной жизнью. Так долго хранившая, оберегавшая ее душевный и физический покой. Кажется, сейчас она позволила занять свое место другой. Настоящей. Той, которую королева-мать помнила отлично, но много лет делала все, чтобы забыть. Однако кому было под силу забыть самого себя? Нет. Все усилия были напрасны. Неужели достаточно было просто… Она взяла его безжизненно свисающую руку, совершенно ледяную, и медленно поднесла к своим губам. Переживет ли она еще одну потерю… способна ли… хватит ли сил? Она вдруг горько, почти что зло усмехнулась. Этого не может быть! Просто не может быть. - Генрих, открой глаза, - она с отчаянием вглядывалась в его посеревшее от боли и опиума лицо. Он не приходил в сознание уже более суток. – Открой! – она бы приказала… если бы могла. Если бы это имело хоть какой-то противовес треклятому проведению, что на протяжении пятидесяти трех лет с завидным усердием лишало ее счастья, любви… да и самой возможности жить и дышать, не умирая при этом от очередной боли. - Он заместо Анжуйского… не так ли? – глухо прошептала она, подняв голову на висящее в дверях распятие. – Кто же будет вместо Карла?.. Кого еще ты заберешь у меня? – ее взгляд полыхнул ненавистью, а затем потемнел, мгновенно став похожим на того, на кого она поклялась себе быть никогда не похожей. Папа Климент управил ее жизнь наилучшим образом, казалось бы, ей стоило быть благодарной… Но она и по сей день не могла быть таковой, признавая лишь жуткую фатальность, как его решения, так и своей последующей судьбы при французском дворе. - Господи, прости меня… прости меня… - она торопливо перекрестилась, снова и снова, ужасаясь тому, что произнесла. Сейчас было не до богохульства. Сейчас она нуждалась совершенно в обратном, но смирение давно покинуло ее. У смертного одра мужа и детей, которых забирали у нее, кого с колыбели, а кого прямиком с королевского трона. Но разве она забрала меньше? Забрала у других. Хотя кому и какое дело до гугенотской швали? И до иной «швали». Она никогда не ценила человеческую жизнь, уничтожая неугодных, кого с королевским равнодушием, а кого с истинным торжеством. Королева-мать снова перекрестилась. Да. Она будет наказана за все. Однажды Господь закроет и ее векселя, но тогда ей станет уже все равно. Все «все равно»… Она очень долго не спала, видать, оттого и мысли, подобные мысли роились у нее в голове, приводя ее в истинное замешательство. Она никогда не имела дурной привычки сетовать на Бога, хотя бы потому, что это казалось ей занятием совершенно бессмысленным. Но сейчас ее охватывал практически неуправляемый ужас, который было легче переносить в гневе и слезной обиде на судьбу, Всевышнего… на все на свете. Она не могла потерять еще и его. Не могла. - Мэтра Паре! – Екатерина вздрогнула, услышав приближающийся в коридоре шум и надрывный голос собственной дочери. Она едва успела обернуться к дверям, как стражники внесли в лазарет очередного недужного, а за ними почти что бегом вбежала совершенно пепельного цвета Марго. - Мадам, - она удивленно воззрилась на мать, медленно поднимающуюся навстречу вошедшим. Та, казалось, даже не заметила ее. Ее взгляд мгновенно вонзился в лежащего на носилках человека, бледного, как сама смерть. - Что с вашим мужем, дитя мое? – холодно процедила королева-мать, с очевидным недоверием наблюдая, как Генриха Наваррского аккуратно водружают на стоящую в противоположном углу кровать. - В него стреляли, матушка, - нервно выплюнула Наваррская королева, суетясь возле горячо любимого мужа. – Хотя… вам лучше известно, полагаю, - вдруг добавила она, резко поворачиваясь к матери. Растрепанные черные волосы, наскоро накинутый первый попавшийся халат, бледное лицо, сплошь покрытое испариной. Страх, будто бы накинутый впопыхах, как тот самый небрежный бархатный халат. Страх, будто бы появившийся только что. Внезапно. Екатерина внимательно наблюдала за дочерью. «Ты боишься остаться вдовой, детка. А кто бы не боялся в твоем положении… но ты перестаралась… вы перестарались. И теперь ты боишься еще больше. Вдруг он умрет на самом деле…» - Что мне должно быть известно, дочь моя? – спокойно проговорила Екатерина, слегка прищурившись, наблюдая, как та аккуратным, но каким-то дерганым, отрывистым движением освобождает Наваррского от рубашки. Знакомый треск окровавленного полотна неприятно резал слух. Руки Марго мгновенно окрасились густой ярко-алой кровью. Рана была глубокая и довольно нешуточная. – Мэтра Паре! Немедленно! – крикнула она, словно приказа дочери было недостаточно. - За ним послали, мадам, - торопливо ответил ей один из ландскнехтов. – Он у Его Величества. Должно быть, скоро будет здесь. - Должно быть?! – вскинулась Марго, испепеляя несчастного взглядом. - Беги немедленно к королю, мерзавец! Он истечет кровью! – она в панике прижимала перевязочный бинт к зияющей ране. – Быстрее же, ну… идиоты! – послала она вдогонку быстро удаляющемуся стражнику. – Мне не вытащить пулю… не вытащить… - она судорожно отдернула ткань, словно пытаясь убедиться в очевидности собственных слов. Ее голос дрожал, как и сами руки. - Пуля прошла насквозь, - все так же сухо констатировала королева-мать, немного приблизившись. – Или тоже скажете, что мне это должно было быть известно? – она слегка приподняла тонкую бровь, внимательно осматривая «к сожалению» не умирающего. Наваррский испустил тяжелый, но без характерного присвиста вздох. - Ребра целы, - с видимым облегчением проговорила Марго, игнорируя сказанное матерью. - Прижимайте крепче, - бесцветно отозвалась Екатерина, встав позади нее и внезапно накрыв руку дочери своей ладонью. Наваррский болезненно застонал. Марго вздрогнула всем телом, рука ее матери была, как всегда, тяжелой и холодной, но плотнее прижала ткань. - Слова могут быть очень опасны, Марго, вам ли не знать, - королева-мать вплотную приблизилась к ее уху. – Подумайте сотню раз, прежде чем произнести, - она резко отдернула руку и медленно отошла к постели Генриха де Гиза. Выстрел был сделан. Равно как и шаги в разные стороны. Марго поежилась, чувствуя, как скоро пронесется ответная пуля. И уж она-то, скорее всего, не промахнется. Ее мать не промахнется. Она посмотрела на Анрио. Жалость. Нет, она больше ее не испытывала. Ни к кому… даже к самой себе. Она не хотела. Ничего этого не хотела. Ее вынудили… их вынудили. И она не должна жалеть. Она не уедет в Наварру, не сменит изысканный цветущий Париж на убогое деревенское убранство Беарна. Она не станет королевой «медвежатников», недаром… недаром их так называли. Этот край… это Богом оставленное гугенотское захолустье, с их де Сен-Фаллями, с их Арманьяками, с их заунывными песнопениями и извечным чесноком. Она будет королевой Франции. Она не Клод, не Елизавета… она – не ее несчастные проклятые родом Медичи братья. Она займет их место, даже если для этого ей придется предать, обобрать, уничтожить собственную семью, род Валуа, которым она когда-то так гордилась. Наваррский выживет. Он силен, силен настолько, что «она», даже она боится его. Ее собственная мать не верит в своих сыновей так, как верит в него. Поэтому и боится. Это ли не лучшее доказательство истины? Она почти что с нежностью посмотрела на молодое, но уже не по летам измотанное лицо супруга. Он сядет на трон французских королей. А она… она сядет рядом. Жребий был брошен, и она рискнет за них обоих, не позволив ему снова отступить.