Цель оправдывает средства

Король сидел в своем кабинете, за своим любимым письменным столом, обитым дымчато-зеленым сукном, уронив голову на белые красивые, словно у женщины, руки. Сегодня он чувствовал себя не просто разбитым человеком, а истинно поверженным монархом. Уже в который раз ему отчетливо давали понять, что он ничего не решает в своем собственном государстве. Страх, сомнения и нескончаемое одиночество разрывали на части его и без того болезненное сознание, его уже с рождения измотанную душу. В дверь тихонько постучали. - Мадлон, - неохотно отозвался Карл. - Я же сказал, что не желаю видеть даже самого понтифика. Пусть все убираются к черту! - Сир, - мягкий голос наваррца подействовал благотворно, как и ожидалось. Мадлон облегченно вздохнула и, ободряюще похлопав Генриха Наваррского по плечу, аккуратно закрыла за собой дверь. Она знала всего двоих людей, что могли оказывать на ее любимого Шарло влияние такой силы. И если Екатерина Медичи могла двумя словами довести своего сына до истерического припадка, то Генрих Наваррский мог двумя словами успокоить его. - Проходи, Анрио, - король небрежно махнул рукой. - Только давай побыстрее выкладывай, что там у тебя. Я не расположен для долгих дружеских бесед. - Сказать по правде, я не знаю, с чего и начать-то, Ваше Величество, - просто ответил Наваррский, давя в себе желание почесать затылок. Ситуация была щекотливая, но он дал слово вызвавшему его человеку спасти короля из цепких лап смертельной тоски и поглотившего его уныния. Во всяком случае, сделать все от него зависящее. - Начни с главного, - предложил Карл, хлестко перевернув страницу какой-то книги, которую он бездумно схватил, чтобы унять возрастающее раздражение. - Неужели все это правда? - на свой страх и риск он последовал совету своего сюзерена, действительно начав с самого главного... За несколько часов до этого Мадлон во всех подробностях поведала ему о том, что на самом деле происходит при дворе уже очень долгое время, а также непосредственно о разногласиях в самой королевской семье. Валуа были очень скрытным семейством, когда дело касалось собственной нечистоплотности, но Генрих и представить себе не мог, что настолько. Он отчетливо запомнил, как едва не промахнулся мимо предложенного ему кресла, внимательно вслушиваясь в каждое слово Мадлон. Как им удавалось все это так тщательно скрывать? - Они состоят в связи? - поинтересовался он у кормилицы короля, что оказалась куда более информированной, чем вся знать Парижа. - Да кто ж их разберет, - хмыкнула Мадлон, пожимая плечами. - Мадам все отрицают, герцог вроде бы тоже... - Святая пятница... надеюсь, что не мне выпадет честь рассказать обо всем об этом Марго, - на мгновение появившаяся ироничная улыбка потонула в его темной густой бороде. Дело было серьезным. Очень серьезным. А для него и подавно не сулящим ничего хорошего. - Да причем здесь Марго? Сир! - Генрих внимательно наблюдал за маленькой, аккуратной женщиной в белом кружевном чепце и в точно такого же цвета накрахмаленном переднике. - Переживет как-нибудь... Я осмелилась побеспокоить вас только лишь из-за Шарло. Он ничего не ест, не принимает лекарств... даже воды почти не пьет, - добавила она, утирая горькие слезы. Только вы можете помочь. Только на вас и надежда. Поговорите с ним, умоляю! Или он умрет раньше положенного, да еще и в таких душевных терзаниях. - Хорошо-хорошо, Мадлон, - Генрих торопливо закивал. - Только сама успокойся, - как и многие мужчины он плохо переносил женские слезы, особенно в тех случаях, когда не видел возможности помочь чем-то реальным. - Да и что я ему скажу? - пробормотал он будто бы в такт собственным мыслям. - Отдайте свою мать одному из самых сильных ваших соперников... Или же не отдавайте, получив такие последствия, что... Смерть Христова, Мадлон! Почему Гизы так сильно желают утопить весь мир в крови?! - Вам, как истинному католику должен быть известен ответ на этот вопрос, - женщина прямо посмотрела на него. - Я должен был умереть тогда, той ночью, в этой самой комнате, - Генрих не отвел взгляда, как привык делать уже давно, когда речь заходила о вероисповедании. - Мужественно последовать примеру своих подданных, своих вождей, - в его голосе послышалось столько горечи, что сердобольная женщина сто раз прокляла себя за то, что не сдержалась и задела ту самую больную струну. - Но мне было страшно, - искренне признался он. - Я не хотел умирать, Мадлон. Разве в двадцать лет это такое уж безобразное по своей сути желание? - он посмотрел на нее с какой-то мальчишеской надеждой, с каким-то немым отчаянием. И она просто не имела права обмануть ту самую надежду. - Ну что вы, сир, - Мадлон тепло улыбнулась ему. - Вы сделали все правильно. Никто из ваших верноподданных протестантов не смел и не смеет назвать вас предателем и отступником веры. - Достаточно того, что я сам себя так называю, - Генрих болезненно скривился. - Послушайте, Ваше Величество, - мягко начала кормилица, обратив внимание, как мальчик вздрогнул при этих словах. Король без короны, без земли-без трона, слова древней саксонской песенки эхом пронеслись у нее в голове. Сколько же он пережил потерь, боли... сколько страданий вынес? Одному Богу известно, какие скорби были сокрыты за этим всегда добродушным, приветливым лицом. Даже ее любимый Шарло вряд ли догадывался, о чем молчит и за что не прощает себя его лучший друг. - Вам больно от того, что они умерли, а вы нет? - Мадлон подошла к нему вплотную и взяла его лицо в свои руки. Генрих едва заметно кивнул ей. Он и представить себе не мог, что настолько нуждается в участии... хоть в чьем-нибудь. Мимолетная ласка этой женщины буквально выбила его из колеи, обнажая все его горе, все его беды, что он глубоко запрятал внутри себя, обещая, что даст волю скорби, когда для этого наступит более подходящее время. Но время не наступало, а на сердце становилось все тяжелее. Глубокие раны продолжали кровоточить, и сейчас он почувствовал это особенно сильно. - Король должен быть выше любых земных законов, Ваше Величество. Даже если это касается его собственной чести, - тем временем продолжала кормилица Карла IX. - Это был их долг - отдать свою жизнь за вас, и многие сделали это с радостью. - Де Муи говорит так же, но от этого не легче, - Наваррский тяжело выдохнул. - Эта истина придет к вам вместе с сединой, сир, - Мадлон мягко отстранилась от него. - Не печальтесь об ушедших. Всевышнему виднее, как поступить с каждым из нас. Мы не властны над своей участью. - Пожалуй, - Генрих согласно кивнул ей. - Однако сейчас мне трудно удержаться от зависти к Его Величеству, - он тоскливо улыбнулся, поймав ее недоуменный взгляд. По мнению Мадлон, лишь умалишенный мог искренне позавидовать Карлу. - У него есть две матери, в то время как у меня нет ни одной... - О какой правде ты осведомляешься, Анрио? - король посмотрел на него своим обычным иронично-вопросительным взглядом. - О той правде, что Французская Корона не держит своего слова и вовремя не отдает наследных принцев Польше? О той, что болезнь моя съедает меня изнутри, словно червь старое гнилое дерево? И жить мне осталось... - он показательно плюнул в сторону. - Или о той, что моя мать поехала дать согласие на брак с главой радикальных католиков? Кстати, с чем я тебя и поздравляю, - добавил он без всякого ехидства. - Сир, я лишь хотел сказать, что если я могу быть вам чем-то полезен в столь трудный час, то я всегда к вашим услугам, - он почтительно поклонился королю, но тот даже не взглянул на него. Генрих немного помедлив направился к выходу. Король действительно был не расположен к любой беседе. - Мадлон позвала? - вдруг спросил Карл, за мгновение до того, как Генрих коснулся дверной ручки. - Я и сам бы давно пришел, если бы узнал обо всем раньше, но... - И что думаешь о таком раскладе, вернее, союзе? - король наконец обернулся к нему. Его лицо было мрачным и серьезным. Казалось, даже в Варфоломеевскую ночь он выглядел менее напряженным. - Союз мощный и одинаково опасный, - проговорил Генрих, щелкая костяшками пальцев по примеру своей обожаемой тещи. Прикидывая также, насколько этот союз может быть опасен лично для него. - Да, Анрио, вы правы, - Карл задумчиво покачал головой. - Тучи сгущаются над всеми одинаково. - Скорее, только надо мной, Ваше Величество, - Наваррский добродушно улыбнулся. - Ты действительно так думаешь? - король с интересом посмотрел на зятя. - Боюсь, что я вас не совсем понимаю, сир. Вы опасаетесь... собственной матери? - осторожно поинтересовался Генрих. - А ты бы на моем месте не опасался? - Карл понизил голос, скривившись в какой-то совершенно незнакомой Наваррскому, уродливой полуухмылке. Болезнь беспощадно брала свое, делая из молодого и полного сил правителя злобного и подозрительного старика. - Вы знаете о моих непростых отношениях с Ее Величеством, - спокойно начал Наваррский, чувствуя однако, что ходит по краю. - Лично у меня к ней имеется немало вопросов, сир... не говоря уже о претензиях. Но я даже мысли не допускаю, что королева-мать способна причинить вред своему сыну. Столь горячо любимому сыну, - добавил он, готовясь к самому плохому. Мадлон предупредила его, обо всем предупредила. Лицо Карла исказилось еще сильнее, практически до неузнаваемости. Его голова будто бы обвисла на бок, словно шея была не в состоянии дольше удерживать ее. Генрих в ужасе наблюдал это зрелище, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. - Я не звал тебя, - Генриху показалось, что прошла целая вечность, прежде чем король вымолвил что-то. - Не звал мать, жену, брата... Мадлон. Я боюсь оставаться с ними наедине, - хриплый голос безумного старика вдруг стал совершенно чистым и спокойным, а лицо ясным и печальным, как и всегда. Наваррский не мог даже позволить себе вздоха облегчения. Он все понял. Понял так отчетливо, что ему захотелось разрыдаться, как маленькому мальчику, впервые увидевшему несчастье. - Я не вижусь с Мари уже несколько недель, - тихо продолжил Карл. - Эти приступы... они с каждым разом все дольше и дольше... Как мне подойти к моему сыну?.. Порой я словно пробуждаюсь ото сна. В таком отличном настроении, - сквозь слезы проговорил король. - А вокруг такой беспорядок. Книги, бумаги разбросаны, перевернута мебель, подсвечники... разодраны шторы, будто бы дикий зверь забежал сюда прямо из леса. Мадлон вся в слезах... Она так плачет, Генрих... Она так горько плачет... А затем я узнаю от мэтра Паре, что у меня случился ночной припадок, - Карл закрыл лицо руками. - Очередной припадок - так они теперь его называют, - он рассмеялся болезненным смехом, который тут же утонул в клокочущем кашле, что разрывал не только грудную клетку короля, но и слух его друга. - Мне страшно, Анрио... Мне так страшно, что я... - он не успел договорить. - Ваше Величество! - Генрих бросился к нему. - Карл!.. Друг мой! - он обнял его так крепко, как только можно было обнимать столь хрупкого человека. - Брат мой!.. Господи, да что же это за напасть?! - твердил он, прижимая к себе горячую голову друга, гладя его по мягким светло-каштановым волосам. - Не отчаивайся! Нельзя, нельзя сдаваться! - как молитву повторял Наваррский более для самого себя. - Ты еще слишком молод! - Да, это-то и обидно, братец... это и обидно, - с обычной усталой насмешкой протянул король, с радостью принимающий его объятия. - А ведь мне предсказывали, что я умру достойно. Хоть и рано, - он рассмеялся Генриху в плечо. У того отчаянно заныло сердце. - Но достойно. А не как старик, что мочится и харкает собственной проклятущей кровью!.. Наверное, мать приказала, чтобы предсказание было более-менее приличным, - вздохнул Карл. - Куда там одиннадцатилетнему мальчишке знать, что он вот так вот проживет свою никчемную жизнь... А что вот так завершит ее - и подавно... - они еще долго стояли обнявшись. Генрих забыл обо всем... все его насущные проблемы и печали вдруг показались ему пылью, ветром в поле. Ненужные, ничего не стоящие, глупые и эгоистичные. Он лишь слышал голос своего короля, что тихо и беспомощно просил "не оставляй".