Цель оправдывает средства

Екатерина проснулась под вечер и с головной болью. Генрих де Гиз не покидал ее даже во сне. Ей снилось, что она на коленях молит у него помилования для своих сыновей, заливаясь горькими слезами, от которых у нее и после пробуждения больно саднило горло... А потом он вел ее к алтарю под раскатистый хохот придворной знати. Перед аналоем она протягивала ему дрожащую руку, дабы он надел кольцо ей на палец, но кольцо падало на пол снова и снова. Генрих с возрастающим раздражением поднимал его с каменного пола, в его взгляде она читала свирепость и разочарование. Ох, как не к добру! - слышалось ей со всех сторон. Ее мертвенно бледные сыновья покидали храм один за другим. Сперва Франциск, красивый облик которого она уже практически не помнила, но точно знала, что это был он. Затем Карл, Франсуа и Генрих Анжуйский. Королева-мать с трудом поднялась со своего ложа, чувствуя себя совершенно разбитой. Капнув пару нужных капель на платок, она поднесла его к носу и порывисто вдохнула. Тревожно стучащее сердце постепенно успокоило свой бой, приходя в норму. Тиски, что сжимали голову болью разжались. Она уже долгое время не следила за своим здоровьем, не предпринимая никаких мер к излечению недугов, а только лишь снимая беспокоящие ее симптомы. Карл Валуа был таким же. Екатерина печально покачала головой, вспоминая слова Амбруаза Паре: - Его Величество не имеет желания жить, - устало говорил старый ученый. - Любая врачебная кухня бессильна против такого расклада, государыня. - И что прикажите делать, мэтр? - с тоской спрашивала Екатерина, чувствуя неизбежную потерю. Решено было добавлять лекарства в еду и питье монарха без его ведома... Екатерина открыла шкатулку, что прислал ей на днях Рене. Помимо опиата, что она давно ожидала, там были и снадобья для короля. Она повертела в руках три прозрачных, абсолютно одинаковых флакона, тем не менее имеющих абсолютно разное предназначение, к которым флорентиец заботливо оставил инструкции, прописав все до мелочей. - Ваше Величество, - в дверь тихонько постучали. - Мадам, - раздался спокойный, но довольно настойчивый голос мадам де Сов. - Не прикажете ли подать ужин? - Позже, Шарлотта, - мягко ответила королева. - Мадам, вы с самого утра ничего не ели, - по своему обыкновению не унималась камеристка, являя то ли показную, то ли настоящую заботу. - Оставь меня, - абсолютно беззлобно произнесла Екатерина, подходя наконец к оставленному пару часов назад ларцу. - Как прикажете, - за дверью послышался ироничный смешок, а затем быстро удаляющиеся легкие шаги придворной дамы. Шарлотта де Сов слишком хорошо знала свою госпожу, чтобы обращать внимание на подобные странности. В любое время дня и ночи Екатерина Медичи могла быть занята чем угодно, требуя полного уединения. Порой Шарлотта тревожилась, но так же знала, что беспокоить ее лишний раз было себе дороже. Королева-мать снова открыла тяжелую крышку ларца. Решительно отодвинув обилие драгоценностей в сторону, она нащупала нужную ей вмятину под, казалось бы, сплошным бархатным покровом. Легкое, но абсолютно точное движение пальцев, и из боковой стенки ларца выехало маленькое отделение, созданное для одного единственного украшения - для фамильного перстня ее отца. Екатерина аккуратно, с обычным трепетом взяла в руки простое, но тяжелое кольцо. Оно было из чистого золота и не имело ни камней, ни замысловатых гравировок, созданное с единственной целью - припечатывать особо важные внутрисемейные документы, финансового толка - особо крупные займы, либо требования к кредиторам. Сейчас королева-мать просила денег. Прежде чем обмакнуть кольцо в воск, она повертела его на тонком пальце, с удовольствием ощущая его тяжесть: - Спасибо, папа, - прошептала она по-итальянски и нежно прикоснулась к нему губами. - Что бы твоя несчастная дочь делала без тебя? - этот перстень был единственным ее наследством и единственной памятью о Лоренцо Медичи. О ее отце, любовь и заботу которого ей не довелось узнать. Официальное письмо она, не удержавшись, дополнила неофициальным, адресованным ее троюродной тетке Орсуле де Флеранж. Екатерина много раз перечитывала последнее сухое, милостивое и в то же время невыносимо обвинительное письмо, которое получила сразу после бракосочетания своей дочери с Генрихом Наваррским. Истовая католичка, гордо пережившая три оккупации и не имеющая снисхождения к человеческим слабостям в целом, не говоря уже о слабости в собственной семье, заключала послание так: "Не удручайте себя, дитя мое. Вы всегда можете рассчитывать на нашу поддержку. Единственное, чего мы искренне желаем - это здравия вам и нашим драгоценным племянникам и племянницам. Правьте доброю волей, не забывая и не отступаясь от единственно верных учений и законов нашей Римской Католической Церкви. Ибо, что есть наше разочарование, в сравнении с гневом Господним..." Отвечая длинным и пылким покаянным письмом, Екатерина чувствовала, как же сильно ей не хватает суровой, но любящей материнской воли. Ей и самой было немало лет, она сама была матерью, а в скорости должна была стать и бабушкой, фаворитка короля - Мари Туше вот-вот должна была разрешиться от бремени. И все же, сейчас она с огромной радостью преклонила бы голову на теплые родительские колени, прося совета и понимания, жаждя утешения. Вдова Генриха II покорно приняла бы и упреки, и отповеди, и нравоучения, если бы было от кого... Порой ей становилось невыносимо страшно, плохо и больно. Желание покаяться и получить по заслугам порой разрывало ее на части. Но во Франции выше нее стоял лишь Господь, который, словно уставший родитель, редко отвечал ее мольбам.