Цель оправдывает средства

Очнувшись в очередной таверне, в объятиях очередной смазливой девчонки, герцог де Гиз вдруг почувствовал дикое отвращение. После того, как было официально объявлено о помолвке Маргариты Валуа и Генриха Наваррского, ему не было ни минуты покоя. Уязвленное самолюбие болело так же сильно, как и сердце истинного католика, которому предпочли в зятья нищего гугенота. Однако, любовь к Марго была не так сильна, как ему хотелось бы, и ее явно было не достаточно для того, чтобы пойти на героизм. Герцог несомненно страдал, но ни разу ему не приходила в голову мысль - похитить даму, пойти наперекор судьбе, в конце концов, упасть в ноги королю и умолять отдать ему в жены любимую, забыв старую вражду. Ни о чем подобном Генрих и не помышлял. Все, что тревожило его на данный момент, отказывалось укладываться в его голове. Он думал о "ней"... все время. Брезгливо скинув с себя нежные ручки кабацкой шлюхи, он устало облокотился о грязный стол. Несчетное количество дней, он топил печали в вине и пороке, но это не лечило, а лишь усугубляло боль. Чем больше он старался не думать о королеве, тем сильнее она будоражила его ум и его душу. Вернувшись во Францию, молодой герцог принялся с усердием, присущим роду де Гизов, презирать итальянку, но вскоре он понял, почему его отец так уважал королеву-мать. В самые короткие сроки, Генрих сделал выводы о том, кто на самом деле управляет государством, и от чьего слова, жеста зависят жизни и смерти. Король, с которым он общался почти что на равных, был словно тряпичная кукла на своем троне, а его мать была недоступна для глаз и слов. Она была везде, но с ней невозможно было поговорить, ее нельзя было увидеть просто так. Всегда окруженная огромным количеством придворных, она была недосягаема ни для кого из них. Его лично, она приняла лишь один раз, и то, только затем, чтобы объявить об отказе, и о том, что для ее дочери нашлась более выгодная партия. Тогда было не самое удачное время для визитов, однако, несмотря на поздний час, двери в покои Ее Величества благосклонно распахнулись. Королева сидела в кресле у окна, на коленях у неё лежал открытый часослов. На ней был черный парчовый халат с меховой оторочкой, темно-каштановые волосы были по-простому убраны в серебряную сетку. Генрих с любопытством взирал на женщину, пытаясь разглядеть в ней хоть что-нибудь отличительное - странности, тайные пороки, слабости, глупости, присущие дамам ее возраста, но не находил ничего похожего. Екатерина не была развязна, не была чопорна - она была совсем обычная, такая, как множество женщин. - Простите, Ваше Величество, - Генрих едва сдержал дрожащий голос. Он командовал войсками, но перед ней его охватывало странное мальчишеское смятение. - Замужество моей дочери - дело решенное, так что не истязайте себя понапрасну, - королева снисходительно, почти по-матерински улыбнулась, но в ее голосе слышалась лишь насмешка. - Почему не я?! - герцог выпалил эти слова, почти что в бреду. Выпитое накануне вино в сто крат усиливало чувство обиды и разочарования. - Генрих, - Екатерина тяжело поднялась. Боль в пояснице - награда после частых родов, с возрастом доставляла королеве не мало беспокойств. - Не мне вам объяснять - почему? - Вы считаете, что еретик - это лучшая партия для французской принцессы?! - Предположим. Сказать по правде, я отдала бы ее и за псаря, но только не за вас. - Вы все еще боитесь, Ваше Величество, за свой драгоценный трон?! Видимо, династия Валуа не так крепка, как вы пытаетесь всем показать! - он шагнул вперед, не в силах отвести глаз от холодного красивого лица. - Вы забываетесь! - в приятном голосе королевы, послышалась угроза. - Ступайте, - Екатерина небрежно махнула рукой и отвернулась. - Ваше Величество, - Генрих поклонился, ещё раз окинув женщину внимательным взглядом. Он помнил ее еще со своих детских лет. Надо признать, с того времени она сильно изменилась, годы не щадили самых первых красавиц Франции, не пощадили и Екатерину. Бесконечная усталость пронзила каждую ее черту, к легкой, почти невесомой поступи добавилась тяжелая королевская уверенность. Слишком яркие, пылающие рыжиной волосы стали более темными, более спокойными, когда-то нежный голос, стал властным и чуть хрипловатым, но все это только привлекало молодого герцога. Он чувствовал, что трепетное почтение, которое свойственно испытывать перед матерью короля, сменяется чем-то другим. Чем-то, от чего становится больно, чем-то, от чего хочется бежать. Генрих, как и его отец, никогда не верил ни в любовь, ни в вожделение, поэтому столкнувшись и с тем, и с другим одновременно, был раздавлен. Допив все оставшееся вино, герцог посмотрел на прехорошенькую девицу, что качалась на стуле и сонно напевала какую-то песенку. Вытащив из запазухи увесистый кошель, он кинул его на стол и погладил девушку по пышным темным волосам. Та недовольно фыркнула и отвернулась. Генрих улыбнулся. - Как тебя зовут? - Катрин, - сонно пробубнила девушка. - Прекрасное имя. Носить такое - большая честь, клянусь дьяволом!