Время убивать и время воскрешать из мертвых

      «Он сказал «да», он сказал «да»!..» — билось в висках Бастьена еще долго после отшумевшего в ушах сдвоенного оргазменного стона.       И тут Тигр поймал себя на том, что… боится. Боится узнать историю настоящего Джима - вдруг она окажется какой-то заурядной повестью о мальчике из бедной ирландской деревни, повязанном с криминалом уже самим фактом своей принадлежности к мятежному гэлльскому (1) клану? Хотя фамилия Мориарти больше подходила выходцу из итальянской Коза Ностры или Каморры (2) …       Но что толку теряться в догадках, если он скоро все ему про себя расскажет? А уж как Себастьян воспримет новые сведения, будет зависеть от того, что именно он узнает про своего возлюбленного. Сейчас же был важен сам факт того, что Джим сразу согласился.       Передохнув после сексуальной дуэли, он помог Мориарти привести себя в надлежащий для деловой встречи вид - Шон Монаган все еще терпеливо ждал приватного разговора с боссом, и, наверное, уже сжевал вместе с кофе все круассаны и слопал бекон. Но сейчас мысль об автогонщике не затронула ни единой гневной тетивы его сердца, и Моран еще раз спросил сам себя, как можно было так накрутить себе нервы на пустом, в сущности, месте?       Когда Джим появился из гардеробной в строгом темно-синем костюме и белой рубашке, держа в руках галстук, который Моран умел ловко завязывать пятью разными узлами, Себастьян задал ему еще один вопрос:       — Почему Ирландия? Ты не очень-то похож на коренного кельта, как и я, хотя мой отец чистокровный пэдди (3). Я бы сказал, глядя на тебя, что ты из… Шотландии, пожалуй, ну или наполовину француз… или даже с примесью жаркой итальянской крови… Дебора - она ведь тебе почти как родственница, нет?       Джим показал жестом, что не может говорить, пока у него на шее завязывают петлю, пусть даже и галстучную, но когда Себастьян справился с этим, и галстук обрел надлежащий вид, пояснил:       — Дебора мне не родственница, хотя я сожалею об этом каждый день с того момента, как познакомился с ней. Но ты прав, в определенном смысле Дебби мне все равно что мать. Что касается моей крови, она такая же темная, как мое происхождение… Я люблю Францию, но с ней ты промахнулся, как и с Шотландией. Я наполовину ирландец, точнее кельт, наполовину… серб. Да, Бастьен, моя сентиментальная привязанность к Горану Павичу объясняется причудами балканской крови.       Все эти сведения Мориарти сообщил совершенно буднично, как будто диктовал данные для заполнения врачебного формуляра.       — Тако си србин, пријатељ! (4)  — обрадованный первым откровением, Моран решил блеснуть перед Джимом своими скудными познаниями в сербском языке, приобретенными в ходе балканской кампании и в обществе упомянутого боссом Павича. — То-то я подумал тогда еще, на памятном дне рождения, что ты что-то сказал именно по-сербски! Только я не разобрал тогда, что именно, но не суть…       — У меня много имен, много масок, много личин — вот сейчас я как раз надел одну из них, Джеймса Мориарти, консультанта Смерти, большого босса. — Джим повернулся к зеркалу и отдал самому себе строгий поклон, достойный профессора математики. Потом подошел к Морану вплотную, обнял его и уткнулся лбом в плечо.       — А правда, Тигр, в том, что меня по-настоящему зовут Джим… И это пока единственная правда, которая тебе известна, ну, не считая того, что я только что поведал о вопросах крови.       Моран бережно обнял его, чтобы не смять пиджак, и облегченно признался:       — Уффф… знаешь, я бы очень огорчился, если бы тебя на самом деле звали Декстером. Или еще как-то иначе. Потому что имя Джим тебе подходит гораздо больше любого другого. Ты с ним… гармонируешь. Ну и с Ричи тоже, пожалуй… — Себастьян проверил себя еще раз и кивнул — Да, мне нравится твое настоящее имя, Джим. Приятно познакомиться. А я Себастьян. Точнее, был урожденный Марк-Себастьян, но имя Марк у меня забрали, чтобы не оставить мне ничего от моего отца-ирландца. Так что теперь ты тоже знаешь про меня то, чего нет в моем личном деле…       Джим никак не прокомментировал сообщение Морана насчет второго имени, но бросил на него пронзительный взгляд и чуть сильнее сжал руку. Всему свое время, напомнил он себе, время строить и время разрушать, время обнимать и время уклоняться от объятий, время убивать - и время исцелять (5). Сегодня они как будто убивали друг друга, поочередно нанося раны душе и сердцу, теперь же пришло время исцеления…       Это слово - исцеление - было новым для Джима и таким странным на вкус, что он боялся его, как незнакомого напитка с непредсказуемым действием. Сказать правду о себе, настоящую правду, тоже оказалось весьма волнующим поступком. Все равно что в первый раз понюхать кокаин или лизнуть марку с ЛСД: ты еще не представляешь, что с тобой произойдет, но точно знаешь, что прежним ты уже не будешь. Да, так и есть…       Они вместе вышли из спальни и направились мимо хлопочущей над грязным ковром уборщицы в сторону дверей, а сытые и сонные Сцилла и Харибда приподняли свои узкие мордахи над корзинкой и уставились на мужчин своими зелеными глазищами, поочередно зевая.       Джим шел по знакомым, сотни раз виденным коридорам особняка, и ощущал себя леди Годивой, настолько обнаженной и беззащитной была сейчас его душа, открытая для любого удара, но вместе с тем - и для новых, неизведанных прежде или намертво забытых чувств. Бастьен же беспечно шагал рядом, ни о чем не подозревал, но выглядел таким умиротворенным и счастливым, что это само по себе успокаивало болезненную тревогу Джима.       На пороге ореховой гостиной, которую традиционно использовали как комнату для переговоров, Джим остановился и удержал Морана:       — Полминуты.       Ровно тридцать секунд понадобилось ему, чтобы заново войти в отринутую было личину и полностью перевоплотиться в Джеймса Мориарти, криминального консультанта, большого босса. У Шона Монагана, поднявшегося со стула при их появлении, и мысли не возникло, что человек среднего роста, в превосходно сшитом строгом костюме и безупречном галстуке, с не слишком правильными, но притягательными чертами лица, подвижным ироничным ртом и холодными не смеющимися глазами, может быть каким-то другим.       Шон знал, что Мориарти не любит долгих прелюдий и лишних реверансов, и бросился с места в карьер:       — Доброго дня, босс! О… Доброго дня, мистер Моран. Я прошу прощения, что настоял на внеплановой встрече, но у меня есть сведения чрезвычайной важности. Из Голуэя и Дублина. Дело в том, что Джерри Фэллон… тот самый, руководитель колонны (6), что приезжал на встречу в Белфаст… позавчера застрелился в Голуэе. А перед этим он успел сдать властям троих командиров в Дублине. Это не попало в новости, но сейчас по всему Дублину и Голуэю идут облавы… Ребята в Дублине, входящие в группу Мака, остались без прикрытия и без денег. Теперь они не смогут организовать акцию во время съезда тори.       Новости от Шона были действительно хреновыми, но в большей степени это касалось ИРА и бестолковой организации связей между ее ячейками. Джим консультировал этого самого Джерри, как тому лучше отладить структуру взаимодействия и экстренной связи в своих колоннах. Но на взгляд полковника, прошедшего суровую армейскую школу, было проще заставить маршировать под британский гимн ирландских футбольных фанатов, чем выстроить четкое взаимодействие между разрозненными и практически действующими на свой страх и риск террористами-республиканцами.       В ячейках ИРА слишком многое, а точнее - практически все было завязано на фигуру лидера, и если он допускал промах или оказывался втянут в двойную игру, то под удар попадали все, кто ему подчинялся, и все параллельные структуры, связанные с ним через других таких же лидеров.       Джим предложил простую и эффективную схему, которая позволила бы выстроить взаимодействие между ячейками колонны и ее лидером в несколько ином ключе, но ирландцы оказались не в состоянии оценить эффективность новых правил игры. И в итоге - опять повальные аресты из-за одного слабого звена.       Пока это было внутренними разборками между ИРА и северо-ирландским отделом британского антитеррористического агентства, и никак не могло повлиять на дела или безопасность синдиката Мориарти в Англии. Разве что Джим решит спасти те ячейки, что остались без руководства, чтобы как-то в дальнейшем использовать этот ресурс в своих интересах. Но если он решит лично прибыть на переговоры в разгар арестов, то тем самым рискует засветиться перед агентами Ми5 на Изумрудном Острове. Из этих соображений ехать туда сейчас совершенно не стоило, по мнению Морана, которое он решил сразу высказать Джиму, несмотря на то, что предложение о путешествии в Ирландию прозвучало от него раньше, чем они узнали эти новости от Шона:       — Босс, это неприятно, конечно, что и говорить. Этот Фэллон еще при первой нашей встрече не внушил мне никакого доверия. Но о покойном либо хорошо, либо… помолчим. Однако, парней Мака без прикрытия оставить нельзя, пусть кто-то из них или он сам, если еще не сел, приедет сюда, и мы решим, что можем для них сделать.       — Нет, — сказал Мориарти своим особенным голосом — негромким, мягким и довольно высоким, но когда он говорил в этой тональности, возражать ему не смел никто, поскольку даже у самых храбрых и безбашенных собеседников сердца превращались в заячьи и уходили в пятки. — Нет, конечно, мы не можем оставить без прикрытия группу Мака. Они мне понадобятся. И ехать сюда Маку не следует - он не сможет пересечь границу. Самое лучшее для них сейчас, залечь на дно в Дублине, и сделать вид, что их вообще никогда не существовало, на ближайшие три года. Для этого им понадобятся деньги, много денег, причем наличных, и ты, Шон, ты отвезешь им деньги.       Монаган покраснел - не то от удовольствия, что ему поручают такое ответственное задание, не то от смущения перед предстоящей боевой проверкой, и бросил нерешительный взгляд на Морана.       — Да, Шон, совершенно верно, отчитываться ты будешь полковнику Морану, как своему непосредственному командиру, и отвечать перед ним же, в случае каких-либо осложнений. В Ирландии тебя прикроют наши люди, но для всех — ты едешь один и действуешь в одиночку. Этот способ коммуникации с представителями ирландского боевого братства наиболее удобен, поскольку привычен и понятен им, и не вызывает лишних вопросов.       Голос Джима зловещим эхом звучал в просторной и сумрачной гостиной. Криминальный консультант сидел в своем кресле, глядя в окно, и слегка постукивал пальцами по подлокотнику, словно набирал сообщение в мессенджер местного домового эльфа, и сейчас в нем не было ничего ни от миляги Ричарда Брука, ни от Джима — Заколдованного принца, ни от эксцентричного Десмонда. Моран и Монаган сидели по разные стороны стола и наблюдали за боссом с разных ракурсов, но оба видели одно и то же: Мориарти. Аналитика и прагматика с холодным критическим умом, за считанные минуты способным если не охватить Вселенную, то построить сотни, если не тысячи разнообразных комбинаций, просчитать вероятности и выдать прогноз, точности которого позавидовала бы любая вычислительная машина.       — Брэдвуд поможет с транспортировкой, а схему расчетов — и отчетов о расходовании средств, которые они будут представлять ежемесячно — подскажет мисс Блейк. Все остальные вопросы, безусловно, в вашем ведении, мистер Моран. Полагаю, мои невысказанные мысли вам тоже ясны.       «Ага… значит, и мы туда едем, ты ведь не станешь оставлять на откуп такое важное дело стажеру, у которого нет еще ни одной толковой самостоятельной операции за плечами?» — Моран понадеялся на то, что верно понял Мориарти, но, раз это осталось невысказанным, то Шон не должен знать о контроле и тем паче о том, что в Ирландию вслед за ним прибудет сам Джеймс Мориарти или тот же Декстер Десмонд. Стало быть, поедут они частным образом, разумеется, инкогнито, чтобы не светить ни одну из известных в Британии легенд Джима.       «И чтобы узнать о нем всю-всю правду, ты ведь так хотел этого…» — услужливо подсказал заведующий сектором памяти.       — Тебе оказана большая честь, Шон, эта операция будет твоим испытанием, и, если ты все сделаешь правильно, то больше тебя не будут экзаменовать. Зайди ко мне в понедельник в два часа пополудни, я познакомлю тебя со схемой твоих действий и с теми, кто будет тебе в этом помогать. А сейчас, я полагаю, мы можем отпустить мистера Монагана, у него есть еще полтора дня для отдыха — по установленной субординации, Моран обратился к Мориарти за подтверждением, тот сделал едва заметный жест, отпуская молодого человека и напутствовал его по-своему:       — На ралли в Шотландии ты вряд ли теперь попадешь, но после Ирландии будешь участвовать в состязаниях на личном спорт-каре. Ступай.       Заядлый автогонщик просиял, горячо заверил их обоих, что все будет сделано в лучшем виде, и исчез за дверью, а Себастьян повернулся к Мориарти:       — Какую легенду будем использовать для поездки… Джим? — он намеренно перешел с официоза на более близкую дистанцию, ему хотелось еще раз посмотреть на то, как сквозь маску босса проступает настоящее лицо человека, с которым он связал свою жизнь.       — Легенду… — тихо, одними губами произнес Джим. Веки его были полуопущены, словно он дремал или грезил наяву, смотрел свое собственное кино внутри головы. — Легенду… Конечно, нам нужна легенда… Самая первая легенда. Мы поедем туда как братья Мортимеры. Ты старший, Роланд, я младший — Оливер. Если ты ничего не имеешь против.       «Роланд и Оливер… звучит ужасно похоже на героев Ронсеваля (7)…» — мельком подумал Моран, в свое время весьма пристально изучавший всю художественную литературу, где упоминалось о крестовых походах и сражениях. «Песнь о Роланде» не обошла его стороной. Фамилия Мортимер тоже была говорящей (8), и Моран решил, что она вполне годится для нового завоевания Ирландии или даже британской короны.       Джим ослабил галстук и повернулся в кресле. Живое лицо проступило из-под ледяной маски горного тролля, смягчилось и зажглось румянцем, взгляд темных глаз потеплел, и он потянул Себастьяна за рукав, приближая его к себе самым непосредственным и естественным движением:       — Иди сюда… иди сюда, пожалуйста. Здесь нет посторонних. Ты был когда-нибудь в Ирландии? Был в Дублине? В твоем досье об этом не говорится… Ты слышал когда-нибудь про такое чудесное место, как Донегол (9)? Про гребаную долину Лиффорд, долину смерти меж изумрудных холмов? — его речь стала лихорадочно быстрой, захлебывающейся, словно наружу рвалось больше чувств, чем Джим был способен выразить одномоментно. — Вот туда мы и поедем, Бастьен. Там расположен сиротский приют. По легенде, я один из его попечителей… Да, мистер Оливер Мортимер. Добрый католик и позор добропорядочной англиканской семьи… Конечно, мистер Роланд Старший не может отпустить меня одного, сорить долбанными деньгами, тратить их на каких-то долбанных ирландских сирот!       Тут Джим рассмеялся таким горьким смехом, что этот страшный звук мог бы исторгнуть слезы у сентиментального собеседника.       Моран придвинулся к нему вместе с креслом и завладел его ладонями. Они были холодны, как кожа рептилии, пробудившейся от зимнего анабиоза, и полковник принялся бережно растирать их теплыми, словно тигриные лапы, руками, и слушал сбивчивый рассказ про страшное место его далеких воспоминаний.       «Сиротский приют… как он там оказался и сколько пробыл? Наверное, достаточно долго, раз так хорошо запомнил и теперь сделался попечителем…» — полковнику представилось унылое серое место, схожее с заброшенными поселениями в Балканских горах или в Ираке, где ему приходилось прятаться уже когда он вполне осознанно игрался в войну и смерть. Там тоже были зеленые холмы вокруг, или холмы, выжженные раскаленным солнцем, и над теми местами тоже витал смертельный ужас - почти такой, какой плескался теперь в глазах Джима. Но там не было детей-сирот, вернее, были, они там были уже большими детьми, выросшими из игрушечных танков и машинок и пересевшими на настоящие. Детьми, впервые вкусившими свинцовую трапезу и вошедшими во вкус. Детьми, сеявшими смерть и сиротство вокруг себя.       Но в Ирландии и тем более, в самом Донеголе он ни разу, к стыду своему, не был. Отчасти потому, что до определенного возраста ненавидел все, что было связано с родиной его отца. А когда понял, что это была не его личная ненависть, а отторжение отца матерью и ее семьей, то искать свои корни там было не с руки, нашлись дела поважнее, на зеленых или выжженных холмах в других частях света…       Ирландия и Донегол -не его история, но это та правда, которую он хочет знать про настоящего Джима, про его детство, про родителей, которых он, по всей видимости даже не помнил толком, про то, как он выживал в приюте и чему учился в стенах сурового к лишенным родительского попечения и заботы учреждения. Вряд ли престижная закрытая школа, в которой учился сам Моран, внук боевого генерала, могла сравниться по тяжести условий жизни и быта с бедным приютом, затерянным где-то в холмах самого девственного и незатронутого современной урбанистической цивилизацией ирландского графства…       — Я ничего не знаю про этот Донегол, кроме того, что там когда-то жили первые ирландские короли и с тех пор мало что поменялось к лучшему… Но ты… ведь ты мне все сам покажешь, да? Расскажешь о том, почему ты оказался там и как выбрался оттуда, да? — он мягко погладил Джима по щекам, стирая с его кожи влажные следы горестного переживания, и прислонился лбом к его лбу, точно большой кот - к младшему собрату.       — Послушать нас, ирландцев, так короли у нас жили везде, в каждой деревне кишмя кишели… И, конечно, каждый из нас - прямой потомок этих самых древних королей, — усмехнулся Джим и положил руку на плечо Морана; нервы его немного успокоились, и он легко взял свой обычный шутливо-ироничный тон.       — «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто господином был тогда?», скажи-ка мне, мой друг Бастьен… Да, конечно, я тебе все покажу, расскажу, проведу экскурсию, и смотри, не жалуйся, что это длинно и слезливо, как книги Чарльза Диккенса.       Джим снова слегка сжал плечо Себастьяна и глубоко вздохнул:       — Ну и погодка! В Лондоне и так плоховато с кислородом, но в марте здесь вообще нечем дышать. Передай мне планшет, пожалуйста. Выберем подходящий рейс и купим билеты в бизнес-класс.       Перехватив удивленный взгляд Морана, он откинулся назад и всплеснул руками, как дирижер:       — Нет-нет, никаких личных самолетов! Это частный визит. Декстер Десмонд может форсить, поднимаясь на борт собственного лайнера, но Оливер Мортимер гораздо скромнее. Он бы и эконом-классом полетел, а разницу перевел приюту, да брат у него - сноб, и не позволит. Запоминай, запоминай… старшие братья должны заботиться о младших, вот ты и будешь заботиться обо мне, Бастьен. Нет, это не галстук, а удавка какая-то…       Настоящий Джим действительно не терпел, когда его шею что-то стягивало - в отличие от хладнокровного Мориарти или дэнди Десмонда. Моран помог ему ослабить галстук настолько, чтобы его не беспокоила эта светская петля, но вряд ему под силу было прямо сейчас освободить возлюбленного от душащих того переживаний. А переживания были самые что ни на есть правдивые, он чуял это всей кожей, невольно включаясь в них, входя во внутренний резонанс -как на плацу, когда приходится шагать в ногу с сотней сослуживцев.       Избавившись от душащей его удавки-галстука, Джим расстегнул верхние пуговицы рубашки, и, не поднимая глаз, сообщил:       — Вот тебе еще одна правда обо мне, Тигр: я боюсь летать. Декстер не боится, ему море по колено, а вот я… боюсь. Постоянно летаю и каждый раз боюсь, как не стыдно в таком сознаваться, ведь это по-девчоночьи. Напиваюсь в лоскуты сразу после взлета, это помогает продержаться до посадки. Не надо рассказывать мне про безопасность перелетов, я знаю статистику. Знаю, что математическая вероятность ничтожна и ей можно пренебречь. Но мне это не помогает, нет, не помогает… Знаешь, почему? Потому что случись что -это наверняка. И я точно знаю, что не взлечу, если самолет будет падать. Я, Моран, не хочу, чтобы смерть вломилась ко мне, как пьяный бродяга, неожиданно, спутав все планы и растоптав мои игрушки. Я надеюсь встретить ее как дорогую гостью -расстелить ковры, зажечь свечи… В падающем самолете это будет затруднительно.       Джим поднял глаза и поинтересовался с искренним любопытством:       — И что ты скажешь про такого труса?       Страх перед полетами Джим действительно искусно скрывал -Моран летал с ним, как с Десмондом, а тот был изрядный кутила, и эта легенда позволяла ему накачиваться спиртным или, что гораздо хуже, кокаином, при каждом удобном случае. Себастьяну даже пришла в голову идея, что хорошо было бы мистера Десмонда вообще ликвидировать, как персону, дурно влияющую на здоровье Джима, но сделать это было попросту невозможно, Десмонд был слишком удобным прикрытием практически всех крупных сделок и теневых схем синдиката. И Джим был уже в некотором роде заложником этой маски и ее образа жизни. Nobles oblige (10), как говорится.       — Я тоже боюсь летать и тоже не хочу для себя такой глупой и неаппетитной смерти. — искренне ответил Моран, хотя страх перед полетами не был самым главным его страхом. Просто одним из присущих ему, как смертному человеческому существу. — Думаю, что в аэрофобии мы с тобой не одиноки, читал где-то любопытную статистику, сколько народу на самом деле до икоты боится доверять своей тушке путешествовать по воздуху в запаянной железной трубе. Но у страха глаза велики, так что давай решим с тобой, где нам будет веселее бояться вместе, сидя в бизнес-классе… Вот, к примеру, боинг-176 Бритиш Эйрвэйз, регулярно летает в Дублин… — они на время углубились в выбор рейса и бронирование билетов, сидя рядышком над планшетом и соприкасаясь головами, когда Морану пришло в голову, что документов на имя Роланда Мортимера он еще в глаза не видел, а данные с них уже требуется ввести в форму онлайн-заказа.       — Джим, если мы хотим выкупить именно эти места, нам придется сегодня же дернуть наших арабских партнеров насчет паспортов. Или ты предлагаешь выкупить бронь через фонд?       — Секунду, Тигр… — пальцы Джима забегали по клавиатуре, набирая сообщение Виноду, потом щелкнули на «отправить».       — Вот и все. Наш компьютерный гений заполнит форму, электронные данные на братьев Мортимеров хранятся у него вместе с паспортами и водительскими правами. Предвосхищая вопрос дотошного Морана, Мориарти пояснил:       — Мы с Бойлом пользовались этой легендой. Но не беспокойся, Оскар не показывался со мной в приюте, я всегда оставлял его в Дублине, когда мы прилетали в Ирландию, и пока Оливер проливал сентиментальные слезы и раздавал подачки, Роланд играл в Улисса (11): переходил из паба в паб, наливаясь пивом, а вечерами трахал рыжих шлюх. Это было давно… В любом случае если кто что и запомнил о мистере Мортимере-старшем, так это кашемировое пальто, темные очки Cartier и щедрые чаевые.       Джим еще не успел закончить свою речь, как от Винода пришло подтверждение брони вместе с номером и краткое сообщение:       «Удачной поездки, босс. Паспорта через час».       Мориарти довольно улыбнулся:       — Отличный он парень, этот индус! Даром что предки у него парии (12) - умище все компенсирует. К нему ты меня тоже ревнуешь? — последний вопрос был беззлобной подначкой, поскольку Джим прекрасно знал, что из всех его ближников именно с Винодом да, пожалуй, с карликом Алексом Брэдвудом у Морана -первоначально расиста и поклонника гальтоновской евгеники (13)  -сложились наиболее уважительные и, в определенном смысле, дружеские отношения.       — А что, должен? — Моран ловко парировал ехидный укол. Вопрос с паспортами решился быстрее, чем он мог себе даже представить, что ж, тем лучше, у них с Джимом будет одной головной болью меньше и парой часов свободного времени больше. — Темные очки от Картье у меня тоже есть, как и кашемировое пальто, но на сей раз сэр Роланд будет со своим верным Оливером до самого конца, aut cum scuta, ant in scuta (14). Но лучше, конечно aut cum.       Он положил ладонь на руку Джима и слегка сжал ее, ободряя партнера, которому предстояло действительно непростое возвращение в места приютского детства.       — Наверное, ты и в этот раз приедешь туда не с пустыми руками? Что ты обычно даришь детям Донегола? Какие подарки они любят? — спросил Моран. Если уж ехать к сиротам, и так лишенным родительской любви и заботы, то в его силах подарить им что-то и от себя, как старшего брата Мортимера.       Но лицо Джима внезапно стало очень злым. Он резко дернул головой, как будто его укололи в висок, и произнес мгновенно заледеневшими губами:       — Ты Диккенса читал, Моран? А Шарлотту Бронте? Про холодные спальни, телесные наказания, кашу из гнилой овсянки и чудных, чууууудных! — Джим поднял глаза к небу, — …воспитателей, классных наставников из католической братии, и не менее чудных и благонравных попечителей? В это трудно поверить, знаю, но Ирландия никогда не была ни богатой, ни благополучной страной, и с девятнадцатого века там мало что поменялось… по крайней мере, в системе воспитания бедных сирот. Как ты думаешь, детей, вечно торчащих в углу с табличкой на груди — «неряха», или «лгун», детей, прогуливающихся по двору обернутыми в обоссанную простыню, или выбирающих руками осколки из варенья, пролитого из случайно разбитой банки… детей, сосущих по ночам член пятнадцатилетнего верзилы из старшей группы, потому что приходится выбирать между ударами по печени или дополнительной порцией печенки днем в столовой… а иногда на месте верзилы бывает пятидесятилетняя монахиня… (15) как ты считаешь, этих деток очень обрадуют плюшевые мишки или компьютерные игры? О, их всегда выстраивают, одетых и чистеньких, когда приезжают попечители, или спонсоры, или потенциальные усыновители присматривают себе живую игрушку -и они всегда благодарят и улыбаются, стараются понравиться, но глаза, Моран, глаза! В них ты прочтешь только усталую ненависть, или звериный страх, и одну-единственную мольбу -«Забери меня отсюда!» Я забираю их, Бастьен. Забираю, сколько могу, но это река, которой не ни конца, ни края… Это бездна, бездна человеческой жестокости, тупости, алчности, похоти, это ваше распрекрасное буржуазное общество, которое вы зовете «обществом равных возможностей», порождает новых несчастных. И эти несчастные плодят и плодят себе подобных, пополняют и пополняют Донегол и прочие богоугодные заведения свежей кровью.       Джим с силой ударил руками по столу, так что планшет подпрыгнул, и выплюнул слова, точно комок желчи:       — Зачем это все, зачем, что это за мир, Моран, скажи мне, где от ребенка можно избавиться как от ненужной вещи?! В Средние века лишних детей морили голодом, бросали в колодец или заводили в лес. Теперь их гуманно сдают в приюты… и если они там не умирают, то выходят наружу… пустыми… Их можно использовать как угодно, внушить любую хрень -они не возразят. Кто-то становится миллионером или графом Монте-Кристо, покупает футбольный клуб или хотя бы вот этот чертов особняк… но сказка сбывается не для всех, Моран. Большая часть приютских либо бросает собственных детей, либо вообще их не имеет. Пополняет бесконечные ряды тех, кто сидит на пособии и голосует за лейбористов, или уличные банды. Или идет в армию, убивать для тех, кто строит приюты и дает на них деньги, чтобы не платить налогов, или…       Джим схватился за грудь и закашлялся так, словно у него разрывались легкие. Больше ему не удалось вымолвить ни слова.       Моран оторопело слушал мучительную исповедь Джима, глядя на его искаженное побелевшее лицо и горящие тяжелой ненавистью глаза. И думал о том, что же должен был вынести этот тщедушный ребенок, этот хрупкий мальчишка на своих худеньких плечах, чтобы так возненавидеть породившую его горькое детство государственную систему и сделаться ее разрушителем?       Но теперь ему стало понятнее, почему деятельность Джима во многих вопросах давно уже выходила за рамки преступлений ради наживы. Он был идейным террористом, вбрасывающим в юные умы зерна сопротивления нынешнему государственному строю, если не идее государственности вообще. И у его идей уже было достаточно поклонников, готовых идти и убивать за них… Но система противилась своему уничтожению изо всех сил, расставляя дерзким бунтарям хитрые ловушки или попросту устраняя слишком опасных для нее.       Представляя в красках ужасные подробности приютской жизни, Моран сопоставлял их с тем, что ему пришлось испытать на себе, будучи учеником закрытой частной школы-пансиона. И понимал, что все, что ему казалось жуткой несправедливостью или даже насилием, было просто цветочками по сравнению с адом, через который, должно быть, прошел Джим.       У них в пансионе тоже были свои церберы, и даже был случай, когда раскрыли домогательство к мальчикам младшего курса со стороны их наставника по физическому воспитанию. Скандал, понятное дело, быстро замяли, учителя выставили прочь, а пострадавших от его развратных действий учеников в школе еще долго дразнили педиками, невзирая на постоянные нотации на эту тему. Были и другие случаи, в результате которых страдали дети, но в основном они относились к категории драк или спортивных травм и воспринимались, как еще одна неизбежная часть процесса школьной жизни и спортивной подготовки. Но систематического насилия никто из них на себе не испытывал, как и того, чтобы нести телесные наказания. Максимум, что грозило нарушителям порядка — лишение ужина или обеда, или дополнительные тренировки вместо отдыха или свободного времени. А они еще считали, что с ними обходятся несправедливо и жестоко…       Тут Джим закашлялся так, что Моран испугался за его легкие, как бы не закровоточили от такого напряжения. Он окончательно стянул с любовника галстук и, расстегнув на нем рубашку, принялся широкими круговыми движениями массировать ему грудь от грудины к ключицам, по себе зная, как это было болезненно — но сильный кашель облегчало на раз.       — Ну-ну… шшшш… что ты так распереживался… для тебя все это уже давно закончилось… Скажи, что можно сделать для этих детей, и мы сделаем, чего бы это ни стоило. Прикажешь убить какого-нибудь извращенца-педофила — я тебе принесу его причиндалы или заставлю его сожрать их перед камерой. А потом разошлю запись всем тем, кто использует свое служебное положение в таких вот заведениях. Хочешь? — он рисовал Джиму самые разные картины, как можно было бы осложнить жизнь тем скотам, от которых зависели осиротевшие детские души, и так увлекся, что не заметил что Джим перестал задыхаться от кашля и начал просто смеяться.