Снег в августе, или Я хочу чёрную маску в виде головы шакала

Позавчера мы с Сильвой ходили на «Убить Билла». Фильм ничего такой, но сцена с японцами больно кровавая. Сильва плакала, не помню из-за чего, наверное, просто так. А ещё хватала меня за руку, и я всё боялась, что в темноте кинотеатра сестра перепутает меня с очередным бойфрендом и полезет целоваться. Вчера я мёрзла посредине жаркого дня, сидя под старым больным деревом у баскетбольной площадки. Криста, в своей вульгарной жилетке из искусственного меха, уже порядком свалявшегося, предложила мне покурить. И это после всего, что она сделала! После всех этих грёбаных фотографий! … Я кивком согласилась и взяла сигарету. Кажется, они поссорились с Ричи. Или, наоборот, помирились. Я не знаю. Сегодня с утра я смотрела на ветку дерева, бьющуюся в моё окно, и подумала, что как-то неправильно проживаю свою жизнь. Деревья в этом году начали облетать слишком рано. Этакая осень в конце июля, но без дождей. Светило солнце и надо было радоваться, а мне хотелось плакать. Я снова подумала о том, о чём думать зареклась. О том, что она, может быть, сказала мне правду. И это невыносимо хреновое состояние должно было подтолкнуть меня к тому, что я должна была сделать, но не сделала. Нам следовало попрощаться по-другому, и это будет мучить меня до конца моей жизни. А вечером я буду раскладывать по полкам плитки шоколада в шуршащих обёртках, ставить банки с содовой в холодильник и сметать с крыльца "Parker & Co." первые жёлтые листья, дохлые и скукожившиеся. Машинально кивать головой старому китайцу на кассе в ответ на его нытьё "за жизнь". Молча терпеть самодовольные выебоны Жирного Перри, грёбаного недоменеджера. Вдыхать исходящий от его бесформенной, расползшейся фигуры кисловато-блевотный запах переслащенного имбирного чая. Завтра я проснусь до рассвета, под грохот грома и стук дождя об подоконник, и пресловутой ветки — об несчастное стекло. Перед заспанными глазами проплывёт несуществующий дым и брошенный на столе Ремарк Сильвы. Я вздохну, прикрою глаза, и ко мне придёт мой собственный призрак. Призрак кинет мне в окно камень и крикнет: — Эй, спускайся, блядь! Или что-то в этом роде. Но я всё равно не отвечу, даже не подойду к окну. Потому что буду прекрасно пониматься, что всё это нереально. Это всё мечты, а им, как известно, свойственно исчезать с появлением солнца. Послезавтра родители уйдут в ресторан, а мы с Шоном допьём остатки виски. Накурив на кухне, я пообещаю ему, что это была последняя сигарета в моей жизни. И тут же нарушу обещание. Все мы наслаждаемся саморазрушением, только каждый по разному. Сильва рыдает и хочет убить себя всякий раз, когда её бросает парень. Шон — чёртов вечно страдающий гомосек. Родаки вечно спорят ни о чём, портя себе нервы, Ричи орёт на Кристу, Криста орёт на Мегги, Лиза пытается демонстративно спрыгнуть с крыши, а я курю на тёмной кухне и прошу брата не включать свет.

***

Мне безумно хочется добавить в эту историю чего-то большего. Символизма. Закрученных сюжетных поворотов. Хочу, чтобы мне каждую ночь снился один и тот же сон, в котором Лиза, Лиза-казавшаяся-когда-то-моей, перекидывает ногу через проржавевшее ограждение и летит вниз. Кружево её кипельно-белого платья флагом временного перемирия трепещет над городом. Хочется, чтобы на горизонте снова возник Хэйми и угрожал мне по телефону. Или пытался соблазнить меня. Второстепенные герои не должны появляться просто так и исчезать без следа. Растворяться. Как Лиза. Жалкие полтора месяца за всю мою, надеюсь, долгую жизнь. О да, она была второстепенным героем. Нельзя, чтобы история с фотографиями забылась так быстро. А ведь она прошла практически незаметно. Всем уже наплевать. Несмотря на то, что мы поссорились именно из-за неё. В этом, быть может, и есть мораль жизни. На событие, перевернувшее всю твою судьбу, всем обычно похрен. … Я хочу, чтобы родители выгнали нас троих из дома. Это необходимо для полного раскрытия характеров. Чтобы Сильва, получившаяся картонной, однобокой, неинтересной шлюхой, вдруг показала все свои положительные стороны. Свою тонкую душевную организацию и христианскую добродетель. Чтобы Шон нашёл себе парня и сбежал из Олбани в Нью-Йорк, или Лос-Анджелес, или на Род-Айленд, куда так хотела Лиза. А ещё он мог бы помириться с предками на узкой кухне, пока меня нет дома, и всё закончилось бы ровно там же, где и началось. Его чёртова оборванная сюжетная линия. Кто-то когда-то в шутку говорил, что мне нужно стать писателем. А может, и не было такого.

***

— Ты могла бы стать писателем, — говорит мне Шон с насмешливой, но в то же время понимающей улыбкой, которую я всё равно не смогла бы разглядеть в темноте, и потому придумываю себе сама. Да, я всё же не выдерживаю и рассказываю ему всё. — Знаешь, — говорю я. — Я ведь даже не сказала ей спасибо за то, что она въебала тогда Алане. — Я так и знал, что этим всё закончится, — отвечает он. — Это обидно, когда всё так предсказуемо. Я машинально постукиваю ногой по ножке стола, на котором сижу. Мы с братом смотрим друг на друга в темноте, освещаемые лишь слабым светом фар проезжающего автомобиля, тонким лучиком скользящим по магнитам на холодильнике. — Она хотела чёрную маску в виде головы шакала. А я обещала, что мы с неё вместе уедем чёрт знает куда. Мы трахались на крыше, — говорю я. — Она била меня по лицу и говорила, что любит. Мы курили в школьном туалете. Она лежала на полу коридора, а я стояла перед неё на коленях. Она убедила меня в том, что я не лесбиянка, — рассказываю я. — Она кидала камни мне в окно под музыку Destroyerʼа. Она хотела умереть вместе со мной. Она обнимала меня под ванильные песни и называла Крошкой Станси, — вспоминаю я и почти ничего не чувствую. Шон смотрит на меня с минуту под глухой стук моего тапка об ножку стола, а затем встаёт и включает свет. Электричество слепит и режет глаза, но похер на это. Брат садится рядом со мной. — Попрощайся, — говорит Шон, нога на ногу, руки скрещены, голова укоризненно качается. — Я бы многое отдал за такую любовь. — А это не любовь, — я вздыхаю — притворно — и, словно это добавит убедительности, повторяю: — Это не любовь. Шон смотрит на меня с откровенной неприязнью. Я и сама себе противна в эту минуту.