Снег в августе, или Я хочу чёрную маску в виде головы шакала

Голова болит в режиме нон-стоп последнюю неделю, и поэтому я уже ничему не удивляюсь. Это всё глобальное похолодание, говорят те, кто в мае, в этом удушливом мае, говорил про глобальное потепление. Снег тяжёлыми хлопьями ложится на ветви ещё зелёные деревьях и покрывает землю, как осадок в пробирке. Я достаю пуховик, хотя на на улице вполне тепло. Снег то тает, то падает снова. И я уже даже рада, что погода лишила меня ностальгических прогулок по старому доброму Олбани. Напрасных переживаний. Ненужных воспоминаний. Завтра в Сиэтл, в новую жизнь. И я даже счастлива, прикиньте, я даже рада этому. Но Шон был прав. Я презираю его, это факт, но иногда он говорит такие вещи, за которые я начинаю презирать себя. И вот я делаю лишь то, что должна сделать. Хруст снега трещащими мыслями отдаётся в голове. На душе до странности легко, и я, словно всплывшая брюхом вверх рыба, дрейфую в невесомости. Ногами в новых блестящих сапогах упорно сокращаю путь до заветной двери, а снег всё скрипит и скрипит, принимая причудливую форму подошвы. "Надо попрощаться," — думаю я. Зелёные деревья скрипят под тяжестью жирных белых мух. Надо же, не спала целую ночь, а на утро всё вдруг стало так просто. Попрощаться — единственно верное решение. Нужно отпустить, забыть и начать с чистого листа, за несколько тысяч километров отсюда, в Сиэтле. Но всё-таки что-то было, да ещё как было, и нельзя просто так вычеркнуть всё и уйти. Надо попрощаться. Над головой, на мосту, гремит электричка, и я дёргаюсь с непривычки. Как можно жить, когда рядом с твоей крышей постоянно проходят поезда? Наверное, стоило бы спросить, но в другое время, в другом месте. Ей наверняка было бы интересно, как я нашла этот дом. Что ж, это было нетрудно. Все в школе знают, где она живёт, кроме меня. Парадокс, не правда ли?.. Вместо хрустящего снега подошва шаркает об асфальт. Стоит перейти дорогу, и я окажусь на крыльце дома, отделанного голубыми пластиковыми панелями. Они сверкают под холодным светом высокого солнца, я жмурюсь. Она могла бы открыть дверь и посмотреть на меня угрюмо. Я бы ответила на её немой вопрос самым милым голоском: — Твоя Крошка Станси пришла попрощаться, — и улыбнулась бы немного растерянно. Она впустила бы меня и прижала к себе, позволив вдохнуть запах своих роскошных волос, или обматерила бы на всю улицу, спустив с крыльца. И всё это была бы моя Лиза. Но дверь распахивается настежь, а на пороге застывает высокая бледная женщина с рассыпавшимися по плечам тёмными шёлковыми волосами средней длины. Постаревшая копия той, с которой я совсем недавно играла в любовь. — Миссис Смит, — я с трудом выдавливаю из себя эти слова, хотя в душе уже бегу прочь, прочь отсюда, из этого дома под железной дорогой, из этого города, в Сиэтл, навстречу своему будущему... И незачем прощаться, потому что я всё равно ничего не смогла бы сказать. — Вы Констанция, подруга Лизы? — спрашивает женщина, глядя на меня сверху вниз. Отсутствие хоть каких-нибудь эмоций в её голосе неприятно поражает. А самое весёлое и ужасное одновременно, что я не знаю, что ей ответить. Подруги? Серьёзно, да? А были ли мы хоть когда-нибудь подругами? Никогда не смотрела на наши отношения под таким углом. Не думала, что их можно вместить в такое короткое и простое, хорошее, правильное слово. Тем временем моё молчание воспринимают как согласие. — Её больше нет, прости, — эти слова, сказанные будничным тоном, электрическим разрядом проходят через всю крупную фигуру: миссис Смит как-то сразу тушуется, отворачивается, ёжится и продолжает оправдываться за то, что сказала. — Прости, прости меня... Я решительно её не понимаю. — Позовите Лизу, пожалуйста, если вам не трудно, — я вкладываю в это предложение все свои небольшие запасы вежливости. Миссис Смит глядит в сторону. Медленно провожает взглядом очередную электричку над крышей, а затем смотрит прямо мне в глаза страшным, диким взглядом, который я запоминаю на всю оставшуюся жизнь. По ушам бьёт грохот захлопывающейся двери. Крыльцо под ногами содрогается от удара и от короткого утробного вопля за дверью. Я сажусь на мокрые от тающего снега доски, пачкая белый пуховик, и сижу пару секунд или час, плотно сжав колени. Красная нитка на потёртой ткани джинс привлекает внимание и не даёт сосредоточиться ни на чём другом. Наверное, поэтому я и не тороплюсь её смахнуть. Я размышляю о разной хуйне. Она, нитка, смотрится на джинсах так же нелепо, как Лиза на мне в неловкие минуты после нашей недолгой, вырванной из серой повседневности физической любви. Но думать, что всё было просто ошибкой, или что я смахнула Лизу, как какую-то нитку, как-то противно. Ведь я заслужила, разве я не заслужила, чтобы всё было легко и просто? Но всё так издевательски сложно.

***

Не знаю, через какое время меня впускают внутрь. Просто открывают дверь и дают пройти. Маленькая тёмная прихожая, длинный коридор, узкая дверь в слегка обшарпанную гостиную. Миссис Смит рассказывает мне всё. Сухо, без эмоций, без слёз, без пошлых всхлипов и похлопываний по плечу. Лиза умерла. Рак лёгких. Всё случилось два года назад. Надежда была, но увы. Лиза сгорела за месяц. Периодические химиотерапии, за которыми они ездили в Беркли в течение года, ничем не помогли. Лучшие врачи страны дали положительный прогноз, но это лишь слова, это никого не спасло. Лиза врала мне, когда говорила, что никогда не была в Нью-Йорке. Она лежала там в больнице много месяцев. Я ещё ничего не осознаю. Мозг цепляется за слово "химиотерапии". — Почему Лиза не была лысой? — спрашиваю я, и щёки тотчас начинают гореть от нелепости этого вопроса. — Была. Мне кажется, миссис Смит даже усмехается. Горько, в сторону, в себя. Её худая рука неловко машет в сторону фотографий на стене. — Она всегда была блондинкой. Мой кареглазый светло-русый ангел, — миссис Смит беспомощно улыбается, словно ребёнок, глядя на счастливые лица за стеклом, в раме, прибитые к стене. Навсегда застывшие улыбки ещё молодой шатенки, так похожей на мою Лизу, и меленькой девочки с золотистыми от солнца волосами. — И всегда хотела иметь волосы, как у меня, — продолжает миссис Смит. — Я постриглась ей на парик. И тут она плачет. Не так, как в кино. Просто дёргает плечами и отворачивается. Но это гораздо страшнее. А я молчу. Мне безумно хочется сжать в ладони густую тёмно-шоколадную прядь волос миссис Смит. Волос мисс Смит. Волос Лизы. Мы стоим в этой маленькой гостиной вместе с немолодой женщиной, давящейся слезами. Я ничего, ничего не понимаю. Лиза не могла умереть. Сейчас она выйдет из ванной, разозлится на мать и прогонит меня отсюда к чёрту, и я снова стану счастлива. — Ты куришь? Я рассеянно киваю. Миссис Смит протягивает мне начатую пачку с помятыми уголками. Pall Mall. Шесть миллиграмм смолы и четырёх десятых миллиграмм никотина. — Это её, — непонятно зачем добавляет сгорбленная фигура в дверном проёме, хотя всё и так понятно. — А разве... А разве ей можно было курить? — я никак не могу назвать Лизу по имени. Миссис Смит окончательно тушуется. Кажется, ей очень неловко, неудобно или даже физически больно стоять на пороге этой комнаты. Мне становится мучительно стыдно, и я уже жалею, что спросила, но она отвечает. — Знаешь, ей было очень обидно, что она ни разу не курила, а всё равно... Говорят ведь, что сигареты вызывают... — миссис Смит, наверное, смотрит жалобно, а я даже взгляд поднять не могу. — Лиза никогда не курила, раньше, до болезни... Ну, давай, блядь, назови это слово! Рак. У Лизы был рак. Лиза умерла от рака! Умерла от рака, чёрт подери!.. Но я, конечно, молчу и неосознанно тереблю потрёпанную пачку. Мне страшно хочется закурить, но не получается. Пальцы отказываются даже брать в руки сигарету, Лизину сигарету. Это она должна была выкурить её до фильтра, она, не я. Я ведь ненавижу Pall Mall, этот грёбаный Pall Mall. А ещё я думаю над фразой "сгорела за месяц". Это из-за меня, да? Это ты её убила, Констанция. Крошка Станси. В голове глухим отзвуком давно завершившегося салюта отдаёт: "Если бы я только, если бы я только знала..." Но я одёргиваю себя. Если бы я знала, я бы всё равно ничего не смогла сделать. Я не любила её. Нам было не по пути. Мы абсолютно не подходили друг другу. Даже несмотря на то, что я лесбиянка. О, это преступное облегчение от того, что ты наконец-то можно назвать вещи своими именами. Миссис Смит зовёт меня в комнату Лизы, но я боюсь, что не выдержу. Боюсь, что не выдержу, однако кладу мятую пачку на комод и следую за женщиной с волосами цвета горького шоколада. Со спины она как призрак, мой персональный призрак. Удушливая тошнота накатывает на меня, когда я впервые переступаю порог комнаты. Машинально поправляю покрывало на старенькой кровати, в которой Лиза, быть может, мечтала обо мне по ночам. Я поднимаю голову к потолку, но в глазах всё равно предательски щиплет. Я пытаюсь взять себя в руки. Мои слёзы сейчас не нужны никому. Всё кончилось. На потолке треснула штукатурка, почти как в моей комнате. Я помню, как пялилась в потолок, обещая Лизе уехать далеко-далеко. Портленд, Бостон, Филадельфия. Провиденс. Лежать на машинах и смотреть на звёзды. Засыпать в придорожных мотелях в объятиях друг друга. Питаться на дешёвых заправках. Смеяться, глядя друг другу в глаза. Плакать, уткнувшись в родное плечо. Только вдвоём. Только с ней. Мне нужен никотин. Нужен секс. Нужно забыть. Взрослая копия Лизы с морщинами на лбу и щеках протягивает мне тетрадь. Личный дневник. Мне никто не говорит, что это, но я сама понимаю. Слишком стереотипно. — Лиза просила отдать его тебе. Ей было очень важно, чтобы именно ты это прочла. Она вспоминала о тебе, говорила о тебе, она звала тебя Крошкой Станси и смеялась. Она любила тебя. Голос миссис Смит срывается, и она совсем по-детски всхлипывает. Я стою посреди комнаты и тупо пялюсь на потрёпанную тетрадь. Мне почему-то кажется, что от неё всё ещё пахнет горьким дымом, ментолом и дешёвыми духами. Слёз уже нет. Это была минутная слабость. На обложке нарисована бабочка-махаон. Я машинально тереблю помятые уголки. В груди что-то сжимается, и я не могу выдохнуть. Тяжесть моего собственного веса наваливается на меня и тянет вниз. В голове всё звучит Лизин неестественный смех. Он, наверное, останется со мной на всю жизнь. Я вспоминаю нашу ночь в городском парке. — Просто я люблю тебя, Крошка Станси, — пьяно шепчет призрачная Лиза. А я, дура, всё ещё надеюсь, что она соврала.

14 декабря 2015 — 5 августа 2016