Снег в августе, или Я хочу чёрную маску в виде головы шакала

Мутный дым поднимается к потолку нечёткими кругами, лишь отдалённо похожими на колечки. Он расползается по потолку и тает в сыром воздухе июльских дней. В полумраке сгущающихся сумерок каждая трещинка на потоке приобретает своё особое, необъяснимо важное значение. Огонёк сигареты кажется очищающим пламенем. Вой сирены скорой помощи прилетает откуда-то издалека и разносится по улицам нашего квартала, как пролитая вода заполняет углубления между напольными плитками. Я всегда удивлялась, что у моих родителей с обонянием. Хотя я скорее поверю, что они решили забить на своих детей, чем в то, что они не чуют сигаретного дыма. Их больше волнуют однополые браки в Массачусетсе. Перед глазами проплывают картины самого ближайшего будущего. Вот Сильва заходит — нет, врывается — в комнату, морщит свой очаровательный носик, жалуется, что так накурено, и сама затягивается. Вот Шон заглядывает к нам в комнату, не глядя просит проветрить и уходит ни с чем. Так вам и надо. Я выдыхаю ещё одну порцию дыма и она лениво ползёт к потолку взамен старой, вылетевшей через форточку. Я слышу голоса соседей на прилегающем участке. — Микки! Микки, положь! — кричит женщина. Это её «положь» зависает в звенящей тишине вместе с воем сирены. Одна выкуренная сигарета отнимает одиннадцать минут жизни. Но ничего, когда мы с Лизой разбежимся, а мы обязательно когда-нибудь разбежимся, я брошу курить. Точно брошу, Иногда мне хочется сказать ей, что всё кончено. Но я всё равно не смогла бы. Да и зачем? Мы ведь даже не встречаемся. В этот момент об оконное стекло ударяется камень. Не знаю, почему я думаю, что это камень. Может, какая-то веточка или огрызок яблока. Или Лиза вообще ничего не кидала, просто на улице что-то упало. Но это всё абсолютно неважно. Мне, если честно, чертовски не хочется вставать и подходить к окну. Я в очередной раз затягиваюсь и понимаю, что вместо сигареты в моих пальцах только бычок. Так что мне просто приходится открыть окно, а вниз я смотрю уже непроизвольно. — Слезай по дереву! — кричит Лиза. Чёрные в сумерках волосы. Костлявые плечи. Хоть в темноте нихера и не видно, я могу запросто представить себе бескровные губы на бледном лице. Я мотаю головой, но мне кажется, что Лиза снизу тоже ничего не может разглядеть. Я кричу: — Мне лень! — У меня ноги болят! — Меня Шон просил подождать! И последняя отмазка: — Я на домашнем аресте! Вот это-то как раз правда. Если бы Лиза спросила меня, почему, то я расскажу ей всё. Про то, как её горячо любимые друзья поделились со мной косяком, про то, как я кинула его на дно рюкзака и благополучно забыла. Про то, как мать опять копалась в моих вещах. Про истерику, которую она устроила. — Твоей матери плохо, сволочь ты неблагодарная! — орал на меня отец, пока она глотала свои просроченные «сердечные капли». Сильва смеялась, а Шон смотрел на меня недоверчиво, но с пониманием. Я даже не знаю, что взбесило меня больше. Наверное, тот факт, что я на самом деле виновата. Если бы Лиза спросила меня, то я бы сказала, что в этой чёртовой комнате второй день безвылазно. Лежу и курю сигареты, которые купила Сильва специально для меня — неужели пресловутое ружьё всё-таки начинает стрелять? Если бы Лиза спросила меня… Но она не спрашивает. С мыслями о том, что сбегать из дома сейчас как-то неправильно, я лезу вниз. Нет, не по дереву, ведь в этом нет никакой необходимости. Я просто спускаюсь по лестнице, чуть замедляя шаг у дверей гостиной. Но за орущим телеком мистеру Пинсу и миссис Брайт, моим драгоценным родителям, всё равно ничего не слышно. Тень Шона, мелькнувшая на кухне, даже не пытается меня не остановить. И я ненавижу её за это, я ещё больше себя. За мягкость, за беспрекословное подчинение Лизе. И всё же…

***

Мы на крыше. Ветер в лицо, развевающиеся волосы и одежда — всё как положено при таких сценах. Решающих сценах, можно так сказать. Лиза держит меня за плечи обеими руками, вцепившись в замёрзшую кожу ещё более ледяными пальцами. Её глаза блестят лихорадочно на белом лице, укутанном полумраком волос и сгущающейся темноты. Мне хочется сказать что-то вроде: «Ты чего, блядь, в меня вцепилась?» — но я молчу. Мы могли бы посмеяться, но в глубине души я чувствую, что сейчас не время и не место. Олбани, тёмный и потухший, где-то под нами, а океан блестит так далеко, словно в параллельной вселенной. Лиза всё смотрит на меня, и я вдруг ощущаю, как её трясёт. Наши слова накладываются друг на друга: — Зачем ты меня позвала? — Я должна тебе кое-что сказать. Я хочу домой. Хочу спать. Хочу обнять Лизу и никогда больше не отпускать. Но последнее желание приходит слишком, слишком поздно. — Станси, Крошка Станси, — торопливо шепчет она мне в лицо. — Я смертельно больна. Ты самый близкий мне человек. Я хочу, чтобы ты знала, ты должна знать. Кроме нас никто… ну ещё мама. Понимаешь? Не понимаю. Я молчу. Я не смотрю ни на что другими глазами, как любят писать в книжках. Лиза худая, но такой она была с момента нашей первой встречи. Под глазами синяки не больше и не меньше, чем у меня после бессонной ночи. Волосы длинные, густые, блестящие и шелковистые. Я всё-таки влюблена в них. Губы накрашены немного неровно. Лиза не похожа на смертельно больную, какими их показывают в «серьёзном кино». Она всё ещё держит меня за плечи и стоит так близко, что её юбка, развеваемая ветром, путается в моих ногах. — Я долго думала об этом, — шепчет Лиза, и её руки, её голос дрожат. — Я хочу умереть быстро. Хочу покончить с этим прямо здесь, на этой крыше, с этой крыши… Но я не могу одна, не смогу, Станси, я не имею права об этом просить… Она переводит дыхание и плачет, я вижу слёзы в её покрасневших глазах. — Если бы ты сделала это вместе со мной… В последние секунды, там, у самой земли, я была бы… Я отталкиваю её со всей злостью, накопившейся во мне. — О, как я была бы счастлива, Станси, Констанция! Меня начинает трясти. Ногти впиваются в ладони, а Лиза снова приближается. И её взгляд, и красные пятна волнения у неё на лице… Я отбвиваюсь от её рук, тянущихся ко мне. — Чёртова эгоистка, — ору я сквозь свои слёзы, злые, обидные, слёзы, полные обманутых ожиданий и неоправданных надежд. — Пиздаболка! Жалкая позёрша! Я слышу свой голос, перекрикивающий шум ветра и Лизу. Я вспоминаю все те случаи, когда она врала мне, недоговаривала. Весь её неестественный смех, пафосные фразочки, приёмы дешёвых соблазнительниц. И Хэйми, и всю её компашку. И эти недельные отсутствия, сводящие меня с ума. Всё, что мне не нравилось в Лизе, перерастает в самую настоящую ненависть. Я вспоминаю, как она ударила меня тогда, ночью. Просто так! … Всё стихает. Ветер шумит кронами деревьев внизу. Лиза давно молчит. — Всё так, — говорит. — Ты права, я эгоистка. Пиздаболка… Жалкая позёрша. И кашляет. Не надрывно, без крови и прочих спецэффектов, способных поколебать моё мнение. Так, словно простудилась. Может, и правда простудилась, а потом напридумывала себе всякой херни. В этом вся Лиза. Но я всё-таки шарахаюсь. Лиза истерично хихикает. Кашляет и смеётся, и кашляет от смеха, и говорит: — Не бойся, это не заразно. Я же всё выдумала. Я отворачиваюсь. Не хотела этого говорить, но придётся. — Я устала. Мы ведь обе понимаем, что всё кончено? Я вдруг осознаю, что мы сегодня не встретили закат на крыше. Он ведь давным-давно потух, наш последний заход солнца. Даже немного жаль, что мы его упустили. Только на горизонте блестит в темноте Тихий океан, и ему срать на наши проблемы. Я знаю, что плачу. Но слёзы высушивает ветер. Всё кончено. Мы обе понимаем. О да. Прости меня, Лиза, за всё. Прошу. Но я не произношу этого вслух. Она закуривает. Мне, как её бывшей, дерьмовый Pall Mall больше не полагается. Лиза, конечно, что-то говорит мне, пока мы спускаемся вниз. Вряд ли умоляет, вряд ли оправдывается. Мне бы было слишком тяжело это слышать. Я хочу обнять её, хочу вдохнуть запах её волос, но это была бы ложь, напрасная надежда, самообман. Мы не заслужили хэппи-энда. Уже на дороге она выбрасывает окурок себе под ноги и наклоняется к моим губам. Последний поцелуй сухой, неловкий, горький в обоих смыслах. И ослепительно нежный. Лучше бы его вообще не было. Я чувствую себя так, словно по мне походили и я лежу заплаканная прямо на этом асфальте, хотя в глазах ни слезинки — высохли. Ну вот и всё. Мне всегда было интересно, как так получается. Как люди из «мы» превращаются в два неполноценных, но весьма независмых друг от друга «я». Неужели забывают друг от друге навсегда, если такое вообще возможно? Возможно ли не думать о человеке, которого месяц назад ты целовал так, как никого и никогда раньше? Я могу спросить это у Лизы, но не стану. Я хочу, чтобы она ушла. Побыстрее, поскорее, прямо вон из моей жизни! И она уходит. Разворачивается на пятках — подошвы старых кроссовок скрипят по асфальту — и идёт прочь. Воздух всё темнеет, мутнеет, а Лиза уходит по разбитой дороге прямо вслед за давно скрывшимся солнцем. Мягкий стук шагов. Шелест ветра, запутавшегося в складках её юбки. Едва уловимый шлейф дешёвых духов с запахом нашего мая. Я смотрю ей вслед и всё никак не могу отвести взгляд. Хрупкая фигура удаляется от меня в сгущающийся сумрак вечера. Нас разделяют какие-то пятьдесят метров, а кажется, что целая пропасть. Хорошая такая пропасть, бездонная, с лавой, всплесками долетающей до хлипкого подвесного моста над бездной, и зубастыми крокодилами. Хотя крокодилы не плавают в лаве… Я увлеклась. Мне не смешно, вообще-то. Вдруг Лиза поворачивается. Я не вижу её глаз, но чувствую на себе пронизывающей взгляд. Я не вижу её губ, но знаю, что она улыбается мне. Её левая ладонь взлетает вверх и застывает в прощальном жесте. Я хочу помахать, но рука дрожит. Мы стоим пару секунд и смотрим друг на друга. На фигуры друг друга вдали. Лиза отворачивается первая. Сердце вылетает из груди, делает сальто и возвращается на место. Дыхание перехватывает. Я вдруг как никогда отчётливо понимаю, что вижу Лизу в последний раз. Совсем в последний. Мне буквально физически плохо. Я чувствую себя последней сволочью, хотя не сделала ничего особенного. Люди расстаются, Констанция, и ты об этом знаешь. И я даже не люблю её, и никогда не любила, она просто призрак из другого мира, случайно залетевший в мою скучную жизнь и теперь вернувшийся домой. О, Лизе не место в моём сердце. Но во рту вкус её губ, перед глазами — облако тёмных волос, взлетающее при каждом пружинистом шаге. Я закидываю голову назад до боли в шее и издаю странный, страшный звук: то ли всхлип, то ли хриплый крик, то ли боль от ушедшего чего-то, что почти стало для меня смыслом жизни. Плач без слёз и по непонятному поводу. Я ненавижу весь мир в эту минуту. Размытая фигура вдалеке не оборачивается. Лизы больше нет рядом со мной.