***
У Аманды многолюдно, но без Лизы как-то непривычно и пусто. Меня усаживают в облезлое кресло, суют в руки бутылку из-под колы, наполненную пивом, или из-под пива, наполненную колой. В соседней комнате — лейтмотивом моей жизни — надрываются попсовые певцы, извиваясь в полупорнографических клипах под логотипом Муз-ТВ. Все эти люди, о которых мне странно думать как о друзьях Лизы, представляются по-новой, прекрасно понимая, что их не помню. Близняшки, похожие на шлюх, — Парминдер и Сухвиндер. Хипстер-негр, ах, простите, афроамериканец — Марк. Парни невыразительной внешности в серых майках и серых джинсах, танцевавшие вместе в прошлый раз, — оба Ники. Все эти имена я почти сразу забываю. — В жизни бы не подумал, что Лиза будет встречаться с кем-то вроде тебя, - говорит Марк (Майкл? Мик?), насмешливо улыбаясь и поправляя очки искусственным, пафосным жестом. Это звучит немного обидно, и я протестую: — Мы вовсе и не встречаемся! Мы и правда не "встречаемся". Но они смеются, обступают моё кресло, смотрят сверху вниз. — Тогда я не гей, — ухмыляется один из Ников. — А я не сплю со своей сестрой, — нагло улыбается Парминдер. Или Сухвиндер, кто ж их разберёт? — А я не жирная, — подаёт голос Аманда. И все они смеются, смеются, смеются надо мной. Кто-то из близняшек садится на подлокотник моего кресла, и её почти неприкрытое шортами смуглое бедро трясётся от хохота. Наверное, это зрелище могло бы кого-нибудь возбудить. Кого-нибудь, кому нравятся девушки — меня, например. Но почему-то это не работает. Я вспоминаю о девушке на той неудавшейся школьной вечеринке, о девушке в короткой юбке и с чертовски сексуальными ногами. С которых меня, как сказала бы Сильва, "не вштырило". Всё ещё сидя в пресловутом кресле, но уже позабытая всеми, я слышу голоса Аманды и, кажется, Марка в соседней комнате. Они сделали Муз-ТВ потише, но слов всё равно не разобрать. Я чувствую, что они о Лизе. Или обо мне. Где-то глубоко в моём подсознании мы с Лизой — одно целое. И хотя это опасное заблуждение, всё остальное уже совершенно неважно. Я хотела бы сказать откровенно, что мне не нравятся её друзья. Громкие, суетливые, насмешливые, странные. Но если я часть её, а она часть меня, то все эти Марки, и Ники, и даже Странные-Индийские-Имена — все они и мои друзья тоже. Я замечаю, что присутствующие в гостиной как-то необычайно возбуждены, напряжены, не идут на разговор. Словно ждут чего-то или кого-то. — Сейчас придет Хэйми, — говорит одна из близняшек, словно угадав мои мысли. Я вздрагиваю при звуке её голоса у себя над ухом, забыв, что она всё ещё сидит на подлокотнике моего кресла. Смуглая рука тянется перед лицом к тазику с чипсами у меня на коленях. — Хэйми? — переспрашиваю я безо всякого желания знать ответ. — Он носит нам травку, — она мерзко хихикает и поднимается с кресла, от чего я облегчённо вздыхаю. Лизин голос в моей голове говорит: "Я против наркотиков до двадцати одного," — но я молчу. Я-не-помню-её-имя, кажется, находит во мне благодарного слушателя и, снова садясь на подлокотник и прижимаясь совсем не по-дружески, сообщает интимным шепотом: — Вообще-то он не Хэйми. Как-то по пьяни он проговорился, что родаки назвали его Теодором. Мерзкое имечко! Она снова жеманно смеётся, а я уже и не знаю, как от неё отделаться, и киваю. Хотя мне вообще-то нравится имя Теодор. Как Теодор Драйзер. Правда, я без понятия, кто это. — Хотя ему плевать, — продолжает моя собеседница, — у него всё равно паспорта нету. — А так можно? — спрашиваю я машинально. — Так даже лучше, — она смеётся. — Можешь каждый день выдумывать себе новое имя. Она ещё пытается пошутить что-то про мексиканскую границу, но не успевает. Входная дверь открывается без стука... Хэйми выглядит как типичный торчок лет двадцати. Худющий, нескладный, небритый. На голове - нечто среднее между дредлоками и просто немытыми волосами непонятного цвета. Чёрные очки вышли из моды лет двадцать назад, да и на улице уже давно нет солнца. Но это всё на первый взгляд. На второй — он душка. Уж не знаю, как так получилось. Давным давно старшая подружка, учившая меня целоваться, рассказывала о таких. "Есть чуваки, от которых просто пахнет сексом," — шепчут её размытые губы на задворках моей памяти. Нас знакомят. Я неловко машу ему рукой, вылезая из кресла, и чуть не сталкиваю близняшку. Та искусственно смеётся, и в этом смехе есть что-то Лизино, но гораздо противнее. Как будто тысяча мерзких бубенчиков звенит невпопад. Я, кажется, понимаю, в чём прикол. Все тут в него влюблены. Даже парни. Даже натуралы. В этого чёртвого Хайми. Хэйми. Слишком много имён на сегодня. Я не знаю, сколько времени проходит и что случается в перерыве между знакомством и моментом, когда мы сидим рядом на кровати Аманды. Или родителей Аманды, чёрт знает, где они и существуют ли вообще... Его рука ложится на мое плечо. Я не отодвигаюсь, даже слегка наклоняюсь к Хэйми. Мне тоже хочется побыть дерзкой и сексуально-раскрепощенной. — Ну ты там вобщем-то не очень строй планы на мою девочку. Я хочу спросить: "Какую девочку?" — но в душе прекрасно понимаю, о ком он. Что ж, этого следовало ожидать. Он нахально улыбается, и я не могу понять: это флирт или угроза? Я кошусь на него. Он улыбается еще шире, если это вообще возможно. — Вы встречаетесь, — спрашиваю я тупо, и это даже не звучит, как вопрос. — Ненавижу это слово. — Я тоже, — отвечаю я тихо, но думаю уже совсем о другом. Он отворачивается и притворно зевает. Пытается встать, но я хватаю его за руку, загорелую и жилистую. Кожа под моими пальцами — сухая, жесткая, со следами свежих и старых шрамов. Не хочется отпускать, но Хэйми вырывается. Встаёт и идёт обратно в гостиную. Мне становится нестерпимо стыдно за секундную слабость. Наваждение проходит. Я смотрю ему в спину и думаю только о том, что этот человек встречается с Лизой. Что его жесткие ладони ласкают её бледную кожу... Мне становится противно и одновременно жутко неловко, как будто это я все им испортила. А ведь я даже не уверена в правдивости этих слов. Как и в Лизе больше не уверена. Нет, она, конечно, не врала мне. Это называется милым словом "не договаривать". Мои размышления прерывает призывный крик Аманды. Растекшиеся по гостиной собираются для главного ритуала. Полуголые-полуодетые близняшки с блеском в глаз, оба Ника, молчаливые и незаметные. Жирная кошка, которая едва ли догадывается об этом своем прозвище. Хипстер, на ходу вытаскивающий из ушей наушники. И Хэйми, раскладывающий по столу косяки. Как в несмешной комедии про геев, девственников и неудачливых диллеров. И разбитое сердце Крошки Станси. — Ну что, не будешь? — Аманда смеётся, и стразы на её очках игриво блестят. Видимо, на моём лице написано, что ещё как буду. Хэйми даёт мне прикурить, насмешливо глядя в глаза. Да неужели я сегодня такая смешная, чёрт возьми?! Лёгкие наполняются сладковатым дымом. Это нечто не то, чего я ожидала. Точнее, это вообще ничего. Надежды на мгновенное забытье и бесконечный кайф рушатся почти сразу, но ещё минуту я чего-то жду, болтая со всеми понемножку обо всём подряд. — Этим летом чертовски жарко, — говорю я. — Меня чуть не изнасиловали в школьном туалете. — Он тот ещё пидор, — говорит одна из близняшек неизвестно о ком. — Я даже скучаю по шкалке, — добавляет Марк, отрепетированным жестом поправляя свои квадратные очки. — Наша жизнь дерьмо, — это уже какой-то из Ников. Я соглашаюсь, но, кажется, не в слух. Делаю затяжку. Трава как трава, те же сигареты, только сладкие. — Ты спала с Лизой? — спрашивает Аманда немного пьяным голосом. Ну, хоть на кого-то подействовало. Я не отвечаю и кошусь на Хаймэ. Аманда продолжает, расценив молчание как знак согласия: — И я тоже, — она вздыхает так, что не поймёшь, хвастается она или горько сожалеет об этом. Хэйми всё ещё не смотрит на нас. — Ей, Хэйми! — кричу я и сама удивляюсь тому, как громко получилось. Как будто он не на соседнем кресле, а как минимум на другой стороне улицы. — Сколько тебе вообще лет? — Тринадцать, — он фыркает. А остальные переглядываются. Ну, давайте, пошутите, что Крошку Станси развезло. Но они все говорят о чём-то, уж точно не обо мне, и голоса сливаются в одно бесконечное, назойливое гудение. Мне кажется, что справа от меня, на подлокотнике кресла, сидит моя Лиза. Именно моя. Я представляю, что ничего не слышала ни от Хэйми, ни от Аманды. И я верю ей, я тащусь от неё, я тереблю пряди её волос, а потом целую обкусанные губы. И мне так безумно, до боли в сердце, до ломоты в зубах хочется, что бы Лиза была рядом. Но на подлокотнике кресла не она. Я разворачиваюсь и целую Сухвиндер быстро, неловко, отчаянно. Я даже не знаю, Сухвиндер ли это, или её сестра, или вообще Марк. Перед глазами всё плывёт и горлу подкатывает тошнота. Во тебе и весь кайф. Я отстраняюсь и хочу выбежать на улицу, точь в точь как в ту ночь, когда мы с Лизой были здесь вместе. Лиза, Лиза, Лиза... Что ж я всё о ней? Я откидываюсь в кресле, а Сухвиндер приземляется мне на колени. Она тяжёлая, а мне противно, и всё ещё тянет блевать. Голова кружится, и где-то между правым виском и затылком нестерпимо пульсирует. Сухвиндер снова пытается поцеловаться, совсем как пьяная. Её взгляд расфокусирован и направлен куда-то сквозь меня. Мы обе всё ещё держим в руках подарочки от Хэйми. Хочется сдохнуть.***
Наверное, это самый хуёвый вечер в моей жизни. Я возвращаюсь домой разбитая, ненавидящая себя и весь мир, с привкусом блевотины на губах. Ноги едва слушаются, а карман оттягивает самокрутка. Лишь пройдя пару кварталов я понимаю, что не следовало поддаваться на уговоры и брать её с собой, однако Хэйми, Аманда и все остальные так уговаривали, что я не смогла устоять. — Этот косяк для Лизы! — кричали они, когда я, пошатываясь, спускалась с засранного крыльца этого чёртового дома. — Передашь ей, короче! Как будто весь мир на Лизе сомкнулся.