***
— Я тут читала, — говорит Лиза, когда мы идём по направлению, прямо противоположному моему дому. — Что любой желающий может попасть на Оскар. Ну или на тусовку типа этой. — Эмм?.. — тяну я недоверчиво, прикрывая глаза от солнца ладонью. — Не, серьёзно, — Лиза выразительно и смешно поднимает брови и слегка дёргает верхней губой. — Им нужна массовка, ну, чтобы тянуть руки к звёздным чувакам на красной дорожке. Ну и сидеть в зале, когда те выходят посрать. И добавляет снова: — Я читала. Мне становится весело. Я неловко зажимаю рот обеими руками, превращая смех в сдавленное фырканье, но Лиза всё равно не обижается. — Как дела на работе, кстати? Я почти отвечаю: "Нормально", но вовремя спохватываюсь, как бы это неестественно прозвучало. — Если честно, Жирный Перри затрахал. — А по-моему, он милый, — Лиза смеётся, её верхняя губа снова подёргивается. Интересно, она вообще знает, кто это? Я смеюсь в ответ. — А что с сестрой? — спрашивает Лиза уже серьёзней. Как будто это её, а не меня, волнуют возможные сплетни. — Я дала ей двадцать долларов, — мой голос неожиданно для меня самой звучит уставшим. — И обещала ещё двадцать. Она сразу всё позабыла. — И откуда у тебя эти деньги? — Стырила у неё же, — я чувствую, как губы растягиваются в самодовольную ухмылку, но Лиза смотрит недоверчиво, и я сдаюсь. — А нахуя я, по-твоему, здесь работаю? Она просто смеётся в ответ. Наступает пауза. Лизино платье шуршит, путаясь между её ногами. Под стёртыми подошвами наших кед — горячий асфальт. Над нами — космос. — Небо красивое, — говорит Лиза. — В такие дни жить хочется, — говорит Лиза. — И ты красивая, — говорит Лиза. И останавливается. Я утыкаюсь носом в её плечо и замираю. А небо над нами такое синее-синее, с оранжевыми проблесками. Немеркнущая красота — какая пафосная фраза. Запах волос Лизы, её пота, её духов, раскалённого асфальта, прелой листвы. Запах готового воспламениться в первых закатных лучах Олбани. С моих губ почти срывается та самая банальщина, которую так часто шепчут влюблённые парочки. Но я сдерживаюсь, сама не зная, почему, и момент безвозвратно уходит. Лизины руки тёплые, кружево на платье ослепительно-белое, а моё счастье... Бесконечное, как говорят. Бесконечное счастье. Сколько, вообще-то, лжи в этих двух словах. Или нет, это не ложь. Гипербола. Вся моя жизнь — сплошная гипербола. Я не верю в романтичные моменты. Вечно жду, пока их что-то испортит. Многие меня поймут, наверное.***
На пути в заброшенный универмаг — куда же ещё! — мы сворачиваем на баскетбольную площадку. Там никого нет, как обычно. Подозрение, что все парни района сутками торчат в магазинах типа "Parker & Co." в надежде застать там лесбиянок, всё крепнет. А вообще-то я не лесбиянка, — думаю я мельком. Ну какая из меня лесбиянка? Лиза проводит меня под больным старым дубом. Мимо лавочки с мороженным и косяками. По пустому полю с ободранным покрытием. Прямо рядом с нами — дверной проём в раздевалку. Двери тут нет, сколько я себя помню. А там, внутри - надписи на облезлых стенах и скамейки с занозами. — У меня лифчик расстегнулся, прикинь? — говорит Лиза. — Застегнёшь? — Отличный повод, — усмехаюсь я. — Всегда мечтала потрахаться в раздевалке. ... На самом деле, я ничего такого не говорю. Я, уж если начистоту, просто застенчивое ссыкло. Пальцы, пытающиеся нащупать молнию на её платье, тонут в белой пене кружева. Когда застёжка всё же поддаётся, кожа Лизы под моими пальцами покрывается мурашками. В пустой раздевалке запах пота и полумрак, но такой, что всё видно. Кожа Лизы белая-белая, словно она никогда в жизни не загорала. На спине ни прыщей, ни даже шрамов от прыщей, которые так часто можно увидеть на девочках в открытых платьях и, чего уж скрывать, на собственном отражении в зеркале. А ещё у меня дрожат руки. Нет, я, конечно, понимаю, что после всего, что было, стесняться как бы не нужно. Но в голове всё вертится какая-то дурацкая фраза про "эротичность момента". Кстати, лифчик Лизы ярко-малиновый и абсолютно не расстёгнутый. Об этом я и говорю ей. — Но у тебя же застёгнут лифчик! — в полголоса возмущаюсь я, а Лиза смеётся. — А если мне нравится, как ты трогаешь мою спину? Снова смех и звук застёгивающейся молнии. Лиза одёргивает платье, оборачивается и шепчет: — Здесь никого нет. Она говорит: — Смотри, мы одни. Её лицо близко-близко. Зрачки почти чёрные, а белок весь желтовато-красный от лопнувших сосудов. Но непохоже, чтобы Лиза плакала... Она берёт меня за локоть, осторожно, нежно. До мурашек. Её щёки бледные, губы — почти бескровные. Я присматриваюсь. Под носом тонкая алая косичка — кровь. — У тебя кровь из носа, — говорю я немного смущённо. И отстраняюсь. Локоть выскальзывает из холодных пальцев. Лиза покорно достает платок из кармана, спрятанного в пене кружев, и прижимает к лицу. Покрасневшие глаза смотрят жалобно. Вот сейчас я вполне готова поверить, что секунда-другая и из её груди вырвутся сдавленные рыдания. — Запрокинь голову, — говорю я. Так всегда делает мать, когда после очередной истерики у неё из носа идёт кровь. — Тебе нужна холодная вода, — говорю я. - Или горячая. Я теряюсь и бессильно опираюсь спиной о металлическую стену. Не знаю, что сделать. Странная ситуация. Лиза глядит не меня, а куда-то в сторону, на дорогу. Её носовой платок — огромный, клетчатый, мужской, и крови на нём почти не видно. — Это давление, — шепчет она смущённо. — Погода меняется. Словно она стыдится меня, своего неловкого положения, своей крови. Стыдится того, что могло бы произойти прямо здесь, прямо сейчас, но не произошло. Я, наверное, уже дошла до той стадии, когда перепихнуться почти на людях, в раздевалке без двери — это вовсе и не страшно. Но увы. Чёртова кровь из носа. Целовать Лизу — прости, Лиза — уже как-то не хочется. — Пошли, — говорит она, всё ещё не отнимая платка от носа. Я без лишних слов выхожу вслед за ней на воздух, спотыкаясь о скамейку, так некстати стоящую на проходе. Лиза совсем рядом, плечом к плечу. Но всё ещё как-то сторонится.***
Когда мы поднимаемся по заваленной строительным мусором лестнице, волосы Лизы мелькают перед моими глазами. Я хватаю одну прядь, почти неосознанно, и она мягко выскальзывает из моих пальцев. Но Лиза оборачивается. Говорит: — Эй, не надо так! — Не дёргай за волосы, о'кей? — говорит она. И я покорно обещаю не делать так никогда в жизни.***
Мы наверху. Мои красные кеды почти сливаются с позолочённой солнцем крышей под ногами, а кожа кажется загорелой дочерна. На лице Лизы напротив меня, на её голых руках, на пышном подоле её платья — красные полосы заката и фиолетовые тени. В её руках, в пальцах, оранжево-коричневых в ослепляющем свете, зажжённая сигарета. И когда она успела закурить? Я в который раз думаю, что Лиза курит слишком много. Слишком — с большой буквы, курсивом, жирным шрифтом. Если бы я писала книгу, то это слово значилось бы в ней огромными буквами, как имя знаменитого актёра на киноафише. Лиза курит слишком много, думаю я и прошу сигарету. Оранжево-коричневые пальцы протягивают мне свою. Мы затягиваемся по очереди. Какое мазохистское наслаждение в медленном уничтожении собственных лёгких. Хочется каких-нибудь приятных мыслей в голове, что-то вроде: "Её губы касаются фильтра, который держала во рту я." Но это как-то некрасиво звучит. Лиза в своём белом платье порочной невесты садится прямо на пол, если, конечно, можно назвать крышу полом. Я, стараясь не испачкать свои светлые джинсы, — хотя всё равно не удастся —опускаюсь рядом. Лиза выдыхает ментоловый дым незнакомой марки, и его подхватывает ветер. — Знаешь, — шепчу я, привалившись к её плечу. — Жизнь всё-таки охуенная штука. — Охуенная, — соглашается Лиза. — Тебе никогда не хотелось плакать от этого? — Мне всегда хотелось только петь. — А мне жить. Что-то должно произойти и испортить этот пафосный момент, но оно всё не происходит. Мы шепчем друг другу какую-то экзистенциальную чушь. А может, это вовсе неподходящее слово. Просто мне оно нравится. Лиза неловко теребит подол своего платья и смеётся. Искренне. Потом она целует меня, а потом я её, быстро, суетливо, потому что это неважно, совсем не важно. Мне просто хочется чувствовать, что она здесь, рядом со мной, что мои пальцы мнут её платье, что её глаза горят так, только глядя на меня. Я никогда ещё не встречала такого взгляда. — Крошка Станси, — тянет Лиза, обращаясь не ко мне, а к полоске океана за позолочёнными крышами домов. Мне всё так же хочется прибить её, но я даже не в состоянии сдвинуться с места. Словно внутри меня происходит переустановка операционной системы, во время которой нельзя выключать компьютер. Форматирование жёсткого диска. Всякая херня. Все, наверное, поймут это чувство. Когда вот так сидишь рядом с человеком, которого приятно целовать при встрече, и его волосы щекочут твою щеку, а внутри тебя все файлы безвозвратно стираются и забываются, забываются навсегда... Над Олбани догорает закат. Как же я устала каждый вечер наблюдать конец света.