Снег в августе, или Я хочу чёрную маску в виде головы шакала

Лиза заваливается ко мне домой, даже не позвонив в дверь. Зараза Сильва никогда не закрывает за собой, отправляясь на свои гулянки. Ну конечно, ведь её сестра всегда сидит дома. Предки на работе, Шон с друзьями, у Сильвы свидание… А у меня, впрочем, Лиза. Она стоит на пороге, юбка сбилась на бок, сверху какая-то туника, похожая на халатик, ядовитой расцветки. На боку кожаная сумка, подделка под Шанель. — Что за дерьмовый прикид? — с деланным равнодушием интересуюсь я, но мы обе понимаем, что я безумно рада её видеть. — Так вот как ты живёшь! — не отвечая, тянет Лиза, держась левой рукой за дверной косяк и неторопливо раскачиваясь. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Тёмная волна волос лениво движется вслед за гибкими плечами. Я не могу оторвать глаз — как же дерьмово звучит эта фраза — и, чтобы скрыть смущение, облокачиваюсь о столешницу позади меня. Лиза — я перехватываю её взгляд — следит за моими пальцами, протягивающими ей сигарету. Мы как те парни в немом кино, которые отсутствие слов компенсируют преувеличенными, неестественными жестами. Она, нарочито не торопясь, близко ставя узкие ступни в уродливых стёртых балетках, идёт по паркету к протянутой сигарете. Доски скрипят от каждого шага, и я мысленно отмечаю, что неплохо бы выпросить у матери ковёр. Левая рука сама по себе достаёт из кармана домашних штанов зажигалку. А ведь ещё месяц назад я была искренне уверенна, что не курю. Лиза всё приближается. Если не немое кино, то уж точно какая-то странная игра. Слоу моушн. Я рассматриваю Лизу. Шоколадные волосы, маленькая грудь, совсем скрытая за складками этого чертового «халатика». Сумка бьёт по бедру. Короткая юбка, открывающая худые икры и симпатичные коленки. Резко не гармонирующий со всем этим расплывшийся, ало-фиолетовый синяк на лодыжке. Всё та же Лиза, что в ней изменится? Вот её руки наконец дотягиваются до белого пятна сигареты в моих пальцах. Лиза наклоняется, волосы проскальзывают по моему плечу. Это щекотно и сладко. Взгляды встречаются. Я в каком-то отчаянном порыве тянусь губами к губам напротив. И зажигалка, и сигарета падают куда-то на стол или даже на пол. Видимо, покурить не судьба. Лиза наклоняется вперед, я — назад, и утыкаюсь спиной в острый край учебника. Руки цепляются и скользят по столу. На пол с грохотом падает что-то металлическое, под моей задницей рвётся тетрадь. Я, словно в последний раз, впиваюсь рукой в Лизины волосы. Ей, наверное, больно, но я не могу ничего с собой поделать. Слишком хочу зарываться в них носом. Слишком хочу её. Где-то с минуту мы молча и практически бесшумно целуемся, просто двигаем губами, как двигали ими тысячи и тысячи людей до нас, влюблённых и невлюблённых. Я без понятия, почему мне это нравится. Скорее даже не нравится — опьяняет. — Дурацкий прикид, говоришь? — шепчет Лиза куда-то в район шеи, отвечая на мой давно забытый вопрос. Я вздрагиваю. — Отвратный, — отвечаю я тем же шёпотом. И чего мы шепчемся, дома ведь никого? Я ловлю себя на неловкой мысли, что мне не очень-то хочется заниматься чем-то сейчас. Слишком жарко, и на столе сидеть неудобно, да и полно других интересных развлечений. Но всё-таки я не отталкиваю Лизу, потому что просто не смогла бы. Мы раздеваемся неловко, толком не представляя, что делать, и явно смущаясь. Всё как-то совсем не так, как было на крыше. Там был порыв, страсть, ураган чувств. Опьянение и волшебство первого раза. Здесь — лишь некое жалкое подобие прелюдии. Мой локоть застревает в рукаве толстовки, а молния на Лизиной юбке никак не поддаётся. За окном не ночь, и даже не закат. Никакой романтики, мы в солнечном свете как на ладони друг для друга. Я вижу на Лизиной щеке прыщик. Маленький, неумело замазанный жирным слоем тоналки. Но это всё равно не то, что я хотела бы заметить в такую минуту. Прыщ окончательно сбивает атмосферу. А Лиза всё целует меня, тыкается губами, сухими, горячими, и холодным кончиком носа в шею, подбородок, ямочку между ключицами. В мозгах так не вовремя всплывает старая мысль. — У тебя был кто-то, кроме меня? — спрашиваю я, слегка отодвигаясь. Голос выходит странно хриплым и наигранно-сексуальным, как в качественной порнухе. Лиза приостанавливает свои торопливые поцелуи и отступает на шаг. Волосы тёмными блестящими змейками выскальзывают из моих пальцев. — Только твоя мамаша, — Лиза ухмыляется. Из горла, неожиданно для меня самой, вырывается истеричный смешок. Говорят, смех — это защитная реакция организма на всякую хуйню. — Шутка про мамку, серьёзно? Сейчас? — только и могу выдавить я. Лиза просто ржёт. Вот такое банальное, нихрена не литературное слово, ну а что поделать? Она не смеётся, не хохочет, а именно ржёт. Я ржу. Мы ржём. За окном, я слышу, ветер бьёт ветки об стекло. Влетает в комнату через приоткрытую форточку и ерошит наши с Лизой волосы. А потом она падает в мои объятия. Прижимается всем телом, тяжело дышит в ритм с биением моего сердца. Мы вцепляемся друг в друга, и наши пульсы синхронизируются. Хотя нет, это плохое слово. Слишком сухое, слишком научное… Плевать. Я впиваюсь в её открытые, покрасневшие губы, давясь смехом и нежностью. Ослепляющей, перекрывающей дыхание нежностью. Мне безумно хочется сжать Лизу до хруста в рёбрах и никогда, никогда больше не отпускать. Целовать и отвечать на её поцелуи. Переплетать пальцы, хватать за волосы, вдыхать такой родной запах человеческого тела и дешёвых духов. Чувствовать грудью её грудь. Произносить это короткое слово: «Лиза». Дышать ей в такт, жить в её ритме, потерять себя в её волосах, но стать одним целым. Отныне и навсегда. Надо бы задвинуть шторы, думаю я и тут же забываю об этом. Мы как-то добираемся до кровати, по дороге теряя остатки белья, смеясь и не разжимая объятий. Это так мило, так безумно мило, страстно и глупо, как первое чувство. Я обожаю её в эту минуту. О да, нельзя придумать другого слова. Обожаю эти выпирающие ребра. Обожаю её маленькие груди, умещающиеся в ладонях. Про любую другую грудь я бы сказала «сиськи». Но, пожалуй, мне слишком хорошо, чтобы подбирать слова. Лиза шепчет что-то мне в плечо, облака её волос хватает нам на двоих сполна, а я жадно хватаю каждую молекулу воздуха, которым дышим мы с ней, и больше никто. Лиза. Я никогда не думала, какое у нее красивое имя. Четыре буквы, два слога, а сколько музыки. И даже не надо никаких Флоренсий, и Клементин, и Розамунд. И Констанций тоже не надо. Впрочем, я отвлекаюсь. Я всегда отвлекаюсь. Даже когда всё заканчивается, и мы просто лежим рядом, не обнимая друг друга, не глядя в глаза, мучительно мечтая похоронить всё, что только что случилось. А ещё желая продолжить и повторить раз сто, не меньше. Это странное чувство. — Мы с тобой теперь лесбиянки, да? — спрашиваю я громким шёпотом, просто потому что давно хочу это спросить. Я по-настоящему ненавижу это слово. — Нет, — Лиза долго смотрит мне не в лицо, а куда-то в район плеча. — Ты — нет. Ты же влюблена в этого своего Джордана Рикби. — Джошуа Ричи, — поправляю я машинально. Лиза тихо и неестественно смеётся, хотя нет, не смеётся — мерзко хихикает. — Ну вот, — веско констатирует она после паузы таким тоном, словно имя Ричи решает всё. — Я в него не влюблена, — поздновато добавляю я. — Я сплю с девушками. Мне нравятся девушки. Молчу секунду и поправляюсь: — Девушка. В голове проносится мысль, что это звучит как признание в любви, впрочем, весьма хреновое признание. Однако, если учесть тот факт, что мы лежим вдвоём, голые, под моим детским одеялом… Я хватаю Лизу за плечи. — Мы с тобой лесбиянки, да, Лиза? Я, кажется, трясу её. Не могу видеть это пофигистичное выражение на её лице. Я хочу, чтобы она сказала, чтобы она ответила мне! И она отвечает: — В нашем с тобой положении лучше вообще не думать об этом. И переводит взгляд на потолок. Я бессильно откидываюсь на подушку и смотрю ту да же, вверх. Ничего особенного, только штукатурка возле люстры немного отколупалась. Я молчу и тереблю одеяло, сползающее с Лизиного костлявого бедра. — А что, если ты мне всю жизнь сломала? Что мне теперь делать? — спрашиваю я серьёзнее, чем могла бы. Эти слова, по-детски наивные, сейчас звучат отчаянно. Теперь молчит Лиза, и мы с ней бьём все рекорды по длительности неловких пауз. Какая дурацкая мысль! — А чего ты хочешь? — Лиза философски вздыхает и разводит руками. Она кажется слишком взрослой, намного старше меня, и от этого плечи сводит холодом. Но секундный ужас исчезает ещё быстрее, чем появился. Её волосы рассыпаны по подушке. Моей подушке. В голове с резким щелчком что-то отключается. Поддавшись порыву, я приподнимаюсь на локте и наклоняюсь над этим бесконечно родным лицом. — Тогда я хочу, чтобы ты сломала её ещё раз. И мы повторяем всё заново. Как там говорят в барах? «Эй, бармен, повтори!» или «Не могли бы вы повторить, пожалуйста?». Лиза же просто шепчет: — Давай трахаться. Мне нравится, как она это называет. Просто и совсем не романтично. — Знаешь, — шепчет она уже потом. — Вот бы нам уехать на край света. На какой-нибудь развалюхе, через всю Америку. Есть на дешёвых заправках, лежать на крыше машины и любоваться звездами. Просто быть где-то, но не здесь. И чтобы только ты и я, — Лиза осекается. — Глупо звучит, да? — Да нет, что ты, — хочу ответить я, но во рту пересыхает, и я не могу выдавить из себя ни слова. Мы молчим. Это не тяжёлое молчание, просто тишина. — Ты когда-нибудь была в Нью-Йорке? — спрашивает Лиза. Я отрицательно мотаю головой. — И я тоже нет, — она как-то грустно улыбается. — Всегда мечтала побывать на восточном побережье. Бостон, Портленд, Филадельфия… Произнесённые её голосом, названия городов звучат самыми нежными прозвищами влюблённых. Не противным сюсюканьем, о котором я с отвращением думала позавчера на дискотеке, а чем-то по-настоящему милым. Я всё ещё ничего не говорю, но Лиза и не хочет меня слушать. — Хочу жить в маленьком коттедже между роскошными виллами, как тот чувак из «Великого Гэтсби»… Ты читала «Великого Гэтсби»? — озабоченно спрашивает она таким голосом, словно от моего ответа зависит вся её дальнейшая жизнь. Я читала нетленку Фицджеральда лет сто назад и, чтобы не позориться, судорожно вспоминая сюжет, мотаю головой. Лиза разочарованно вздыхает, и в то же мгновение мне становится нестерпимо стыдно, что я так подвела её. А ведь это всего лишь какая-то жалкая мелочь. Одна из сотен миллионов книг, написанных давно мёртвыми парнями. — Кажется, — продолжает Лиза после минутной паузы снова с блеском в глазах, — кажется, они жили в Род-Айленде или где-то там рядом. Я тупо киваю. Мои пальцы теребят край одеяла. Я знаю, что она хочет услышать. — Мы обязательно с тобой мотанём в Род-Айленд или куда угодно, — говорю я наконец. — Куда захочешь. Лиза приподнимается на локте и порывисто и смачно целует меня, неприятно напоминая маленького капризного ребёнка, которому купили дорогущую машинку. — Я очень хочу туда. Было бы круто увидеть Провиденс! Провиденс… — она тянет, словно пытается распробовать это слово на вкус. — Плохой город так не назовут, — она снова тихо смеется. Её глаза сфокусированы на мне, и от этого становится тяжело и сладко дышать. — Провиденс… Это где-то в Иллинойсе? — тупо переспрашиваю я, потому что волосы Лизы падают мне на грудь, и я уже неспособна думать ни о чём другом. — Род-Айленд, — Лиза снова смеётся. Ах, точно, Род-Айленд. На развалюхе через Америку, дешёвые мотели, ночные звёзды… Но всё это так далеко от меня, а Лиза так близко, что мне, если честно, уже совсем плевать на весь мир, на всё будущее и прошлое. На чёртово Восточное побережье, которое забирает у меня то единственное, что я ценю. Да пусть хоть завтра всё полетит в тартарары! Только оставьте Лизу, пожалуйста, прошу. Лиза улыбается мне искорками в глубине глаз и едва заметными складками в уголках губ, а я утыкаюсь носом в её плечо и забываю обо всём. Я так просто, так до ужаса банально, до омерзения приторно счастлива. Мне хочется молчать, и чтобы эта тишина длилась вечно. Но Лиза говорит. — Я совсем забыла сказать, — она смеётся глухо, как будто где-то далеко-далеко от меня. — Мне мама подарила фотик. Настоящий «Кэнон». Рэбэл две тысячи! Мне это всё ровным счётом ни о чём не говорит. Я лишь искренне надеюсь, что Лиза не предложит меня сфоткать. Но она уже копается в своей сумке, дешёвой подделке под Шанель. Я заранее мотаю головой. Лиза, со своим «фотиком» в руках, замирает в миллиметре от меня. Пальцы на моей скуле. — Но ты такая красивая, — шепчет она с неожиданным надрывом. Я поражаюсь этой безысходности в её голосе, в этом её весёлом и беззаботном голосе. И я соглашаюсь. Ненавижу свою мягкость. Ещё больше я буду ненавидеть её чуть позже… Лежу на спине, прижимая к груди одеяло. Вспышка. Смеюсь, обхватив себя руками. Вспышка. Поворачиваюсь голой спиной, взгляд из-за плеча. Вспышка. Придерживаю одеяло одной рукой. Вспышка. Закрываю грудь руками. Вспышка. Одеяло падает, я целую объектив. Вспышка. Вспышка Вспышка. Дверь с грохотом распахивается, и в комнату влетает Сильва.