История Нового Каллена — Недосягаемая

      Вампир знал — в этом доме его уже давно ждут. Шале, светящееся теплыми желтыми окнами, затихло в хорошо знакомом ему молчании, молчании приговоренных. Потому-то он никуда и не спешил. Он спокойно шагал по витым, укрытым смерзшимся после недавней оттепели снегом тропам. Захватившая тело сырая жажда, всегда мучившая его во время поисков, поутихла. Его неспящее сердце успокаивало голубое мерцание звезд, скрип еловых ветвей и резкий аромат смолы, наполнивший чистый, колкий зимний воздух.       Дикий, еще не прирученный городскими стенами, ветер прямо на его глазах надувал сугробы, вырисовывал застывающие белоснежные волны с хрупкими хребтами, обнажая почти исчезнувшие следы снегохода. Зыбкие отпечатки шин вели к горным озерам, вода в которых не прогревалась даже в жаркие летние месяцы. Сюда люди не ездят на отдых с семьей, соблазниться здесь нечем. Вот, судя по всему, Денали и решили устроить себе уединенный каток. Странное развлечение для тысячелетних; но вампир велел себе оставаться непредубежденным. Все они иногда не чураются человеческих забав. Его собственный господин нередко смеялся над его пристрастием к современным книгам.       Колючий сухой взгляд стража подернулся мутной пеленой. Узкие ноздри дернулись, ноги сами понесли его ближе к ледяной кромке, к изумрудной глыбе застывшей воды, по которой скользил ее призрак. В ушах зазвенело от серебристого хохота и гулкого, ровного хода человеческого сердца. Он ощутил идущий от ее разрумянившихся щек жар юной, неиспорченной, девственной крови, почуял мускусный запах выбившихся из-под вязаной шапки белокурых вьющихся прядей. Тогда, когда он почти закончил охоту и был грубо прерван, ее чудесные волосы тоже скрывал этот безвкусный головной убор. Когда дело будет закончено, когда она будет, от ступней до бус на шее, вся его, он сожжет ее нелепую одежду и перед смертью облачит ее в шелка.       Он почувствовал во рту горечь занимающегося яда и глубоко вдохнул студеный горный воздух. Он уже как триста лет забывал дышать, а во время поисков эта привычка недопустима, иначе он потеряет рассудок от пропитавшего воспоминание аромата.       Тогда, во время первой облавы, он чуть не сорвался. Позволил себя соблазнить, отвлечь — это было первой ошибкой. Надо было запретить себе глазеть на текущую по виску тонкую струйку крови, сказать «нет» настойчивому желанию коснуться губами свежей раны, чтобы остановить, пригубить, насытиться… Надо было, как в старые времена, взвалить ее на плечи и унести туда, где им никто не помешает. Но нет же, он решил полюбоваться. Ему, дураку, уже больше тысячи лет, а он ничему не учится.       Что же, по крайней мере, он не так глуп, как члены клана Денали. О, женская наивность, предсказуемость, самонадеянность! Нет ничего, что они сумели бы от него скрыть, даже самую обыденную мелочь вроде едва заметно потрепанной ткани ремня безопасности на пассажирском сидении. Здесь возили хрупкого человека. Бессмертным, живущим в такой дали, незачем иначе использовать замысловатые меры предосторожности, притворяться, что автокатастрофы достаточно, чтобы их убить. Здесь была она — он знает, несмотря на полное отсутствие теплого человеческого запаха, который им невесть как удалось вывести.       Зря твои бывшие хозяева стараются, малышка. Так или иначе, ты узнаешь все до одной тайны сокровенного мира, что долгие тысячелетия покоился в тени заброшенных каменных крепостей, про существование бессмертных помимо очеловечившихся, падших пожирателей животных. Денали в какой-то степени сыграли ему на руку, открыв перед ней свою истинную сущность. Ведь теперь она не станет бояться, а значит, окажется еще более предсказуемой. Будет считать, что случайное знание обеспечит ей безопасность, глупая милая девочка…       Достаточно корить себя, решил он. В тот день он мог бы без труда вернуть ее назад, но сознательно не стал. Малышка могла не пережить путешествия. Именно поэтому он вовсе не упустил свою добычу, а лишь дал ей уйти. Чтобы в нужный момент забрать облагороженной и довольной, полной до кончиков пальцев мягкого, мерцающего света, который людям придает счастье.       Жаль, сейчас он не знает наверняка, куда же упрятали его долгожданный приз.       Феликс дотошно проверил Анкоридж. В семейном доме давно живет другая семья, и нет того блестящего рояля в гостиной, она больше никогда не сыграет прелюдию или опус на родном инструменте. Все, что было ей близко, погибло. В этом он был уверен. Оставалось лишь два возможных варианта: человеческая частная школа на другом конце света или же верные друзья Денали. Самые верные и молчаливые из всех.       Каждый обитатель дома был предсказуемо занят, предсказуемо скован и напряжен. Растопленное золото в их глазах пропиталось волнением; попытки показать удивление оказались слишком очевидными, и вампир снисходительно усмехнулся, от чего у него свело начавшие каменеть от продолжительного молчания губы. Его товарищи из свиты, напротив, были уверены, в каждом их движении прорисовывались контроль и власть. Феликс оставил напоказ широко открытой входную дверь, снег с тихим шорохом опускался на блестящий паркет, но никто не смел попрекнуть его за дерзость.       Так-то, падшие. Вот как легко разрушить вашу смехотворную попытку дома и семьи.       Лицо главы клана, маленькой и самоуверенной светловолосой женщины, оставалось непроницаемым. Он хорошо знал это выражение, маску, за которой можно было спрятать любые предательские эмоции — но лишь до поры до времени, пока правильно не надавишь. Вампир наблюдал, как она медленно, словно отвлеченная от мирного вечернего досуга, спускается по лестнице. Белоснежные завитки волос трепал врывающийся через дверь ветер. Красивая женщина, достаточно красивая, чтобы ему захотелось схватить ее за горло, припереть к стене жестким коленом, как в старые добрые времена. Но он легко подавил в себе похоть. Не время думать о плотских удовольствиях. Сейчас для него не существует ничего, кроме поиска.       — Вольтури. Чем заслужили ваш визит? — Вопрос был задан сухо, но он все же уловил крошечный диссонанс резкого облегчения. Она рада ему, рада, что он здесь, в ледниках Аляски, а не там, где спрятан его приз. Вот только где это — там? Вот и начался стартовой круг его любимого танца, танца гонки, что скроет правду или сотрет противника с лица земли. Первого еще не случалось никогда — оттого-то вампир и имел слабость к этому жесткому развлечению. Он всегда побеждал.       Отбить человеческий запах в доме было гораздо сложнее, чем на ветреной улице. А уж уничтожить физические следы ее проживания и вовсе невозможно, пусть они и постарались на славу. Ему не нужно было много времени, чтобы найти то, что он искал.       Гостиная. Низкие кожаные софы разместились вокруг огромного камина, в котором догорали несколько увесистых поленьев. Тяжелые плотные портьеры создавали легкий, приятный глазу полумрак и скрывали за собой панорамные окна, за которыми таилась бескрайняя Аляска со снежными склонами и горными реками, что сочатся по промерзшей земле. Его всегда забавляли попытки скрыть искренние чувства, и он с удовольствием наблюдал, как на лицо то одного, то другого Деналийца набегает тень искажения.       Он мог бы закончить все сам, но обстоятельства требовали свидетелей, соратников. Стоит помучать Деналийцев подольше, вволю побродить по дому, пока кто-то наконец не выдаст правды, не выдержав страха перед огнем. По пути в большой дом он видел несколько кормушек для птиц — странное хобби вегетарианцев, — а теперь отыскал и корм, так неуклюже, так по-человечески рассыпанный в темном углу за камином.       Вампир двинулся к длинному стеллажу, где на прозрачном стенде красовались копии автомобилей каждого из победителей гран-при Формулы-1 прошедших лет. Миниатюрные шины, рулевые колеса, раскрашенные рекламными лозунгами блестящие корпуса. Ювелирная работа, что позабавит расстроенного человека. Он чувствовал, как взгляд главы клана подцепил его на крючок, как в каждом его непринужденном движении она будто ищет подсказку. Сейчас каждый ее вздох и шаг зависит он него — непередаваемое, пьянящее ощущение.       Он остановился на краю кухонного островка — ценнейшего атрибута человеческой жизни. Пространство зарябило, воздух потеплел на самых кончиках пальцев. Призраки вернулись. Тонкое облако кофейного аромата вьется от дымящейся на столе чашки, окутывает дом. Она трогательно дует на чашку, боится обжечься. Нежные щеки и налитые прозрачным соком губы розовеют от горячего пара. Она никуда не торопится и вполне может подождать, пока кофе остынет. Она расслабленно вдыхает горьковатый запах жареных зерен, греет хрупкие ладони о стенки чашки и наблюдает, как за окном ровным покрывалом ложится снег, грезя Бог знает, о чем. Она в безопасности.       Он двигался дальше. В кухне стоит пряный запах специй: корица, кардамон, мята, тимьян в стеклянных склянках, но сквозь пикантную смесь остро проклевывался запах малышки. Вот оно. Вид на величественную гору Мак-Кинли открывался прямиком с кожаной софы, что стояла у панорамного окна. Поверхность была истертой, в складках кожи затерялись ошметки долгожданного тепла. Призрак стоял перед ним, совсем, как во плоти. Казалось, подойди ближе, и он сможет прижаться губами к босым ступням, пленить в грубой хватке хрупкие кисти, зарыться лицом в часто вздымающуюся девичью грудь. Спросить, снилось ли ей что-нибудь приятное, прежде чем зажать рот, сгрести в охапку и исчезнуть в ледяном водовороте зимней ночи.       Для него наблюдать за призраком добычи было действием почти что сакральным. Ничто так не завораживает, как недостижимое. С этим не сравнится ни журчащий ручей, полный горной воды, ни языки кровавого пламени, ни бескрайнее звездное небо с миллиардами неизведанных миров, на которое он до сих пор часто заглядывался в знак последних крупиц собственной человечности.       Теперь, когда эфемерный образ обрел целостность на кожаной софе, он видел неуловимые очертания в каждой тени, на каждой ступени лестницы и в высоком дверном проеме. Но вот что-то острое, нехорошее вклинилось в сияние розового золота. Покой был нарушен, безопасность разорвана в клочья. Ее увозят, увозят прочь. Воздух посолонел от мучнистого запаха слез. Он заскрежетал зубами, целясь уловить причину перемены, предельно сосредоточился, и наконец-то перед ним вспыхнула и тут же погасла картинка, повергшая его красавицу в такую печаль. Густая вечнозеленая поросль. Острая, уродливая современная башня за серым полотном моря. Штат Вашингтон.       Истина была настолько очевидной, что не нуждалась в дальнейшем подтверждении.       Он вернулся в реальность, к застывшим вокруг него Деналийцам. Тихо завибрировал телефон, но никто, казалось, не обратил на него внимания. Глава клана устало взглянула на него из-за завесы белоснежных волос, и в складках ее тяжелых век он прочел долгожданную обреченность. Во рту сделалось елейно от предвкушения победы.       Деметрий Вольтури широко улыбнулся, и ощутил, как по позвоночнику Тани Денали пробежал мороз. Она знала, что он знал. Гонка началась, и он мог наконец-то прервать обет молчания.       — У те­бя чу­дес­ный до­мик, прес­тупни­ца, — произнес он. Голос был хриплым и грубым от долгой спячки. — Об­жи­тый. Бес­смертные не уме­ют так при­вязы­вать­ся к мес­там. Ты при­вела сю­да че­лове­ка, да, прес­тупни­ца? Тог­да за­чем же уве­ла об­ратно? Здесь ей бы­ло хо­рошо, а те­перь она тос­ку­ет. Каж­дая стен­ка, каж­дая дос­ка здесь го­ворит, что кто-то про­пал. Дом пла­чет по ней, а она по до­му.       Таня поползла вниз по каминной стенке, словно беспомощная смертная женщина. Он подхватил ее за талию, почувствовав, как она напряглась в его руках. Он наклонился над ней, словно коршун над лебедью, и спокойно произнес утешительную речь. Ей не о чем печалиться. Он будет нежен с ее подопечной. Он питает особую привязанность к тем, кого ищет долго и упорно. И, в отличие от Тани, он ни за что не забудет о ней, не забудет до тех пор, пока еще бьется и зовет его ее сердце.       Деметрий выпустил Таню, расправил плечи. Все его тело пело от предвкушения погони, снег снаружи завывал, как сотня гончих псов. Он с трудом сохранял человеческий облик, но уже совсем скоро можно будет забыть о приличиях. Осталось только попрощаться с обреченными Деналийцами. Он, может быть, и безжалостен, и аморален, но всегда оставался и остается поборником хороших манер.       — От­прав­ля­ем­ся, гос­по­да. Мы яви­лись нез­ва­ными и неп­ри­лич­но за­дер­жа­лись. А хо­зя­евам нуж­но вре­мя и оди­ночес­тво, что­бы дос­той­но оп­ла­кать их че­лове­ка.       Феликса и Хайди не нужно было упрашивать дважды. Они сорвались с места, исчезли в синей глубине леса, неуловимые, как зловещие тени, мелькнувшие в полночный час по потолку. Деметрий чуть-чуть задержался. Он поманил Таню на порог, подцепил пальцем за подбородок, как будто это он был главой клана, а она — слугой. Изводимый желанием, он прошептал ей на ухо последнюю угрозу. Если она снова посмеет прервать его охоту, он сожжет всю ее семью, медленно, палец за пальцем, оставив ее напоследок.       Хорошо бы, конечно, проучить ее так, как делали в его родной древней Греции, содрать с нее одежду, опозорить перед застывшей на местах семьей. Однако для таких грубых методов наказания он слишком долго занимался самообразованием. К тому же, в конце гонки его ожидает куда более лакомая награда. И чувствовать издалека ее боль, слышать краем уха ее мольбы о помощи будет преступнице втройне больней, чем сотня солдат вроде него.       Деметрий перебросил через плечо фалду мешавшегося плаща, убрал со лба смоляные кудри. Один прыжок — и вот он, покинув залитое желтым светом крыльцо, несется сквозь звенящий промерзший лес. В ушах все отчетливее раздавался грохот желанного сердца, очаровывал, подгонял, пробуждал дремавший в вековых жилах амок. Пусть красавица за много миль от него, но теперь он точно знает, куда следует двигаться — и он безошибочно, словно старый зверь, двинулся на Юго-Восток.       Спи спокойно, малышка Элизабета. Я уже в пути. Я спасу тебя от мучающей тебя неизвестности, от томлений молодой души, укрою от всех невзгод под черным плащом и полюблю, как никто другой.       Таня затворила за собой распахнутую дверь, но комната успела прозябнуть насквозь. Сквозняк обходил углы, на паркете таял тонкий слой снега. Присутствие стражи сковало каждому языки. Казалось, сам воздух замер и сгустился, как прозрачная смола; никто не сдвинулся с места, не бросился в погоню по ночному лесу, чтобы их остановить. Золото глаз стоявшей на крыльце Тани почернело, словно состарившись за миг. Блеск сменился безнадежной пустотой. Превратившийся в теплые лужи на кедровых досках снег не таял на ее ресницах — лишь равнодушно скрывал искаженное лицо матери, которая только что лишилась ребенка.       Бархатные обсидиановые мантии бесследно растворились в лесу — их короткий визит стал неотвратимым началом конца — в воздухе сквозила обреченность. Таня шагнула в дом и взмахнула ладонью с такой силой, что деревянная дверь с оглушительным треском встретилась со стеной; осколки оконного стекла захрустели под босыми ногами вампирессы; она не могла больше стоять и повалилась прямо в сверкающее крошево.       На западе набухали снежные тучи. Алые угольки дотлевали в внезапно ставшем ненавистном камине.       Над чащей простерлось лиловое небо. Снег густо падал, мгновенно заметая чужестранные следы. Еловые ветви, спеленутые в липкие белоснежные коконы, клонились к самой земле.       — Я надеюсь ты узнал все, что нам требовалось? В этих краях просто отвратительная погода.       Хайди нарочито небрежно стряхнула с капюшона шелковистые снежинки. Ее багровые глаза неотрывно следили за Деметрием, который замер на самом краю утеса. Вдалеке, в складках снежного покрывала, едва просматривался дом четы Денали. Внутри не горела ни одна из ламп, из трубы не вился дым. Надобность в видимости спокойствия отпала.       — Девочка жила там еще совсем недавно. Теперь ее там нет. Они увезли ее на восток. Это все, что мне нужно знать. — Его голос был тихим и хриплым, как уханье филина, и Хайди ощутила в ногах неверную, сладкую дрожь. В моменты прерванного молчания она всегда вспоминала их первую встречу, как он вытащил ее за волосы из бурелома, где она тщетно пыталась скрыться от пришедших в ее дом чужаков, как одним властным поцелуем доказал, что она навсегда нашла свой новый дом.       Но сейчас ему было не до нее. Любимый в последний раз полюбовался на погасшие окна и сорвался с места, не взглянув дважды.       Знание обжигающей волной струилось по мышцам Деметрия, охотничий инстинкт захлестывал, как ледяные волны зимнего прибоя. Страж знал, где искать девочку, но не мог явиться туда в одиночку. Одному не справиться со стаей оборотней. От досады он сделал огромный крюк, потом перешел на вкрадчивую, звериную походку, прижимаясь к земле настолько близко, насколько позволял его огромный рост. Под ногами размеренно заскрипел кладбищенский снег. Тонкие губы вампира изогнулись в ироничной усмешке, когда ладонь стряхнула снежный наст с гладкого мраморного постамента. Сорок восемь имен были выцарапаны на холодном куске камня. А вот и она, Элизабет Кингсли. Вампир затаил дыхание, ладони изогнулись, как будто в его руках вновь оказалось невесомое тело. Сердце гулко билось в ее груди, и она, поддавшись его чарам, наконец перестала истошно кричать — в завороженных зрачках отражалось высокое зимнее небо. Губы бессвязно бормотали одно-единственное имя, по бледной щеке размазалась свежая кровь. Он хотел оправдать себя, прежде чем унести ее прочь, приласкать, утешить, сказать, что все вышло случайно, что убийство ребенка — одна из немногих недопустимых для него вещей… Но его прервали, и зов ее свежей крови был невыносим.       Хайди и Феликс терпеливо ждали в оговоренном ранее месте. Лесной домик безызвестного охотника насквозь пропитался затхлым запахом чучел животных с кислой примесью крепкого самодельного алкоголя и застарелого пота. Отвратительное обиталище человека.       — Что дальше, Деметрий? — Хайди стояла в самой середине комнаты и разглядывала торчащие клыки морды огромного кабана со смесью брезгливости и любопытства. Шерсть на холке зверя задралась и облезла, оголяя сухую кожу.       — Нужно сообщить новости Господину, — нехотя отозвался ищейка и требовательно протянул вперед руку. — Сами мы не сможем забрать ее.       — Это что еще такое?! — голос Хайди звучал отрывисто и гневно. Она была страшной домоседкой.       Она могла сверлить его капризными, умоляющими глазами сколько угодно, да вот только ему было все равно. Это была его цель, его миссия, и его решение оставалось последним. К тому же Хайди не умела долго злиться и спорить, что очень нравилось консервативному Деметрию. Она успокоилась и передала Деметрию радиотелефон, спрятанный во внутреннем кармане усовершенствованной, современной мантии, а сама исчезла в дверном проеме, растворившись в густом снегу. Феликс застыл у дальней стены, возвышаясь почти вровень с бурым медведем. Этот добрый друг никогда не подведет, не станет оспаривать приказаний.       — Я ждал, что вы скорее вернетесь в замок, Деметрий. И не с пустыми руками, — голос Аро звучал глухо и угрожающе. — И велел не звонить мне без причины. Неужели ты все еще не нашел мой экспонат? Уж не пора ли мне подыскать нового ищейку?       Деметрий неосознанно дернулся, но быстро пришел в себя и выпрямился настолько, насколько позволял ему низкий потолок.       — Денали знали о нашем визите и перепрятали девчонку, — сухо отозвался Деметрий. — Теперь Элизабета гостит у ваших добрых друзей.       — Каких еще друзей, Деметрий?       — Калленов, мой господин, — усмехнулся ищейка.       Где-то на заднем плане послышался оглушительный треск, связь прервалась, и Феликс обратил свой взгляд на стража. На его губах плясала опасная, озорная улыбка. Причуды господина были хорошо известны обоим, и, убедившись, что Хайди не смотрит, Деметрий шутливо покрутил пальцем у виска. Феликс зашелся от беззвучного хохота. Италия вернулась на связь в течение минуты.       — Не смей мне язвить, солдат. Ждите дальнейших указаний в Торонто, — замшевый голос Аро звучал приглушенно и по-настоящему предупредительно. — Держитесь в тени. Они не должны узнать о нас раньше времени.       — Будет сделано, Господин.       На другом конце провода повисло молчание. Несколько минут вокруг сквозила звенящая тишина; задувал ветер, скрипели тяжелые дверные петли, нашептывал только одному ему известные тайны падающий снег.       Их ждала канадская провинция Альберта и ее самый крупный город — Торонто. Несколько дней, недель или месяцев — сколько понадобится ждать, прежде чем Аро даст сигнал к действию? Сколько ждать, прежде чем вместе со свитой явится он сам, явится ради одного-единственного непредсказуемого человека? Что же, небольшая передышка еще никому не мешала. У них будет время пропитаться жизнью нового города и вдоволь поохотиться.

***

      Вампиры разместились в высокой мансарде здания, выстроенного в неподражаемом стиле Арт Деко и находящегося в самом центре города. Его окружали застекленные стальные высотки, обвивали крупные магистрали и многолюдные улицы. Узкие тротуары вокруг все еще были выложены каменной кладкой, которую добыли в карьере на окраине города. Аварийный, пропитанный красотой декаданса, дом давно должны были снести, уступить место серебрящемуся торговому центру или бетонной парковке, и жители давно с этим смирились; в одной из темных, сырых квартир доживала свой век одна-единственная старушка. Между стенами ежеминутно бегали крысы, и от их возни осыпалась штукатурка.       Феликс большую часть дня проводил на крыше, откуда удобнее всего было наблюдать за бурлящей жизнью города. С удивительным для великана искусством он прятался за трубой и наблюдал за раскинувшейся внизу панорамой. Там, за поворотом, стелилась широкая улица, бились сотни сердец, приключались миллионы историй. Но ночь была его любимым временем. Тогда он мог беспечно расхаживать по улицам, вливаться в местные банды, участвовать в потасовках, становиться за пару суток настоящей легендой. Круглые сутки он был пьян от крови местных разбойников, изысканно кислой от выброса адреналина. Почти каждую ночь ледяная вода озера Онтарио принимала в свои ненасытные объятия новое тело.       Хайди чувствовала себя гораздо более раскованно и естественно среди людей. Ее хитрая, немного кривая улыбка, ее искрящиеся фиалковые глаза доводили беспечных смертных до исступления, будь они мальчиком, стариком, или ее любимой забавой — взрослым и успешным мужчиной. Ее купали в бриллиантах и свежих розах, увядающих от прикосновения ее ладони еще быстрее, чем от холодного уличного воздуха, ее холили и лелеяли, не подозревая, что в конце любой ласки их может настичь смерть. По части самообладания Хайди несколько уступала сестрам Денали, но бывало, что один из теплокровных проживал и больше одного дня, и Хайди позволяла счастливчику узреть свою истинную сущность. Линзы целиком растворялись от яда, изобличая равнодушный багрянец, розовые, как внутренность устрицы, губы задирались, обнажая безжалостные клыки, и от судорожной эйфории смертник не чувствовал боли — а может, даже и не замечал толком момента, когда обескровленное загнанное сердце наконец переставало биться.       Троими было дружно признано, что Торонто им очень даже по душе. Деметрий, однако, изнывал без дела.       Четко оформившийся образ не давал ему покоя, изводил, требовал погони. Он не хотел прокисать в людском муравейнике, когда та, что на сегодня является неземной и единственной, лежит где-то на кушетке, читая безыскусный роман, вглядываясь в сырость Вашингтона за равнодушным окном. Это прозаичная жизнь потихоньку разрушает, старит ее, от нее ржавеют ее детские мечты. От этого знания у Деметрия ныло сердце. Сейчас ее существование так же бессмысленно, как у застрявшего в речном иле рубина. Ему не терпелось выкрасть ее из стоячей воды, возносить и унижать ее, оберегать и почти что разрушать, пробудить в ней отчаяние и ярость, и скрытую мощь. Найти и смаковать по-настоящему одаренную женщину — почти что разграбить тысячелетнюю империю. Это оставалось одним из немногих не опостылевших Деметрию удовольствий.       Ищейка раскинул пыльный, изъеденный молью палантин на старой кушетке напротив грязного треснувшего окна, вглядываясь в замысловатый узор рулонных штор, что скрывали за собой спальню в одной из высоток. Но они не таили за собой феерию теней двух влюбленных, чьи тела изгибались и отражались на кремовой ткани. Он мог бесконечно смотреть на смертные утехи, на собственное мутное, едва заметное отражение на заляпанном стекле, но стоило его потемневшему от жажды взгляду опуститься на длинные согнутые пальцы, как он вновь видел на своих руках израненное, хрупкое, желанное тело. Он слышал зовущий, пленительный гул девичьей крови, всматривался в мутный, потускневший взгляд, что на несколько тягучих мгновений будто пытается осознать, запомнить его лицо, прежде чем забыться колдовским сном на долгие часы и исчезнуть.       Горло внезапно обожгло пламенем, и он резко вскочил на ноги, едва не проломив иссохшийся деревянный пол. Он вглядывался в пустую, заплывшую желтыми разводами стену, на которой снова проступали ее недостижимые черты.       Он зашипел от досады, взгляд подернулся багровой пеленой, лицо исказила мучительная гримаса. Упущенная добыча поселилась в его сердце, как проклятие, как червь, и есть лишь один способ снова стать самим собой, холодным и учтивым, непоколебимым Деметрием.       За окном снова повалил снег, и он схватился за голову, прогоняя навязчивые очертания. На морозе щеки алеют, как спелые яблоки. Мягкие варежки все в снегу. Невинный запах мокрой шерсти. Она неумело лепит угловатые снежки, пытается залепить в спину хотя бы одному члену своей новой семьи. Вот кто-то наконец поддается, в ее адрес летит шутливая ругань. Она морщит нос, и на нем расползаются складки, и снова этот смех…       …На широком экране мелькают кадры неизвестного ему фильма. Она прижимает к груди декоративную подушку, над головой перемигиваются маленькие желтые фонарики рождественской гирлянды. В уголках ее глаз скапливаются первые непрошенные слезы, и ему хочется их выпить, залпом, как легкое вино. Она благодарно принимает коробку бумажных ароматизированных салфеток и сжимает ледяную ладонь, прижимаясь к крепкому телу, несмотря на холод, несмотря на смерть, так, как должна однажды прижаться к нему.       Деметрий что было сил швырнул кушетку о стену, посыпалась штукатурка, обнажая старый кирпич. На ходу набрасывая мантию, он бросился вниз по тусклому лестничному пролету в бронзовую городскую ночь, но воспоминание летело вровень с ним, туманило зрение, загоняло все глубже и глубже в непредсказуемый уличный лабиринт.       …Теплое, но практически невесомое одеяло сползло на пол. На ее висках выступил пот, из груди вырываются судорожные хрипы. Кошмар — их пока что единственная возможность встретиться вновь. Он знает — малышка помнит каждую роковую минуту падения, помнит его, знает, что он вернется. Его лицо вторгается в ее тихую ночь, в ее маленькие, словно созданные для легких покусываний ушки льется хриплый голос, произносящий певучую греческую версию ее имени. Элизабета, моя Элизабета. Она помнит, как незнакомец отправляется в путь с ней на руках, помнит, как прячет ее под широкими еловыми ветвями подальше от снега и ветра. Она не слышит, но он-то знает, что рядом журчит ледяная река, где вьются на дне бессонные после оттепели мелкие рыбешки. Надо было забрать ее прямо тогда, чтобы не мучиться сейчас — надо было, но он не сумел. Соблазнение было слишком велико, он должен был уйти.       Измученный, горящий заживо от жажды, он углублялся все дальше и дальше в бедные кварталы, надеясь, что заплутавшая в неурочный час случайная жертва сама наткнется на него.       Горизонт темнел все быстрее, вокруг загорались неоновые вывески и уличные фонари. Офисные клерки спешили заглянуть в бар за углом. Мамы тянули куда-то непослушных детей. Из Волмарта струилась нагруженная бумажными пакетами толпа. Статные бизнесмены не отрывали от уха блестящие телефоны. Деметрий скрыл лицо под мантией, ускорил шаг и, наконец, очутился около пристани, близ воды, где ему всегда лучше думалось.       Важно быть осмотрительным, не убивать почем зря, найти самую дорогую подделку из сотни фальшивок, именно ту, что поможет ему временно прогнать из сознания трепещущий образ. О, моя маленькая проказница, моя жертва, моя ненаглядная добыча, чья кровь уже почти согревает мне кончик языка.       Смутный силуэт хрупкого женского тела неподвижно затаился в неосвещенной части прибрежного парка. Тонкие ноги подростка задраны на скамью, к запаху кожи примешивается влага и соль обиженных слез. Он позволил невесомым шагам стать тяжелыми, человеческими; она встрепенулась, и серые глаза напряженно уставились на его будто бы буднично прогуливающуюся фигуру. Она хорошо спряталась. Ни один грязный, пьяный подонок ее ни за что бы не заметил, ни один человек. Но Деметрий, к сожалению или к счастью, последним уже давно не являлся.       Ее вьющиеся светлые волосы были собраны в неаккуратный пучок на макушке, но несколько непослушных прядей выбились и белыми змейками прилипли к мокрым от слез, по-детски круглым щекам. Неумело покрытые кремовой помадой губы вздрогнули, в воздух выскользнул то ли вздох, то ли всхлип. На мгновение Деметрий увидел себя ее глазами — высокий, чуть сутулый, безупречно одетый молодой мужчина, одновременно пробуждающий желание и тревогу. Статный дьявол. Деметрий отлично знал, насколько он красив.       Она поспешно спустила ноги со скамьи, утерла слезы краешком измятой кофты. Деметрий приблизился почти вплотную, склонил голову набок, чтобы лучше разглядеть завороженное лицо девочки, похожее на розовый лепесток. У нее были чудесные, упоительно грустные глаза. Не совсем то — но все же на ужин сойдет.       Она действительно похожа на Элизабету. Такая же растрепанная, такая же переполненная чувственностью, о которой она сама не имеет понятия.       Кадык судорожно дернулся, губы увлажнились от яда, но Деметрий был терпелив. Он учтиво улыбнулся и прикоснулся двумя пальцами к краю капюшона.       — Как вам удалось меня увидеть? — Деметрий тщетно пытался уловить знакомые нотки, но не то, не то, это было не то. Ее голос был ниже и грубее от канадского акцента.       Что же, выбирать не приходится.       — Я увидел тебя потому, что искал. Я искал тебя всю ночь, моя ласточка, и наконец-то нашел. — Плотный шелк его голоса без труда обволок девочку, и уже через мгновение ее глаза заискрились доверием. Он присел перед ней на корточки, убрал налипшие пряди с лица. Под его прикосновением она оказалась свежей и напряженной, как готовый распуститься бутон. Он шутливо дотронулся до кончика ее носа облаченным в перчатку пальцем. Она прыснула и смущенно отвела глаза. По губам ищейки расползлась удовлетворенная ухмылка.       — А зачем вы меня искали, сэр? — Она осмелела.       — Откуда эти формальности, моя ласточка? Ты плачешь, а я умею слушать. Расскажи, что мне сделать, чтобы ты не плакала.       Между ее бровями залегла глубокая складка и она неуютно поежилась. Ровные белые зубы впились в побелевшую нижнюю губу. Глубоко под действием чар все еще топорщился детский, никогда подводящий страх. Но, городская дурочка, она давно разучилась прислушиваться к инстинктам, повелась на его красоту. Какой бы смехотворной не была ее печаль, боль от нее чувствовалась не хуже раскаленного клейма, и нужда поведать кому-то о беде пересилила здравый смысл.       — Ничего вы не можете сделать, сэр. Разве что подарить мне новые мозги. Я в выпускном классе… — Она прошептала это с такой горечью, как будто признавалась, что проклята. — Я все никак не могу повысить средний балл, а на носу очередные экзамены. Срок приема заявок в университеты вот-вот закончится, а я так и не смогла написать толкового сочинения… — Она безнадежно покачала головой и глубоко вздохнула. Деметрий чувствовал, что это еще не все, что главная тайна остается отчаянно сокрытой, и вопросительно поднял смоляные брови.        — А еще!.. — Голос сорвался на рваный плач, она вырвалась из его рук и упала головой в острые коленки. — Еще меня бросил парень, с которым мы должны были пойти на выпускной!       Деметрий вздохнул в притворном сочувствии. Он опустился рядом на скамью и привлек девочку, слишком поглощенную рыданиями, чтобы сопротивляться, к себе. На виске проступила соблазнительная жилка. Сейчас, когда лицо было скрыто за белокурыми локонами, представить на ее месте Элизабету не составляло труда. В горле стало тесно, челюсть свело от требующего излиться яда. Деметрий в предвкушении приоткрыл рот, но продолжал сдерживаться. Пускай поживет еще несколько минут. Счастливые люди не только ярче светятся, они еще и куда слаще на вкус.       — Не плачь. У тебя такие удивительные глаза. Жаль мутить их слезами. — Голос скользил, словно шелковая сеть. Он обхватил ее крепче, прижал ближе. Их лица почти соприкасались, и он мог бы поклясться, что увидел тот самый момент, когда здравый смысл покинул ее детское мышление, оставив за собой лишь безрассудное неопытное желание.       Вампиры, по крайней мере те, кто уважает собственное достоинство, никогда не кормятся, кем попало. К этому надо иметь определенное призвание, определенную склонность быть уничтоженной. В этот раз он сорвал джекпот. Пусть пока вместо отчаяния погибшего таланта он вберет в себя обыкновенную горечь разбитого сердца, но, по крайней мере, ему обеспечен изысканный ужин.       — Кто… — Последняя капля терпения впиталась в гранит его древнего сердца. Он прервал ее сбивчивую речь жадным, требовательным поцелуем. По ее щекам катились слезы облегчения, оставляя на рукавах серой мантии черточки темных следов. Не прерывая поцелуя, он разорвал на ней пальто, сжал в кулаке еле заметную под рыбацким свитером грудь. Она не пыталась его остановить, она отдавалась ему целиком.       Он распустил пряжу, мысленно отметив, что впервые за несколько сотен лет девушки снова не носят дурацких, по его мнению, бюстгальтеров. Прикосновение молодой неопробованной кожи обожгло его, и он наконец позволил голоду взять свое. Он отнял губы и в последний раз посмотрел на помутившееся в игре воспоминания лицо.       — Элизабета… — Это были его последние человеческие слова. Глаза разомлевшей девочки распахнулись, как по щелчку, но было поздно. Он бросился на нее, прижав всем своим весом к жесткой спинке скамьи, и, накрыв ладонью рот, заглушив не успевший раздаться жалобный крик, впился прямо в крошечную, пронизанную драгоценными зелеными жилками грудь.       Эйфория длилась минуту. За пару глотков он высушил ее до капли и теперь, отстранившись, равнодушно взирал на нее, тонкую, безвольную, и безжизненную, сверху вниз.       Ничего общего с Элизабетой. Не то, не то. Что же, по крайней мере, в груди поутихла жаровня, и теперь он может спокойно полюбоваться на суровое, прекрасное зимнее море, обрамленное, словно в византийскую тиару, в городские огни.       Он уложил голову еще теплой незнакомки себе на колени, откинулся на скамью, и, глядя в ржавое небо, принялся с ленивой нежностью перебирать спутанные завитки самой дорогой на свете платины.       — Элизабета, пойми меня, Элизабета… — прошептал Деметрий на своем родном наречии, забываясь в кратковременном покое. — Я лишь хочу получить то, что однажды упустил…