* * *
— У тебя было всё. — У меня б-было всё... — Слава, немалые деньги, внимание. — Слава, д-деньги, внимание... — Знаменит и любим. — Я знамен-нит. И лю... Он уронил чугунную голову на стол и вдребезги расшиб лбом рюмку. Двенадцать рюмок крепчайшего подожжённого пойла, высосанные подряд в исцарапанное горло без права на закуску. И он в говно. Плачет, разбавляя солоноватой водой разлитые по столу пиво и горькие травяные ликёры. Съезжает локтями по скользким и грязным алкогольным разводам столешницы. Пока не падает. И кровь на его лбу смешана со стеклом. Острое блестящее крошево. Красиво рассечённая левая бровь. А свежего пореза касается чей-то длинный возбуждённый язык. Слизывает немного крови и возвращается в рот. Подвижный бархатистый рот. Этот дивный рот приближается к трясущимся в рыданиях губам пьяницы и продолжает говорить в них. Тихо, выразительно и жестоко. — Ты знаменит. Ты любим. Ты потрахиваешь послушную, всегда готовую сучку на камеру. Потому что ты немного больной. Как и всё в вашем затхлом изувеченном мире. При этом ты питаешь некое странное, нелогично светлое и незапачканное чувство к милому худосочному другу. Тому единственному другу. С карими глазами в стальных отблесках, — рот облизнулся, но голос умолк лишь на секунду. Чтобы продолжить ещё тише, ещё выразительнее... медленнее. Хлестать каждым вкрадчивым словом, как мягкой шелковистой плёткой. — Он мужчина. Ты мужчина. И ты никогда не признавался себе в тайном желании завладеть им. Не пошло трахнуть, не грязно отсосать... а забрать его в полные любовного смятения объятья — и назвать своим. Ты никогда так не сделаешь. Потому что трусишь. Ты говоришь себе в оправдание, что он ничей. Ты желаешь его так осторожно, что убеждаешь внутреннего ханжу-судью, что ты не извращённый ублюдок. Что твоё желание не выходит за рамки морали, закона и биологической нормы. Ты дышишь на него спокойно, только капля безумия во взгляде чуточку выдаёт тебя. Всякий раз, когда ты видишь его — сжимаешь своё стонущее от похоти естество в твёрдый кулак. А он — никогда не замечает твоих сурово сдерживаемых страданий. Твой друг слишком зациклен на себе, мой мальчик. Он не отвечает тебе взаимностью. Но ты надеешься. Живёшь мокрыми стыдными снами. Из ночи в день. Из года в год. А потом ты теряешь его. И вслед за тем — теряешь себя. — Нет... — прохрипел Эдриан. — Да. Смакуй потерю. Его нет с тобой, его не будет. Его отбирает какая-то эфемерная муза. Белая шваль, появившаяся из ниоткуда, юная самоуверенная дрянь, — жестокий рот улыбнулся, карминово-красные губы засияли, будто крошкой бриллиантовой усыпанные. — Любимый друг толкует тебе о ней, вдохновлённый, заражённый. Ты не веришь в его мечту, говоришь ему в лицо то, что думаешь... Ты полагаешь, что честность спасёт тебя. Дурачок. И вот он бросает тебя одного в квартире. И возвращает свой комплект ключей. А изнасилованные чувства шепчут тебе, что он не вернётся. — Нет! — Ты посылаешь ему один звонок. Один жалкий трусливый звонок. Так боишься казаться навязчивым. Проявить чуть больше чувств, чем пришито и спрограммировано твоей подлой, потеющей по ночам от гнусных порнографических снов моралью. — НЕТ! — Тихо, — откуда-то появилась длинная мертвенно-белая рука и пережала глотку горько плачущего пьяницы. — Зачем шуметь. Ведь скоро всё кончится. Ты посылаешь бесполезный звонок. И после этого идёшь на улицу. Находишь свой любимый паб “Fuchsjagd”¹. Садишься за стол и начинаешь пить. Рюмка за рюмкой, без остановки. И под конец алкогольного трипа с тобой приключается беда. — Ты... — Эдриан стряхнул с лица остатки стеклянного мусора. Раскрыл глаза во всю ширь, покрасневшие и безумные. — Это ты! Ты погубишь его! Ты! Я дозвонюсь, я предупрежу его! — Ляг где лежал, — властно приказал красивый карминовый рот, выгнувшись дьявольским полумесяцем и обрубая канаты мнимой свободы и компромиссов. — Руки по швам. Дыши и жди своё избавление смирно. Иначе я открою глаза. А ты, лишь единожды взглянув в них — больше не встанешь. Какое избавление? Но он слишком испугался за Дэнниса, за жизнь, и так подвешенную на волосок непрерывным курением... больше, чем за собственную. В этом страхе утонули и его бешенство, и возмущение. Безропотно лёг на скамью в страдальческом отупении. Тёмные давящие стены шевельнулись. Придвинулись, опять... как и скользкий, неслышно прыгающий и наползающий потолок. Они давили на него дома, и он сбежал, повинуясь инстинкту, чтобы не сойти с ума. Три вечности бродил по улицам, ссутулившись, с низко опущенными глазами. Ещё две — искал себя и не находил. Думал, что о чём-то думал, но голова была пустой... до тех пор, пока не налилась свинцом и алкоголем. Чувствовал, как будто что-то чувствовал... утрату, которую не восполнит ни трах с той охочей до его члена школьницей, ни музыка, ни какие-нибудь расширяющие сознание таблетки. Но не было и утраты. Ничего, кроме чёрно-коричневых и чёрно-зелёных бутылок и старинных керамических кружек. Привычная солодовая вонь пива, притягательно-отвратительный вкус аниса, фенхеля и химической вишни, жар горящего спирта, ожоги на губах. И напоследок — чужой рот... чужой язык. Закончил вкрадчиво избивать его словами. Вошёл в его больное горло. И прошептал оттуда, раскатываясь по дрогнувшим жилам и стонущим костям ехидным фантастическим эхом: — На улицу тебя вышвырнул я. И неведомое прежде отчаяние. Но не бойся, ты не умрёшь. Бойся, ты останешься жить... после того, что я с тобой сделаю.* * *
— Как всё прошло? Перенос встречи повлиял на цену? — Шелте с каменным лицом принял от него толстую папку договоров, аккуратно уложил в свой чёрный портфель, а портфель убрал в багажник, дважды проверив надёжность замка. — Муравейник — наш. За полтора миллиона и обязательство не убирать и не перестраивать парковку, — Остерманн с удовольствием ущипнул бы сейчас подчинённого для усиления эффекта, но тот и так уже выглядел ужаленным и ошеломлённым. Никто так дёшево не продаёт бизнес-центры. Если нет подвоха. Дэннис искупался в недоверчивой тишине и продолжил: — Глава их холдинга Дирк фон Файербах учился со мной в старшей школе. Ударяться в воспоминания нам не разрешил регламент, но рукопожатие длилось дольше обычного. И их юрист вдруг ушёл, сославшись на чрезвычайный вызов. А с первого числа из муравейника выметутся все арендаторы. — Все? Ты хочешь поселиться там? Один? — Да. Высокие потолки и чудесный простор. Фотостудию можно будет перевезти за день. Об остальном позже подумаю. Где Антье? — Дома. Жаловалась на тебя, потом переключилась на шоколад. — Вижу, она в порядке, прекрасно. Заедем на диско? Мне нужны отдых и горячая толпа. Йорг выразил новое удивление вялым покачиванием головы, но благоразумно больше ничего не спросил. Дэннис играл в эксцентричность только на публику, в другое время, как истовый тевтонец, предпочитал порядок, тишину и уединение. Что могло произойти с ним? До или во время ужина с застройщиками. — Если верить GPS, ближайший клуб тёмной сцены — “Freak In”. Там сегодня программа “Schwüler Mittwoch²”, — Йорг выжидающе посмотрел в зеркало заднего вида. Остерманн подкрашивал губы синевато-белой помадой. — Тебя сразу же узнают. В багажнике завалялся плащ с капюшоном. Не хочешь накинуть? — Думаешь, в плаще не узнают? — он усмехнулся и положил на плечо своего раба руку. — Пойдём со мной. Будешь телохранителем. — Нет, нет... ты рехнулся, — Йорг дёрнулся вперёд, освобождая плечо, и вцепился в руль мёртвой хваткой. — Я боюсь их. Твоих оголтелых фанатов. — Эти люди, эти фрики в племенной раскраске и в фосфоресцирующих одёжках... именно эти необузданные психи, от которых так жалко трясутся твои поджилки, делают тебе кассу, — Дэннис с наслаждением вонзил ногти в кожу между его ключицами. Дождался сдавленного мычания и лишь тогда отпустил. — Помнишь, а? Всякий раз, как заходишь в банк. — Иногда я тебя просто ненавижу, — Шелте сипел сквозь зубы, будучи заведомо в проигрыше, но упрямства ему было не занимать. — Я останусь в машине. — Вылезай живо. — Мы ещё не приехали, — Йорг притормозил перед высоким кубическим зданием и полосатым шлагбаумом, вытащил из жёлтого паркомата талончик и завернул на подземную стоянку. — Ты хочешь напиться? Я не готов к феерии твоего алкогольного трипа. — Занесёшь моё бесчувственное тело домой, всего-то и делов, — насмешливо уточнил Остерманн и легонько сжал пальцы — на этот раз вокруг толстой красной шеи. — Я по-прежнему вешу шестьдесят пять кило против твоих девяносто. Йорг... — Я повинуюсь, — отрезал Йорг и остановил автомобиль на парковочном месте с отметкой «163». Высвободился из фальшивого захвата, вышел сам, затем открыл дверь своему «господину», схватил повелительно протянувшуюся руку в обрезанной перчатке, помог выйти... со всем возможным почтением, хотя глаза у него были по-бычьи налиты кровью. — Цилиндр хоть оставь в салоне. Пожалуйста. Дэннис поднял брови, удивляясь его внезапно прорезавшейся рассудительности, но совету внял. Двумя руками приподнял маленький ирокез, скреплённый синеватым гелем, тряхнул головой, проверяя, что держится всё великолепно, и позволил Йоргу отвести себя в лифт, а из лифта — к двум скучающим вышибалам, стоявшим по бокам турникета под неоновой надписью “Freak In”. Администратор отсутствовал, свет у кассы притушен... плохие признаки. — Вечер добрый, герр, — проговорил охранник, дежуривший слева. Сильный акцент с искажением гласных выдал в нём чеха. — Сожалею, входа нет. — Клуб полон? — вопросил Остерманн и привычно нащупал в кармане деньги. — Сколько стоит die Eintrittskarte³? — Десятку, — второй охранник, говоривший без акцента и даже с претензией на Hochdeutsch⁴, медленно, будто издеваясь, мотнул головой. — Ничего не получится, пока оттуда не выйдет хотя бы один человек. А вас тут двое, господа. — Дэннис, само провидение не хочет, чтоб ты сегодня пил и дебоширил, — заискивающе прошептал Шелте и обвил его локоть, намереваясь увести. — Ты меня позоришь, — глубочайшее презрение в голосе. А взгляд рабу и вовсе не достался: Остерманн смотрел исключительно на живую преграду перед турникетом. — Сотни хватит? У меня нет времени на торги. Громила-немец с тревогой оглянулся на камеру слежения, мигавшую в противоположном углу красным огоньком (была включена функция записи и звука, и картинки), но громила-чех, радостно осклабившись, кивнул и вырвал предложенную купюру. — За каждого! — протянул он гнусаво и ткнул пальцем в Йорга. Прижимистого менеджера чуть не хватил удар. Пришлось раскошеливаться самостоятельно: дёрнув кончиками губ, Дэннис дал понять, что платить за него не будет. Турникет и тихий пустующий коридор остались позади. Они погрузились в кромешный ад. Оглушительные бластбиты и рёв синтезаторов из динамиков выбивали из грудной клетки волокнистую плевральную ткань, защищавшую лёгкие, сердце стучало на скорости двигателя хорошего спорткара, в черепной коробке подпрыгивали, перекатываясь, остатки обезумевших мозговых клеток, а глаза слепли от бешено скачущих полос прожекторов. На самом деле это — обычный провинциальный клуб, обычный dark-electro, обычный белый дым и подсветка. Но с непривычки Йоргу показалось, что его уже запрессовали в кашу, перемололи и отправили в желудок некому монструозному организму. Дэннис наблюдал за ним, зелёным и мелко трясущимся, с насмешкой. — Оглох? Может, хоть о деньгах горевать забудешь, — произнёс музыкант, наслаждаясь невольным садизмом. Какая утончённая получилась месть... за все прошлые притеснения. Глаза Шелте чуть не вылезли из орбит. Сто евро, о да... он от жадности должен сейчас локти грызть. — Я на танцполе. Принеси мне выпить. Какой-нибудь коктейль, который порекомендует бармен. Больше Остерманн о своём неповоротливом помощнике не вспоминал. Ушёл во власть грузно топчущихся тел, упитанных и не очень, потных, неуклюжих и не слишком привлекательных, но все как один — отдающих долг тёмному сэмплу, поставленному диджеем. Сосредоточенные движения, одурманенные лица, мнимое или настоящее отсутствие контроля... Дэннис раскинул руки, задевая случайных соседей, и с силой вдохнул грязный, насквозь пропитанный усталостью человеческий дух. Ужасный запах? Отнюдь нет. Это не грустная усталость долго вкалывавших работяг. Это приятная усталость праздно прожигающих жизнь молодых людей, мальчиков и девочек, день-деньской слонявшихся без дела, спавших, жравших и болтавших ни о чём. Но вечером они нашли себе место и применение — напитать его, величайшего, своими нерастраченными силами. Глупые недозревшие души, потерянные бездумные головы. Но ему хорошо, ему невероятно хорошо среди них, поглощать все энергетические излишки, что они по дурости сеют вокруг себя. Это замена табаку, игле и многочисленным таблеткам. Это чистое блаженство бытия. Ради этого можно часик потерпеть затхлый воздух и заложенные уши. Йорг протиснулся к нему сквозь море танцующих, подставил полосатую соломинку к бледно накрашенным губам, держа стакан в своей руке, и проследил, как зеленоватое содержимое движется в горло Дэнниса сквозь кубики льда и листочки мяты. Четыре глотка... ему достаточно. Простужаться и подвергать опасности хриплый и коммерчески успешный в своей сексуальности голос нельзя. Остаток «мохито» Шелте допил сам. Знаками спросил, не нужно ли чего ещё, получил отрицательный жест и отошёл подпирать стенку. Наблюдать исподтишка за своим надменным хозяином, что официально считался деловым партнёром и кем он не был на самом деле даже в самом начале этого так называемого партнёрства. Остерманн подчинял и властвовал. Непонятно, правда, как. Не угрожал, не врал, не устраивал заговоров, в половые контакты с целью наживы не вступал. Какая-то чертовщина, что плыла далеко впереди него, делала всю грязную работу по привлечению, обольщению и пленению. Ему же оставалось с торжествующей улыбкой ссыпать в мешок трофеи. Йорг сполна ощущал себя таким трофеем. И сопротивлялся, всячески доказывая, что больше всего на свете любит деньги, и потом уже — по-наркомански худого вокалиста ISC, которого то нарочно, то бессознательно вгонял в могилу. Своеобразный способ давать сдачи, при котором выигрыша не было ни у кого. Но задуматься об этом Йоргу не хватало мощностей мыслительного аппарата. Танцы продолжались в непрерывном ритме безумия более часа, сэмплы менялись, но режущий шум для непривычного уха оставался неизменным. Высокая степень музыкального гипноза, объединяющая толпу в единый организм (и безошибочно угадывая в них потомков племён, ритуально плясавших вокруг тотема под барабанный бой), или же экстези, щедро раздаваемый в туалете за бесценок, тому виной, но никто из посетителей клуба так и не признал в Остерманне звезду darkwave и EBM. Он свободно кружил по затуманенному залу, запрокинув голову, рубашка на его спине темнела от пятен пота, каблуки ботинок иногда встречались друг с другом, заставляя спотыкаться, но он не останавливался, повторяя снова и снова нехитрую траекторию. Восьмёрку. Шелте заскучал где-то на второй минуте созерцания босса, но ему никто не собирался давать отдых. За барную стойку в метре от угрюмого менеджера уселись длинные стройные ноги, заканчивавшиеся широкими подвязками для чулок. Алое платье скрывало лишь самое драгоценное, да и то — не слишком рьяно. Ухоженные пальчики, украшенные на ногтях чёрным лаком, поднесли к ярким губам сигарету и зажигалку. А голос произнёс ласково, с сочувствием и с дымком из ноздрей: — Не любишь танцевать? Я тоже не люблю. А что любишь? Давай-ка этим и займёмся...* * *
Не найдя Йорга в пределах клуба, Дэннис вышел на улицу, потом на парковку, закончил круг танцполом (охранники на повторном фэйс-контроле улыбались ему как родному), заглянул для очистки совести в сортир и поехал домой. Вождение в пьяном виде могло сильно повредить имиджу и попасть в прессу в качестве маленького, но надоедливого скандала. Но, к счастью, в четыре утра его ровно едущая на максимально разрешённой скорости машина не привлекла внимания дорожной полиции. Мозг был полностью выключен свежей энергией и чистым концентрированным наслаждением, повороты руля и нажатие педалей осуществлялись в автоматическом режиме и почти что с закрытыми глазами. Приехав домой, он бросил машину на стоянке для инвалидов (за соблюдением правил парковки в криминогенных районах всё равно никто не следил), ввалился к себе, едва волоча ноги, и плюхнулся в постель не раздеваясь. Мокрым, грязным и слегка засаленным его и застало утро... в объятьях у нежнокожего ожившего кошмара.