Кармакод. История первая. SnoW/White Suicide

Спустя полчаса сердце запустилось в обычном ритме. Куда ушли сами эти полчаса, Дэннис не знал и знать, в сущности, не хотел. Четыре крохотных прокола в его шее остались незамеченными: кровь в них свернулась необычайно быстро, а сытые и раздобревшие улыбки демонов ослеплённой жертве ничего не подсказали. Слабости Остерманн не почувствовал, напротив — небывалый душевный подъём, прилив вдохновения и пик мозговой активности. Он смог смеяться шуткам парней без боли в сведённых скулах, брать, не рискуя уронить, фотоаппарат, расставлять своих стройных моделей в нужных углах съёмочного пространства с нужных ракурсов и быстро щелкать затвором... параллельно ощущая непонятное жжение в грудине и невыносимую сухость во рту. Но списывал он это на обед и выпитое вино. Близнецы позировали чётко и слаженно, то зеркально повторяя позы и движения, а то дополняя друг друга, как белое и чёрное. Никто не переговаривался и ничего не спрашивал, слова остались за бортом, не пригодившись этой троице. Фотограф едва уловимыми жестами показывал, что требуется сделать, а Юрген хлопал великолепными ресницами и вытягивался в руках у брата длинным трофеем с красиво запрокинутой головой. Потом они лежали на полу, смешавшись шевелюрами, как на дне темно-каштанового колодца, играли мёртвых, закрыв глаза и затаив дыхание. И специально устроенный сквозняк разметал полы их рубашек. А когда трупы «ожили», Хет, не дожидаясь приглашения, прислонился к стене с зажжённой сигаретой между пальцев с видом утомлённого жизнью сынка миллионера. Юрген не без двусмысленности встал перед ним на колени и взялся за ширинку облегающих штанов близнеца. Легонько потянул... Вспышка, щелчок, ещё щелчок — скандальная сцена запечатлена. «Дальше», — знаками показывал Дэннис, быстро протирал лоб бумажным платком и ещё быстрее прокручивал настройки и переклеивал декорации. В следующем кадре Юрген вставлял в петлицу пиджака белую лилию, а Хет до блеска начищал его ботинки замшевой тряпочкой. Слуга и хозяин из них получились так же естественно, как и дальше — соперники на поле для игры в гольф. Хет неловко замахивался клюшкой, а Юрген смеялся за его спиной у флажка и лунки: его мячик уже закатился. Но в следующей постановке Хет отомстил, ладонью зажав брату рот, когда тот схватил его за шиворот. Движения, движения, яркие, без картинного замирания, без вымученных улыбок, растягивающих рот на целые минуты... Дэннис фотографировал их без устали, переполнявший его восторг лился непрерывным стальным светом из глаз, а шоу и не думало заканчиваться. Вот Юрген стоит на одном колене, протягивая близнецу раскрытую коробочку с бутафорским кольцом. У Данаиса упала челюсть, подарок он не принял. Но вот он уже лезет за Юргеном в тесное картонное окно, кричит, признаваясь в любви, застревает, но не сдаётся. А вот они оба на узком псевдобрачном ложе, покрытом лепестками роз, один нежно держит второго за руку, затем стеснительно отворачивается. Сколько искренности, страх, надежда и недоумение в глазах... «Шедевр за шедевром. Они созданы для широкоугольных объективов. Вставай, Юрген, душа ада. Ложе убираем, нам нужна тёмная комната в замке, затхлая и пыльная. Притушим свет на левом фланге, останется одна лампа у меня за спиной. Полутемно и волшебно. Camera obscūra. Времена декаданса, на твоём лице печать усталости и тщеты всего сущего. На голове — перья и сажа. Лицо выпачкано тушью, пальцы тоже, и одежда, ты был художником. Сядь в угол, ты грустишь и мечтаешь. Хет придёт со свечой пожелать тебе доброй ночи. Огонёк свечи поколеблется от сквозняка и погаснет. Вы одни в четырёх стенах, как обломки кораблекрушения. Обломки людей. О, это выражение тоски, бесполезности и пресыщенности... Хет перебирает твои волосы в надежде развеять тяжёлые думы. Уложи голову на его плечо. Больше пыли, меньше света, фокус на винтажных сапогах. И немного мусора на полу. Где треснувшее зеркало?! Здесь оно. Сядьте поближе к нему. Не замирайте. Лёгкий вздох, прикушенные губы, мимолётный взгляд в потолок, грязная рука в руке... Гениально. Снято. Дальше». — Перерыв, — произнёс Юрген, нарушая хрупкую тишину декаданса. Хет, державший его на руках, шевельнулся, но остался сидеть на месте. — Герр Остерманн? — Вы голодны? Я закажу пиццу, кофе, сок, тайскую лапшу... чего вам хочется? — Нет, — Юрген закинул ногу на ногу. От этого простого движения Дэнниса повело в сторону, он задел штатив с фотокамерой, но она устояла. — Мы хотим, чтоб ты поспал. — Я не устал. — А Данаис другого мнения. — Прошло два часа, — нетерпеливо возразил Остерманн. — У меня их всего три. В 19:30 ужин с девелоперами, затем пробы новой... — Я приказываю тебе уснуть, — тихо произнёс Хет. Тьма в его глазах отразила красное зарево неизвестно где разразившегося химического пожара. Столбы дыма, похожие на гигантских чёрных червей, устремились круто в небо и заволокли чужие, слишком крупные звезды. Будто сожрали их в густой чадной дымке. Глухой негромкий звук падения. Дэннис манекеном растянулся на полу, ноги разъехались в стороны, глаза превратились в блестящие стальные пуговицы. Его цилиндр при падении слетел с головы и покатился в сторону к близнецам. Юрген остановил головной убор носком своего громадного ботинка. Поднял и прижал к груди. — Сладких снов... — ...наш творец. Ты видишь сны в последний раз. Братья синхронно повернули головы друг к другу. Юрген улыбнулся мягко и лучезарно, а Хет — бледной улыбкой влюблённой смерти. — И что же он увидит, Данаис? — светлый демон нахлобучил цилиндр на тёмного. Его улыбка стала совершенно прозрачной, светящиеся губы с каждым непроизнесённым вслух словом разгорались всё ярче. — Как переступает порог дома. Дома, где живёт его мечта.

* * *

Они напоминали двух барашков на заклание. Не умели позировать, скромно закатывали глазки, не знали, куда девать руки. Не понимали простых команд, и ему постоянно приходилось прерывать настройки съёмки, чтобы подойти и поправить их перекошенные от смущения плечи. То один, то второй принимался смотреть прямо в объектив, что противоречило всем канонам модельного искусства, он ругался сквозь зубы и щелкал пальцами, отвлекая их внимание от фотокамеры. Он устал, возбуждался и терял терпение. И рассудок. Вместо этих, вполне обыденных и почти домашних кустарных съёмок ему виделись совсем другие кадры. Те, в которых близнецы были именно тем, кого он заказывал у ада. Не идеально послушными танцорами чужого балета, не красивыми куклами и даже не его музами. А убийцами, пришедшими выжечь землю и обратить в пепел всех на ней живущих. Обратить в пепел и его кровь. Заставить его кричать... криком боли и криком эйфории, одновременно саднящими и горящими где-то глубоко в груди. Горы изувеченных тел, гниющих под чёрным небом, мёртвые изломанные деревья, растущие будто корнями вверх, белая, покрытая солью почва, в которой давным-давно ничего не росло, и снег, кроваво-алые снежинки... тающие на слабо светящейся мраморной коже. И рот, сладко смеющийся и вкушающий сырое мясо, холодные, скользкие, но ещё не протухшие кишки. Рот, чёрный и жирно блестящий от мажущих кусочков какой-то гадости, которую нашёл во внутренностях убитых. Рот, что жадно ловил снежинки, и они краснели ещё сильнее, таяли и алыми каплями опускались на горячий шершавый язык. А язык он представлял себе и вовсе... лижущим его собственные иссохшие от желания губы. Чужой рот, погружающийся в его рот до конца... И зубы, ласково вгрызающиеся ему в горло. Он будет на вершине пирамиды трупов. Возляжет туда тоже вслед за всеми, само собой. Но потом. Сначала им, Остерманном, всласть полакомится убийца, богоподобный демон с грустными и невинными глазами. И жуткая вонь разлагающейся крови не может перебить его естественный запах, чистый, вкусный и дурманящий. Он задыхается в сладкой безошибочности этого запаха всякий раз... когда Юрген подходит слишком близко. Склоняет к нему длинноволосую голову, спрашивает о чем-то. А он не слышит вопрос, к чертям вопрос. Он дышит, как наркоман, попавший на фабричное подполье по производству кокаина... и это наваждение стряхивать уже не собирается. — Дэннис, ты прослушаешь самое важное, — в кровожадные мысли без спросу влезал голос, а чужая рука осторожно трясла его за предплечье. — Ну? — Остерманн помахал головой, отгоняя свои адские видения, и сфокусировал раздражённый взгляд на кристальных, то небесных, то просто сапфирово-синих глазах. — Хочешь, мы займёмся любовью? Друг с другом, — от спокойствия этого чистого голоса сирены не просто можно было, а хотелось удавиться. — Хет любит делать это со мной на полу. И у стенки, стоя. У нас раньше не было зрителей. Но раз уж я твой муз... мы можем пригасить софиты. — Я сплю, и мне пора просыпаться, — пробормотал Дэннис, не заметив, как отвисла его собственная челюсть. — Пора. Повтори-ка ещё раз? — Я сказал — неправильно жаться к стенке в одной и той же позе. Давай воспользуемся реквизитом, — Юрген непонимающе похлопал ресницами. — Проявим немного фантазию. У тебя тут столько запасов! Я нашёл молоко, мы можем им облиться. А ещё ткани, мне кажется, зелёная драпировка подошла бы, оттенив бледность. Мы пригасим софиты, чтобы исключить эффект болезненности и слишком ярких бликов. — Раздевайся. — Прошу прощения? — парнишка поднял одну бровь. — Не слышишь... Тогда я сам, — процедил Дэннис сквозь зубы и рванул к себе юного красавца. — Эй! — голландец вывернулся, сделал предупреждающий знак Хету, поспешившему было на помощь, и поглядел на Остерманна чуточку взволнованно. — Не сбивайте меня с толку. Мы о «ню» не договаривались. Дэннис, какой вам прок от мужской обнажёнки? Её не принимают нормальные журналы. — Да брось играть в добродетель и совесть! Не знаю, как брат твой сиреневоглазый, но ты... — он сжал зубы, цедя каждое слово и вконец изнемогая от запаха этого коварного демона и его непосредственной близости, — мой муз. Мой хренов. Подлый. Сладкий. И. Испорченный. Муз! Я видел тебя в своих наичернейших и грязнейших грёзах, полуснах-полуяви. Я знаю, на что ты способен! — Дэннис перевёл дух и зашептал страстно, одной ногой увязая в безумии: — Ты... ты же настоящая содомская шлюха... И я имел тебя в такой извращённой форме, что деревья и кусты отворачивались, краснея. А земля прогибалась, не желая носить нас и держать рядом, вдвоём. — Как... вы... — одними губами голландец договорил «смеете» и сжал рот в полоску, задохнувшись. Неподдельный. Разозлённый. Хет чутко принюхивался к напряжённому воздуху, но не двигался с места. Лёд в его тёмно-сиреневых глазах подтаивал от неясного удивления. Повисла неудобная пауза. Щеки Юргена на несколько секунд приобрели невероятный пунцовый оттенок, потом кровь от них резко схлынула вся, и они стали фарфоровыми, практически прозрачными, с чётко прорисованными веточками голубых капилляров. Дэннис с сожалением сглотнул слюну. Даже в головокружительной злости этот мальчик был непередаваемо прекрасен. — Данаис, пойдём отсюда! — голос взлетел в самую высокую тональность и чуть звенел от ярости, сдерживаемой уже из последних сил. — Мы ошиблись адресом! Этот человек — преступник и растлитель! Пожалуйста, найди... найди и подними мою сумку. Аво... да тьфу! Адвокату позвоним позже! Пульс в висках измолотил кровь вдребезги. Измолотил все мысли, они избиты, им больно, ему сейчас везде больно. А они... какие ещё «они»? Исчезли из студии двумя бесшумными тенями. Остерманн, не в силах переварить эту сцену, просто вышвырнул её на время из пылающей головы, схватил верхний листок из стопки, забился в угол зала, умоляя тело остановиться с внутренними побоями, и принялся писать. Убегал от всего, что болело и стонало внутри, быстро-быстро черкал карандашом по съезжающим строкам, незаметно рычал, жевал себе щёки... и всё-таки приходил в себя. Ему некогда сожалеть о происшедшем, раскаиваться в несдержанности или впадать в панику. Вдохновение упало сверху и накрыло его полностью. Все рассыпанные кто куда кусочки текста и музыки встали на свои места. Это будет его лучший видеоклип. Нет, это будет грандиозный скандал, конвульсии захлёбывающейся от слюны прессы, шквал критики, эмоций, слава и воспоминания на долгие годы. А главную роль в нём исполнит Юрген... совершив на сцене понарошку то, что он, оскорблённый, отказался делать по-настоящему. Дурачок. — Но, может быть, он ещё передумает, — меланхолично сказал Дэннис, не замечая своей предельной измученности и взмокшей на груди рубашки, скомкал третий черновик и прицельно бросил в корзину. — Он подарит мне свой рот... хочется ему того или нет.

* * *

Мягкий толчок в грудь и плечо. Дэннис очнулся на полу фотостудии. Дизайнерские часы на стене, выполненные в форме перевёрнутого, кокетливо подтаявшего айсберга, показывали без трёх минут семь. В центре табло переливались красным шесть цифр: 08.08.07. Но на дату он внимания не обратил, жадно рыская глазами по всем углам и нишам в поисках утраченного. Последние декорации, воссоздававшие стены мрачного замка, стояли нетронутыми, за зубчатой картонной стеной выглядывали стопки использованных макетов, серебряные светоотражатели и диффузоры, фотоаппарат высился на треноге, рядом — беспорядочные кучки сажи и горсть розовых лепестков из предыдущей декадентской постановки. И всё. — Чёрт! А где?! Драгоценного сценария нового клипа, что он так кропотливо писал — во сне! — не было нигде. Хотя финальную строчку отчётливо помнили пальцы, а губы повторяли её без звука, она застыла в глубине горла, только ему страшно произнести. И это она поднимала его мёртвое от усталости, едва ли слушавшееся тело, насильно заставляла если не идти, то ползком дотягиваться до последнего целого карандаша. “He sealed his fate with the kiss of death¹” Что? Нет, ни стоны, ни протестующее царапанье ногтями по полу тоже не помогут. Ему придётся — писать заново, писать наяву, не на призрачной бумаге. И побыстрее — пока он помнит разные мелкие подробности, пока ноющее тело не отказало ему вновь, уплыв по серым волнам беспамятства, а воспалённые глаза не закрылись, в который раз съезжая с мелких строчек. Близнецов-демонов он бы сейчас убил, не приходя в сознание и трезвый рассудок. И занимался бы чем-то грязным и не описываемым никаким сценарием с их восхитительными окровавленными трупами. Ему хватило бы сил, он сам не знает откуда, но хватило бы. Может, поэтому в студии предусмотрительно никого не оказалось? Дэннис дописал. Дэннис орал. Дэннис наконец-то плакал. А ещё смеялся. Хотел спать, хотел есть, хотел секса, хотел... в изнеможении хотел уже хоть какой-нибудь разрядки или отключки, можно вместе, можно одновременно. Юрген, Хет. «Интересно, почему вас не трое...» Но, по крайней мере, они, его дивное проклятое сокровище, пропали не совсем бесследно. К цилиндру, лежащему на подоконнике, английской булавкой была приколота записка. Он нашёл её, когда почти поверил в сон и смирился, что больше не увидит их. «Ночь. Я вернусь к тебе. Оставь окно распахнутым».