Кармакод. История первая. SnoW/White Suicide

Он терпеливо выслушал недовольные крики Антье, переходящие в противное бурчание оскорблённой невниманием «леди», переадресовал её Стиву Дрэгону и перекусил в одиночестве любимого ресторана. По слухам — самого дорогого в городе. Ему было, как обычно, всё равно. Он просто заказал перигорский трюфель с итальянским вином и сырный десерт. А за десертом последовала кубинская сигара — неизменный подарок от заведения. Втайне его считали нестрогим вегетарианцем и безумцем с изысканным вкусом и большими странностями, но прислуживали с неизменной радостью, прощая небрежение нормами дресс-кода: он приходил, в чём хотел, ел быстро, не пользуясь ножом, затем подолгу медитировал за священным актом курения, никогда не допивал вторую бутылку вина... зато оставлял щедрые чаевые. Весь женский персонал обожал его, но для охотниц подобраться поближе путь был закрыт: не поступало официальных писем или устных обращений, хостесс в сущности по необъяснимой причине прикрепил к Дэннису постоянного официанта по имени Свен, и ни одной смены этот шустрый малый ещё не пропустил. Среди его профессиональных достоинств значились и ловкость, и бесшумность, и расторопность, но самое главное: он прислуживал погружённому в свои мысли музыканту в полном молчании. Вот и сегодня он безмолвно подал счёт в глиняном сундучке, забрал у Остерманна кредитку и направился к кассе. А через пять минут вернулся и получил на руки за свои услуги дополнительные десять евро наличкой. — Ваш цилиндр, — раздался вдруг голос, когда Дэннис надел пальто, поправил воротник и двинулся к выходу. — Спасибо, Свен, — машинально ответил он, поворачиваясь для прощального взмаха рукой, и замер, огорошенный. С одной занесённой для шага ногой. Она не спешила продолжить полёт навстречу полу. Замёрзла, наверное. Наверное... — Я не Свен. Ваш официант давно на кухне. Он был там. Стоял там. Это был он. И второго такого быть не могло. Втиснутый в простую человеческую реальность, как монета — в прорезь автомата, он сначала показался мёртвой вещью, улёгшись на дно монетоприёмника... а потом привёл все механизмы в движение. Юноша астенического сложения в невнятной чёрной одежде, детали его облика терялись и ускользали от внимания и какого-либо распознавания, потому что мир начинал «плыть» вокруг него. Столы, стулья, вазы с цветами, даже пол и потолок — всё плясало, шаталось и размывалось, и чем ближе к нему — тем сильнее проявлялись искажения. Он же стоял абсолютно неподвижно в центре аномалии, засунув руки в карманы. «Он есть. Есть... И все кошмары вдруг обернулись явью? Прилетели через окна, просочились сквозь стены, гадко ухмыльнувшись мне в лицо и с ехидством поздоровавшись. Всего в метре, в каком-то метре... руку протяни. Я чувствую его запах. Власть плоти и греха. Но это не сам властелин, ведь дьявол на верховном престоле слишком стар и мерзок... и давно потерял человеческий облик. Это его сын. Юное семя, прекрасное и чудовищное». Не то подтверждая хоровод безумных мыслей Остерманна, а не то насмехаясь над ним, пришелец дважды кивнул. Яркие глаза сверкнули за завесой длинных и тяжёлых тёмно-каштановых волос, будто прорезав их, выйдя на волю и распоров отчаянно закричавший воздух. Тень полуулыбки обнажила зубы — белые и острые, любящие вгрызаться в живое, тревожно бьющееся мясо... плеснулась и скрылась. И весь демон скрылся. Будто истончился, рассеявшись по беспорядочно колышущемуся залу. А по телу музыканта, вторя движению растревоженного воздуха, потекли мягкие электрические токи, расселились по всем уголкам, тряхнули его пару раз, ненадолго освободив из-под власти гравитации, и закончились сильным спазмом в горле и кинжальным холодом, плашмя треснувшим по спине. От резкой боли, сжавшей диафрагму, Дэннис вспомнил, что должен дышать. Что нужно дышать... и не грохнуться ненароком в шатком равновесии на одной многострадальной ноге. Он подавился нервным смешком, представив комичность сцены для праздно глазеющих посетителей, торопливо поставил вторую ногу, притопнув пяткой и удостоверившись, что пол больше не трясётся и опасности падения нет. Затем оперся локтём на вешалку и сморгнул, опуская голову. Ему плохо? Ему кажется, что съеденное и выпитое огнём горит в желудке. А голову расколол надвое морозный ветер, а потом склеил... но не ровно, крайне небрежно, наплевав на линии черепных швов. Он не должен никуда смотреть. Вертеться и стрелять глазами по сторонам в поисках утраченного. Фи. Не сметь! Не здесь! Ему больно? Не больнее никотиновой ломки. Стыдно терять самообладание в ужасном общественном, пусть и малолюдном месте, где скрытая сила этого парнишки намагнитила и разогрела пуговицы на его пиджаке. Он чувствует сквозь плотную рубашку жар от кружков металла. Но как, как?! Разве это возможно? Воздух молодой демон играючи изнасиловал, сделав последним сегодняшним десертом, вкусным и пьянящим, с каждым новым глотком в ополоумевшие лёгкие. Неизвестно, благодарить или бояться такого подарка. Его же, Остерманна... ударили, но нет, не насиловали. Видимо, в другой раз. А сегодня был приветственный «поцелуй», спущенные флаги и демонстрация. Красиво, хоть и унизительно. Нехотя Дэннис вспомнил, как на мгновение ослеп. От блеска длинных, почти зеркальных волос, таких же невозможных, как и вся фигура их обладателя, что ярким пятном явилась поверх всех предметов, не вписываясь в обстановку, не вписываясь вообще никуда. Будто рождение солнца в толще ледяной океанской воды. Но пламя не может жить в воде, оно пылает высоко на небосклоне, нагревая и пожирая вакуум. «Ему, такому... не место на Земле. Прогулка до первого полицейского патруля. И заберут как чужака, сколько бы поддельных документов при нём ни было. Неужели он так и расхаживает по улицам? Или являлся похвастаться истинным обликом только мне?» По правде говоря, он мало что успел заметить и запомнить. Осмелился разглядывать свою исчезнувшую музу всего пару секунд столбняка. Решив, что достаточно подумал и вполне пришёл в себя, Остерманн отклеился от вешалки. Вздохнул, забываясь, поглощаемый своими спасительными, более простыми и будничными задачами... чтобы снова быть застигнутым врасплох на пороге ресторана. И в ещё более нелепой позе. — Возьмите же цилиндр, — произнёс ласкающий издёвкой голос. В нём прибавилось смешливых интонаций. Раздался как будто из ниоткуда?.. Ах, нет, вот его обладатель. Стоит на ступенях крыльца, прячет предательски лучистое лицо под черным капюшоном, — и встретимся в студии. — Ты не идёшь со мной, Юрген? — хрипло вопросил Дэннис, забыв удивиться своей наглости, встал ровно и забрал из узкой, слабо светящейся ладони, свой головной убор. — Я подожду кое-кого, — голос немного оттаял, став лукавым и даже нежным. Но не менее издевательским. Сладко и злонамеренно обещающим что-то... такое, о чём придётся сто раз пожалеть. Остерманн в лёгком ужасе ощутил, что у него немеют щёки, — из уборной. — Маттиас? Нет. Я же попросил его. — Не он. Лучше. Вы сами увидите. — Юрген? Почему... — У меня два лица. Два тела, две запечатанные шкатулки с секретом. Но лишь в одной из них спит угроза, — белоснежная рука мимолётно коснулась его плеча, волшебный бархатистый голос превратился в такой же волшебный шёпот, поцеловавший проколотое в нескольких местах ухо. Дэннис как можно сильнее зажмурился, отрешаясь и убегая от зова своей плоти, но, чёрт... рядом стоял чёрт. И бороться с наваждением было излишне и бесполезно. Его целуют... не дотрагиваясь даже краем губ. И ему вдруг безумно захотелось перекреститься. — Вы так долго мне молились. Растили меня в своих мечтах. Лепили мой облик, в маниакальной страсти и усердии, питали кровью из холодного сердца. Потерпите ещё немного. Мне осталось подрасти на миллиметр, всосать последнюю красную каплю, снять её с краешка вашей трепещущей души. Когда вы войдёте в студию, я буду уже там. — Нет, почему... — Почему я ваш? Я родился отдельно от вас, но закованный в зеркало, в дымчатые цепи, под стеклом ваших желаний, под серебром оболочки, отделяющей реальное от выдуманного. Я не знал, по какую сторону я живу. И живу ли. Ведь если я не сон, то сон — вы? А если сон — я, то... — тихий грустный смешок. Остерманн в немом помешательстве пожирал глазами уголок ярко-малинового рта, показавшийся из-под капюшона. Как, чёрт возьми, всё могло так совпасть? Зеркало, чёрные свечи, умирающая королева... капли крови на снегу, мраморная кожа, голубые вены под ней не пульсируют. У него мгновенно закружилась голова, отказавшаяся впускать невероятное, он едва внимал слышавшемуся со всех сторон шёпоту. — ...Время шло, цепи ржавели, зеркало трескалось. Но оболочка не поддавалась. Я упирался в неё руками, моих сил не хватало. Когда мне исполнилось пять, произошёл всплеск. Вы не знаете... вы подарили мне энергию, силу своего неистового вожделения. Я разломал постылую тюрьму и вышел в мир. И узнал, что меня... мало. Что таких же или хотя бы похожих — больше нет. Вам грустно оттого, что вы человек? А я — товар. И я в дефиците, Дэннис. Наподобие ваших французских трюфелей. Я уяснил себе правду, от которой предпочёл бы не рождаться вовсе. Но я был, я существовал... и я не мог появиться напрасно. Как и не мог достаться посредственности. Я вернулся в место своего рождения и начал разматывать клубок от верёвки снов, которой были обвязаны мои ноги. Мне оставалось понять, к чему она меня приведёт. И к кому. Не мучьте же себя пустыми вопросами. Уходите. И Остерманн тотчас пошёл. С казавшимся спокойным, а на самом деле — окаменевшим от напряжения лицом и застывшим в болевом шоке мышечным комком в груди. Надел цилиндр немного набекрень, громко щёлкнул дрогнувшими пальцами, закрывая дебаты в своей голове, и спустился на парковку. Даже воспротивился желанию оглядываться. Ждущий в машине с мешком налички Йорг заметил странные и нехорошие перемены в его накрашенном лице, но по своему обыкновению ничего не спросил. Дэннис сам не знал, сколько приходил в себя. Собирался с мыслями, не отрывая взгляда от секундной стрелки на циферблате своих карманных часов... А стрелка не двигалась. Иногда будто чуточку отползала назад, цепляясь за стоявшую позади цифру «восемь». Знак бесконечности. Или знак глупости. Он постучал по стеклу, будто призывая часы одуматься. Затем нашёл в себе достаточно сил для ровного командного голоса: — Напиши боссам в муравейник, уточни условия контракта. Если общая стоимость вместе с налогом превысит миллион девятьсот, я откажусь от покупки. Срежь путь немного по аллее. И скажи уже что-нибудь, безъязыкий. — Тебе идут полосатые носки, — последовал незамедлительно ответ. Поворот головы — в Остерманна впились два блекло-голубых глаза, не выражавших ничего. Совсем ничего. Мгновения, проведённые будто в пустоте... и невозмутимый Йорг снова уставился в лобовое стекло. Но поскольку Дэннис сверлил его напряжённым и взбешённым взглядом, через пару секунд приплыло продолжение: — Хорошо поел? — За сто двадцать евро сложно поесть хреново. Поддай-ка на газ. — Здесь знак ограничения «60». — Да мне плевать, Йорг, ты подчиняешься мне и только мне, а не правилам. На следующем перекрёстке успеем проехать на жёлтый. Машина тотчас рванула на четвёртой передаче, рядом кто-то пронзительно засигналил, не успев перестроиться из крайнего левого ряда, а Дэннис довольно положил на плечо Шелте руку. «Пусть ты, сукин сын, и помешан на своей алчности, а послушным рабом моим быть не перестаёшь». Ровно в четыре часа пополудни стеклянные сенсорные двери в фотостудию разъехались, впуская хозяина в его законное королевство. Огромное пространство, практически лишённое нормальной мебели и напрочь лишённое перегородок. У западной стены, украшенной единственным окном, стояло два стула, а между ними — мини-бар с минеральной водой. Всё остальное место заняли ксеноновые и металлогалогенные прожекторы, сумки с фотоаппаратами и фотооборудованием, подставки, треноги, переходники и удлинители, коробки съёмочного реквизита, в которых было всё — от мелких декоративных камешков до складных мостиков через средний ручей, образцы драпировочных тканей в полиэтиленовых мешках и килограммы макулатуры с описаниями предыдущих сетов. Стопка относительно чистой бумаги дежурила на подоконнике. И вот на этом подоконнике... «Могут ли цвета взорваться? Залить краской небосклон. И весь мир. И почему я не падаю? Может, потому что я лежу? И сплю. Когда же я проснусь...» Он остановился и заслонил глаза рукой. Сделал шаг назад. А потом и ещё один. Вторая рука потянулась в карман за телефоном. А зачем... Кому он сейчас сможет позвонить? И пальцы беспомощно разжались. Из горла вырвался непонятный звук. Возможно, это был всхлип... и если да, то Дэннис позволил его себе в первый раз в жизни. — Мы о вас долго говорили, в самолёте ночью было скучновато. — Замолчи, о Господи, замолчи... — Дэннис вслепую отступил к кубу мини-бара и сел на него. Тяжело оперся всем телом и услышал скрип паркетных досок. — Не приближайтесь ко мне! Даже думать не смейте. — Всё в порядке, — полные губы говорившего, в невидимые трещинки которых забилась чёрная кровь, улыбались. Длинный острый язык мимолётно облизал их, отчищая от скверны, но Остерманн не видел. Он прятал лицо так, как мог бы страус прятать свою башку в песок. Музыкант не шелохнулся и тогда, когда скрип утих. Дьявол рядом? Почему его шаги больше не слышны? Где он... — Я же говорил тебе — два лица, два тела, две шкатулки с секретом. И я привёл тебе второго. Дэннис, от кого ты сбегаешь? От нас ли? Раскаяние тебе не поможет, слишком поздно отменять желание. — И вы не сгинете? — недоверчиво прошептал тот. Пот выступил на его висках, покрыл горячей испариной шею. Помутившееся сознание прояснилось через силу, логика боролась с органами чувств, и последние побеждали. Но так не должно было быть. Чужая пятерня ласково потрепала его выбритый затылок левее ирокеза. Он покачнул головой, протестуя и уклоняясь от нежности своего демона. — Ну-ну... в неверии своём ты переплюнул демиурга, создавшего тебя. Прими нас, как принимал мефедрон. Ты не думал о последствиях, помнишь? Урон для здоровья был не так страшен, как потери для чьего-то кошелька. Был концерт, была усталость... и было избавление. Мы — твоё избавление. В круглых белых таблетках. Гладеньких... во вкусной глазури. — Ладно, — он резко отнял руку от лица и вздрогнул, поняв, что всё равно ни хрена не был подготовлен к тому, что застанет здесь. Две накидки валялись в противоположном углу студии чёрными лужицами, великолепие ада больше некому было скрывать или поглощать. Двое. Не страшные и не угрожающие... «О, это умелая иллюзия». Тонкие порочные лица, черты много ярче и прекраснее, чем на том убогом фото, присланном Антье, детское выражение вселенского любопытства и очарования. Каштановые волосы струятся у обоих почти до колен, тяжёлая стена их едва ли шевелится при движении. В целом их можно было бы принять за людей и усмирить бешено прыгающий пульс. Если бы не одно «но». Юрген вытянул руки в сторону, представляя своего спутника: — Данаис Хет Ван Дер Ваальт. Мой брат. В своём безрассудстве ты захотел так много, и так огромна была твоя жажда, что один я её всю утолить не смог. Поэтому нас родилось двое. Не проболтайся же... Болван Маттиас о близнеце моём ничего не знает. Он прибережён только для тебя. Как особый напиток от шеф-повара. Маленький двойной эспрессо. Остерманн взглянул в непроницаемые глаза Данаиса и тут же пожалел об этом. Его снова прошиб холодный пот. «Эспрессо» был вовсе не маленьким, хорошего роста, тонкий, гибкий и длинноногий. «Подиумная модель без малейшего признака анорексии». И походил на Юргена, как чёткий оттиск с копировального аппарата. Агрессивно красные губы и белая-белая кожа, полное отсутствие родинок, узкая линия бёдер, откровенно выпирающие над низким ремнём тазовые косточки... От второго стона музыкант всё-таки удержался. Почему отличались глаза? Почему не сияли так же, почему были темны? Фиолетовые молнии изредка пробегали по черноте зрачков. Он читает в них смерть и забвение. И они не улыбаются. «Что сказал Юрген? Две шкатулки с секретом? Но лишь в одной дремлет угроза?» — Иди же к нам, Дэннис, — глубоким голосом, внезапно сползая в хрипотцу, позвал Юрген. — Вставай, хватит думать. Через полчаса ты привыкнешь, даю слово. Волосы перестанут тебя слепить. Как и всё остальное. Берись за дело. Нет смысла в красоте, надёжно запертой в чулане. Если её никто не увидел и не вкусил, если она бесполезно умрёт в четырёх стенах, не вдохнув ни единого глоточка свежего воздуха извне и не принеся наслаждение своему создателю, скульптору и художнику. Нет смысла в совершенстве форм, если ты их никому не покажешь. Покажи... пока не успел поцеловаться с разочарованием. Ведь даже красота приедается со временем. — Особенно если жрать её столовыми ложками, — протянул Хет и улыбнулся. «ЗАЧЕМ он улыбнулся? Оскал дракона... и тот был бы мягче в жестоком порабощающем гипнозе». Остерманну стало откровенно и окончательно дурно. Силы встать кое-как нашлись, но подойти?.. Когда пол кружится над головой, потолка тупо нет, а тошнота от обеденной трапезы отформовалась во вполне конкретный недопереваренный ком и подкатывает к горлу... Близнецы, две блестящие чёрные пиявки, облепили стоящего в мёртвой безмятежности шока музыканта, и один — в ломающейся тишине уже сложно было разобрать кто — прошептал: — Angriff. Herzattacke. Du holst mich ein¹.