Кармакод. История первая. SnoW/White Suicide

— Больше всего мне нравится в тебе то, как ты трахаешься. Эдриан усмехнулся и обогнул стол. Изящно встал на одно колено и ещё изящнее протянул гостю зажигалку. Глубокая затяжка... и Остерманн откинул своё длинное худое тело на спинку кухонного диванчика. Девушка ушла час назад. Одевалась слишком медленно, он поторопил её одним коротким жёстким взглядом. Что касается Эдриана, то он правда трахался как бог. Умел разрядить любое гнусное настроение своего друга танцами плоти, порнографическая эстетика которого оставалась на современном цифровом носителе... и на дне всё тех же карих глаз со стальными отблесками. Хэйтс вовсе не крутил, как жонглёр, голую фигурку в своих мощных руках (да и она не была акробаткой для слишком гибких пируэтов), не поворачивал к фотографу нарочно в самых откровенных и интимных ракурсах, не устраивал «конные скачки» и не позволял крупных наездов камерой. Он занимался тем, что приносил удовольствие себе, не заботясь более ни о чём вокруг. Поэтому перед началом съёмок девушка всегда отмокала от следов предыдущих партнёров и отчищала свои прелести в скупо по-холостяцки обставленной душевой, а Дэннис расчёсывал волнистые волосы друга, собирал в высокий хвост, который затем заплетал в косу и связывал на кончике ещё одной резинкой. Они не должны были мешать, лезть в рот или в глаза. Как при этом невыгодно изменялась форма лица, Эдриана не заботило – комфорт стоял прежде эстетики. Но и здесь Дэннис умудрялся вывернуться, подкрашивая ему внешние уголки глаз жирно блестевшими черно-коричневыми тенями и визуально удлиняя грубое нордическое лицо полностью заколотой чёлкой. Когда их приготовления заканчивались, голая нимфа вечера выходила к своему сатиру из душа в большом розовом полотенце. Фотограф сдёргивал этот кусок мохнатой ткани с неописуемой гримасой (он ненавидел розовый цвет), обнажая гладко проэпилированное и идеально подготовленное к съёмкам тело под довольный хохот главного действующего лица. Хэйтс подманивал к себе модель, и шоу начиналось. Естественные позы, некрасиво скомканные покрывала, неправильно поставленный свет, а точнее – просто зелёный ночник и просто оранжевые бра. Девушка стонала, не попадая в такт, Эдриан тяжело дышал, иногда рычал и мял её зрелые, почти двадцатилетние груди... а Остерманн – священнодействовал, крепко зажав в зубах дымящуюся сигарету. Он был на этих подмостках единственным профессионалом, тем, кто решительно не совершал никаких ошибок. Его пальцы на генетическом уровне знали рельеф фотоаппарата, его шершавость и мягкость длинного ремня, его впадины и выступы, щель, расширявшуюся после того, как открывалась вспышка. И чьи потаённые желания были грязнее? Длинный объектив, увеличивавшийся в размерах после одного небрежного касания, казался более грязным и порнографическим, нежели все задранные к потолку ноги и простыни, испачканные бурным женским оргазмом. Щелчки, раздававшиеся после каждого опускания затвора, тонули в криках горячей плоти. Эдриан никогда не кончал ей в рот... и Дэннис ловил себя на том, что хочет увидеть что-то запретное для себя самого... а не для партнёрши. Съёмочный вечер заканчивался одинаково – тем, что они имели и чем наслаждались сейчас: закачанными в компьютер Хэйтса снимками, которые Остерманн больше никогда не увидит, холодным баночным пивом с потрясающим привкусом поджаренного миндаля... и этими скупыми разговорами. По реплике раз в полчаса. Большая рука, только что сжимавшая упругую женскую задницу, покоится на узком мужском бедре. И никто не чувствует себя стеснённым. — А я не устаю пожирать глазами твой курящий рот, — Эдриан продолжал стоять на одном колене. Его взгляд не врал. Он даже не мигал. Дэннис выпустил ему в накрашенное лицо облачко тяжёлого нерассеивающегося дыма. — Хочешь его поцеловать? — Нет, думаю о раке. — Это всего лишь маленький секс с сигаретой. Мои нервные окончания удовлетворены, а горло приятно изнасиловано. — Игра в одни ворота со смертельным исходом. — Не заставляй меня поверить, что ты волнуешься о моём здоровье, Ри. — Но когда ты умрёшь, я буду скучать по твоему циничному прокуренному голосу. Как ты умудряешься оставаться таким утончённым? Ты же разговариваешь, как сельский падре, тренирующий глотку перед воскресной мессой. — Это должно быть моим комплексом? — Дэннис заинтересованно склонил голову поближе к другу. — Это было бы моим комплексом. — Значит, я лучше тебя справился в юности с проблемами самооценки и самоидентификации. — Дэн, — Эдриан распрямился, медленно и даже как будто нехотя убирая с него руку. — Ри, — вопросительных интонаций не было, Дэннис знал этот кодовый обмен паролями и обменивался им вот уже последние лет десять. — Ты снова хочешь уехать. — Я думал о Женеве. О Лозанне. И Баден-Бадене. Всю дорогу к тебе, в такси. — Ты убьёшь свою музу, Дэн. Её питают грязь и яды. — Меня угнетает, что даже ты об этом знаешь. — Дэн... ты пишешь об ангелах в самом загаженном городе Европы. Оставь всё как есть. Сигареты всё равно доберутся до тебя раньше отравленной воды и зловонного воздуха. — У меня огромное количество денег, которые некуда тратить. Всё меньше желания отдавать их за материальные блага, всё меньше зависимости от потребительской лени. Я хочу свою студию. И я хочу уехать, чтобы встретить свою музу во плоти. — Что?! — Я уверен, что она не стала бы жить в Бохуме. Ангелы не живут на помойке. И там я её не найду. — Ты рехнулся, дружище. Ты слишком много выкурил сегодня. Ты не можешь встретить свою музу! — Почему-у? — он протянул последний слог в таком искреннем удивлении, что Эдриан молча проклял себя за то, что должен сейчас выговорить. — Не можешь, и всё! Она же муза! Она не человек! Дэн... ты же не ребёнок, чтобы верить в судьбоносную встречу. Да и что ты сделаешь, если вдруг найдёшь её? Ты представляешь вообще, что испортишь всё?! Она испортит, ты испортишь! Она будет просто женщиной с внешностью твоей музы, обычным человеком, который чистит зубы, ходит в туалет не меньше трёх раз в день, не любит какое-то направление живописи, слушает джаз, а не индастриал, и не захочет дружить с твоими носками или не вымытыми вовремя волосами. Ты убьёшь свою музу! И убьёшь тем самым себя. Ты спустишь ангела со своих небес на землю, в ужасный быт, в пыльные улицы, в сигналящие машины, в автобусы, битком набитые беженцами, провинциалами и гастарбайтерами, в шумные пивные и в мир развязных мужчин. И однажды она встретит одного такого, который будет ещё циничнее тебя, эталонной бессердечной сволочью, которого она полюбит, потому что все женщины обожают страдать. И ты лишишься её дважды. И себя убьёшь во второй раз. — Доброй ночи, Ри, — Дэннис бросил длинный окурок на салфетку, она сразу же начала тлеть. Он залил всю композицию пивом и пошёл на диван для гостей. Эдриан смотрел на него и проклинал себя снова. Говорить ничего нельзя, если Остерманн попрощался сам. На всю ночь.

* * *

Растягиваясь под цветастым одеялом, он вспомнил, что не позвонил Антье. Она не знает, что он скрылся в Дюссельдорфе. Хотя весь Рур и был промышленной зоной, воздух над которой никогда до конца не подпускал к земле солнце, сейчас он находился на расстоянии от дома, считавшимся «ты далеко». А Антье была тем человеком, который должен был ответить на расспросы Йорга Шелте или Стива Дрэгона¹, чтобы не возбуждать излишнее любопытство и не подталкивать никого к своим поискам. Он был известным продюсером, востребованным фотографом, крайне знаменитым вокалистом... а также просто усталым неидеальным человеком. Чей ангел всё-таки родился на помойке. Или умирал там от одиночества. — Я найду тебя, — прошептал Остерманн, доставая телефон и последнюю сигарету. — И поеду ради тебя куда угодно. Только дай мне знак. Он встал против луны, не застланной облаками. Рассеянно провёл рукой по волосам, вспоминая, во что верит. Верит ли вообще? В бога, провидение или судьбу? Заспанный голос Антье выражал потаённую злость и облегчение. — Ну и куда ты сбежал? — К другу. На автоответчик ничего не приходило? — По нулям. Звонок от твоей бывшей ведьмы и от домовладельца не в счёт. Однако-о-о... есть одно сообщение на почте. Довольно необычное. Юноша типажа high fashion model хотел записаться к тебе на фотосессию. Оставил координаты менеджера и своё имя. — High fashion? Ты уверена? — На все сто. Ты просто ещё его не увидел. — И как же его зовут? — Юрген Ван Дер Ваальт. Голландец, семнадцать лет, студент гаагского университета прикладных наук. — Никогда о таком не слышал. Что он здесь забыл? Ты посмотрела его портфолио? С кем он уже работал? — У него нет портфолио, Дэннис. А в Германии он, похоже, забыл... тебя. Ты будешь первым его профессиональным фотографом. — С какой стати? — Положи трубку, я пришлю его портрет. И ты всё поймёшь. — Антье, я не занимаюсь продвижением новичков... Но она уже закончила разговор, а перезванивать было не в его правилах. Через тридцать секунд пришло новое сообщение. Четыре сопроводительных слова и прямоугольный фрагмент с чьим-то... лицом? С небольшого дисплея в Остерманна выстрелила из тяжёлой винтовки его муза, гадкая испорченная девчонка, что не захотела быть девчонкой. Муз... с глазами, полными истомы и мрачного наслаждения. Порочная синева, бездонное озеро, полное трупов. Два озера. Их не испортил плоский залапанный экран... ещё выстрел, ещё, ещё. Перезарядка патронов. Дэннис дёрнул уголком губ. Кажется, его ранили. У присланного сокровища не было обычного в таких случаях выражения скучающего любопытства и услужливо приоткрытых, как под копирку, губ. Он даже не сделал попытки улыбнуться для своего резюме или состроить серьёзность. Или наличие ума. Или притворную живость. Или приторную радость. Он просто стоял и смотрел чуть левее фокуса чьего-то дешёвого объектива. Что? Что... Дэннис растерянно опустил взгляд на свою грудь, словно в ней правда были пулевые ранения, застряли осколки разрывных снарядов и ручьём лилась кровь. Кто-то посмел сфотографировать его мечту на нищенскую аппаратуру? Кто-то вообще посмел лишить его музу фотогеничной девственности, а его, Остерманна – права первой «ночи»?! Съёмок в темноте? Ослепления вспышкой? Того, кого он ждёт всю свою конченую жизнь? Его всегда спокойное утончённое лицо покрылось смертельной бледностью, а карие глаза будто прорезало стальными лезвиями. Красивая победа. Бескровная победа... Но пусть Антье не узнает, что уделала его. Не сейчас. Сейчас ему нужно лекарство. Дэннис вышел из квартиры Эдриана, бесшумно закрыв своим ключом, и побрёл на автозаправку за сигаретами. Кто-то должен впитать его ревность и гнев, он выдохнет их из своих лёгких вместе с новыми порциями смертельного дыма. И тогда губящая его сейчас боль в груди немного притупится.