Виски и карамель

— Тебя точно выписывают? — голос в трубке по-привычному хрипловатый и усталый. Голос отрезвляет Триш, и она наконец-то разжимает пальцы, стиснувшие стебель белой орхидеи. На линолеуме лежат несколько скомканных лепестков: видно, их она тоже оторвала, не заметив. Триш плевать, ведь эту орхидею не жалко. — Да, Джесс, — отвечает она, прочистив горло. — Меня не торопят, но до конца дня я могу спокойно собраться. На том конце провода сестра нервно ходит взад и вперёд, раскачивает полную битого стекла раковину на кухне и наконец сообщает: — Я приеду к тебе… — Глупости, — удивлённо прерывает её Триш, — я вполне могу сама одеться, спуститься по лестнице и доехать в своей машине домой. Ты не должна отвлекаться на меня. … — сейчас же, — заканчивает фразу Джонс, и Триш понимает, что с ней нельзя спорить. Гадкий осадок, оставшийся после визита матери, постепенно выветривается — как и приторно-сладкий запах её духов. Триш садится на край кровати, ругая себя, что никак не может заставить себя её прибрать и застелить. Она сидит, задумавшись, и тогда, когда медсестра со словами «Ваша одежда, мисс.» заглядывает в палату. Её вещи кладут на стул у стены аккуратной стопкой, но даже это не может заставить Триш очнуться. Лишь спустя двадцать минут, когда петли двери скрипят снова, она оборачивается, раздвинув уголки губ в неуверенно-счастливой улыбке. — Внизу сказали, что ты ещё здесь, — хлопает дверью за своей спиной Джессика и бросает сумку в угол. — Я волновалась, — наконец хмуро выговаривает она, подходя ближе. Джонс обводит палату тяжёлым взглядом, подвергая молчаливой критике пёстрые подарки, присланные фанатами радиопередачи. Глупые воздушные шары, бесчисленные цветы всех сортов и оттенков, среди которых странно выделяются потрёпанная белая орхидея и одиноко стоящие в простой цилиндрической вазе несколько гвоздик. Джессика переводит глаза с гвоздик на розы и фиалки, будто сравнивая их достоинства, и её странный взгляд не ускользает от Триш. — Я даже не знаю, откуда большинство из них, — торопливо говорит сестра, садясь на кровать. — Орхидею принесла миссис Уокер, — добавляет она обычным холодным тоном, — и она раскритиковала гвоздики. Джонс трудно удивить. После всего, что пережила Триш в детстве, неудивительно, что она зовёт свою мать так официально — куда страннее появление этой женщины здесь. — Что она хотела? — недовольно спрашивает Джессика. — Подслушивала и скандалила. Всё как всегда, — поджимает губы сестра. — Хорошо, что я не сказала ей, что меня выписывают. Позвонила тебе, лишь убедившись, что она в другом конце коридора. «Она не посмеет тронуть тебя», — думает Джонс, позволяя Триш наконец-то обнять себя, и вдруг отстраняется, внимательно вглядываясь в лицо сестры. — Постой, что, чёрт возьми, не так? — две угольные черты сжимают складку на бледном лбу, и строгие глаза из-под подрагивающих ресниц устремляют взгляд на сестру. Она проводит пальцем вдоль края волос Триш, нащупывая опухший лиловый кровоподтёк под густым тональным кремом. Триш не хочет афишировать свои раны даже в больнице, но теперь уже поздно. Несколько меньших синяков темнеют на скулах, другой — на шее… Джессике хочется взвыть. «Это я, дрянь, во всём виновата», — казнится она, положив руки на плечи Триш так осторожно, насколько может. Но та лучше знает, что нужно делать. Более неромантичного человека, чем Джессика Джонс, трудно вообразить, и она совершенно теряется, когда тонкие руки Триш обнимают её за талию. Как и каждый раз, когда они остаются наедине. «Мне так стыдно, Джесс,» — думает Триш, когда их губы сливаются. Она скорее умрёт, чем расскажет, как случайно называла Симпсона её именем. Дважды они были с ним вместе, и оба раза, сдержав стон, она машинально выкрикнула «Джессика!». Чёрт знает, что он подумал, но это и не важно сейчас, когда этот мерзавец мёртв. — Прости, — глухо шепчет она, спускаясь губами ниже, к остро торчащим, как у ребёнка, ключицам. Джонс молчит. Она не привыкла разговаривать в такие моменты. А у этих больничных пижам сзади всего одна крошечная пуговица — сверху, у ворота — и это очень удобно. Тёплая кожа на спине Триш мягко скользит под костлявыми пальцами Джессики, когда она укладывает сестру на подушку. Нависая над ней, Джонс подтягивает ноги, коленями становясь на кровать, и неловкими рывками стаскивает через голову майку. В палате тепло, но Джессику трясёт не то от холода, не то от волнения, и Триш подхватывает её под руки, мягко опуская голову сестры себе на грудь. Джонс с детства нравится так лежать, слушая стук сердца Триш и вздёрнутым кончиком носа касаясь её чётко очерченного подбородка. Несносные гвоздики снова попадаются ей на глаза, и Джессика, поморщившись, скатывается на кровать рядом, устраиваясь на боку. Эти больничные пижамы чертовски длинные, ворчит про себя Джонс, но не хочет заставлять Триш спускать с плеч расстёгнутую кофту. Плотная белая ткань изнутри мягче, чем снаружи, но ей далеко до гладкой золотистой кожи Триш, мгновенно становящейся раскалённой от прикосновений Джессики. Джонс не спускает взгляда с лица сестры, боясь случайно причинить ей боль, и плавно разжимает кулак, опуская дрожащие пальцы на внутреннюю сторону бедра Триш. «Мэйн-стрит,» — вертятся у неё в голове рваные названия улиц. «Бёрч-стрит,» — Джессика прикрывает глаза, доверяя всю работу своей умелой руке. Ветер из приоткрытой форточки звенит жалюзями и треплет привязанный к спинке кровати воздушный шар. «Хиггинс-драйв!» Триш ахает, вжимаясь затылком в подушку, а Джонс вымученно улыбается искусанными губами. Внизу живота у сестры ещё один синяк: Джессика не видит его, но, привыкнув чувствовать каждую рану на теле Триш, двумя свободными пальцами поглаживает тёмное пятно. «Кобальт-лейн…» — почти вслух повторяет Джонс, наконец расслабляя мышцы руки, и падает на простыню, забросив ноги в сапогах на бортик кровати. Сестра дышит часто и прерывисто, словно после быстрого бега. Джессика тихо ждёт, пока она придёт в себя, а потом переворачивается на живот, закидывая руку на талию Триш, и, потянувшись, едва слышно спрашивает: — Так ты что, совсем-совсем не любишь гвоздики? Триш вздыхает, путая пальцы в жёстких взъерошенных волосах сестры. Какая же она смешная, эта Джессика Джонс. Её Джессика.