Альтернатива

Мальчик сидит перед отцом, опустив глаза, смиренно сложив руки на коленях. Белая кожа, тонкая кость, брови как подсурьмленные. Мальчик, мальчик... Шестнадцатый год парню, Юсин в этом возрасте уже начал служение принцессе Чхонмён в столице. И пару лет, как возглавлял «Цветок дракона». А этот — до сих пор в рубашке с материной вышивкой по подолу, и разве что не умывается из её рук. Юсин подавляет раздражение. Мальчишка не виноват, в конце концов, что похож на мать. Ни в чём он не виноват. И его, отца, стесняется и боится... А вот надо было брать его с собой, как только подрос. Хоть в тренировочные лагеря, если уж не на поле боя, и самому учить, а не доверять выбор наставника Ёнмо. Нет же, уверился ещё со времён Чхунчху, что учитель из него никакой, и с тайным облегчением сбежал от отцовства на войну так же, как сбегал от супружества... Союз этот, унизительная сделка, навязанная обстоятельствами и только подстёгнутая явным сопротивлением Токман, с первого дня был ему тягостен. Вышло, что уязвить у него получилось только себя, а то, что ему не в чем было упрекнуть жену, делало всё только хуже. Она ни разу не сказала ему худого слова. Не укорила ни очевидной холодностью, ни столь же очевидной любовью к другой женщине. Та, другая, была королевой, а значит, по определению недоступна для всякого соперничества. Ибо кто мог бы сравниться с нею? Ёнмо выросла подле другой похожей, столь же неприкосновенной для ревности и сравнений, и хорошо знала, что это такое. И всё же во время переворота Ёнмо встала на сторону мужа против своего клана, и ходила вместе с принцессой Манмён просить за него к сандэдыну Сэчжону. Красивая, кроткая, мягкая, идеальная супруга прославленного полководца, пример для всех дам столицы. Юсин едва справлялся с брезгливостью при виде этой красоты, проглядывающей в его сыне. Кровь и плоть Мисиль, и не получается думать иначе. Сам он никогда не был красив. Даже в юности тяжеловесный, ширококостный, с крупным тяжёлым лицом, едва выйдя из детского возраста он как будто сразу превратился в мужчину, минуя хрупкую пору созревания. Притом в мужчину хмурого и неулыбчивого, с напряжённой задумчивостью во взгляде и суждениях. Его собственного отца, как Юсин теперь понимал, тоже несколько ошеломила такая перемена, но он не мог припомнить, чтобы Ким Сохён когда-нибудь не знал, как с ним разговаривать... Отец просто раз и навсегда принял с Юсином тон, как со взрослым и равным, а Юсин уважал и ценил это. Его собственный сын, очевидно, нуждался в том, чтобы Юсин отнёсся к нему, как к ребёнку. — Её величество повелела готовить войска к выступлению. Ты отправляешься со мной. — Каждое слово Юсина звучит сухо и отрывисто, как приказ: издержки многолетней военной службы, привычка полководца. Сын вздрагивает, ещё ниже опускает голову и не отвечает ничего. Командирская палатка, рассчитанная на заседания штаба, сейчас выглядит пустой, полог поднят, чтобы впустить дневной свет. Сквозняк колеблет прикреплённую к деревянной дощечке на стене карту. Тэтэгам Годо отводит глаза, у остальных убитые лица. Токчхун и Имджон отворачиваются — не желают быть свидетелями его позора, дают сохранить лицо. Кто бы мог ожидать от них такой деликатности... Но правда в том, что Юсин вовсе не убит горем и не разгневан — он пребывает в растерянности, и все его силы сейчас брошены на то, чтобы это скрыть. Я должен как-то на это реагировать, напряжённо думает он. Обязан ли я каким-либо образом проявить свои чувства? Что вообще должен делать и говорить отец, сын которого бежал с поля боя? Бросив людей, бросив меч, и был найден после битвы в какой-то канаве, едва дышащий и вряд ли соображающий, на каком свете находится... Что? Что?! Юсин делает шаг вперёд, потом так же бездумно отступает, оседает назад, на подвернувшуюся скамью, и вдруг плачет.