Два аута, раннеры на первой и третьей

G, соулмейт!au Утро Фуруи теперь всегда начинается одинаково. С быстрого сна, после которого он мгновенно просыпается. Его подкидывает на кровати, как от кошмара, хотя это вовсе не кошмар. Просто короткий сон, который он успел выучить наизусть. Он бы даже мог снять такой фильм, если бы ему дали на это денег. Во сне Фуруя бросает мяч, и тот с оглушительным хлопком влетает в кожаную перчатку. Звук получается таким невероятным, будто кто-то годами извлекал его и корректировал, достигая идеала. Когда Фуруе снится это в третий раз, он гуглит правила игры в бейсбол, жадно читает всё подряд от википедии до любительских форумов. Спустя два месяца просит маму купить ему перчатку, через три идет в клуб их средней школы и вписывает своё имя в строку начинающих. Фуруя чувствует себя ребенком, дорвавшимся до сладостей. Мяч в руках такой твердый, теплый, пальцы ложатся на него приятно, будто только и созданы для этого. Фуруя хмурится и бросает в сетку снова и снова, привыкая к ощущениям, вырабатывая от них зависимость. С тренировок на сетке в буллпен он переходит спустя полтора месяца. Кэтчер старше его на два года, выпускник, с короткой стрижкой ёжиком, доброй улыбкой и командирским тоном — образец хорошего сэмпая — говорит: — Я подожду. И Фуруя позволяет себе ещё полминуты. Настраивается, будто подкручивает антенну у старого радиоприемника. А потом бросает, застывает в этом мгновении, пока летит мяч, на целую вечность. Но вечность заканчивается. Полет обрывается хлопком о перчатку. Фуруя выдыхает, расслабляет плечи, и запоздало понимает, что звук не тот. Казалось бы, ну какая разница. Та же перчатка, тот же мяч, тот же Фуруя. Но звук не тот! — Хорошая подача, — говорит кэтчер-сэмпай. Фуруя краснеет, кивает, одними губами отвечая «спасибо», и ловит мяч, чтобы бросить его снова. Не буду же я отказываться от каждого кэтчера, пока не найду нужного, решает он. К бейсболу Фуруя прикипает быстро и бесповоротно. Втягивается, всасывается, растворяется. В какой-то момент его разгоняет так, что кажется, мяч сейчас прорвет пространство и очутится где-нибудь в параллельной вселенной. Бросай он его вверх, тот бы точно достиг космоса. Даже атмосферу пронзил. Метеориты в ней сгорают, а мяч Фуруи бы не сгорел. Вылетел на орбиту и крутился вокруг земли маленьким безымянным спутником. Но восторг от собственной силы быстро сменяется разочарованием. Его собственным и чужим в нем Звук удара о перчатку теперь Фуруя слышит только во сне. Его подачи не могут поймать даже самые хорошие кэтчеры-сэмпаи. Место в основе уходит какому-то высокому, как шпала, первогодке. Фуруя смотрит на него со скамейки запасных, и слушает один за другим неправильные чужие звуки. Журнал с Миюки Казуей домой приносит мама, в стопке с другими про домоводство, выращивание многолетних растений и макраме. У Фуруи живот сводит, будто ему аппендицит вырезают без наркоза, когда он видит фото и имя под ним. И если это не знак — то что? У его матери под лопаткой имя отца, у дедушки с бабушкой одно родимое пятно на двоих, а у Фуруи вот сон со звуком, и он страшно завидует тем, кому вся эта небесная канцелярия сделала жизнь проще. У Миюки Казуи смешные желтые очки и улыбка, от которой Фуруе начинает припекать уши и шею. Про Миюки Казую пишут, что он способен поймать любую подачу. Фуруя готов проверить, а что остается? Он вырывает страницу из журнала и вешает её над рабочим столом на желтый скотч в тон чужим очкам. От разговоров о Токио мама уходит целую неделю, но всё-таки сдается, едва не плача. Фуруя ждёт окончания учебного года, и ему кажется, что время начинает тянуться дольше, будто назло. Под взглядом Миюки Казуи он решает домашку и пишет тесты, пьет чай с маминым печеньем и собирает вещи, когда до отъезда остается всего ничего. Весна в этом году холодная, даже по меркам Хоккайдо, и на поезд Фуруя садится в теплой куртке и ботинках. Складывает на верхние полки сумки с вещами, ставит в ноги чемодан со сломанным колесиком, приваливается к стеклу, игнорируя урчащий от голода живот, и засыпает. Ему снится его сон, его звук, но картинка не обрывается в привычном месте. Фуруя слышит голос, голос говорит «монстрик», а потом ещё «а ты мне нравишься». Фуруя просыпается и долго моргает, не сразу понимая, где он. Поезд чуть заносит на повороте, за окном мелькают бетонные многоэтажки и пестрые рекламные вывески. Фуруя дышит тяжело, горячий воздух жжет легкие. Чем ближе они к Токио, тем горячее. Будто в тело через вену пускают кипяток. Выходя на станции, он снимает куртку, и остается в одной футболке. В Токио весна распускается бело-розовыми бутонами сакуры. В Токио Миюки Казуя, который по слухам может поймать любую подачу. И Фуруя почему-то знает, просто знает, что на этот раз звук будет именно тот.