Два аута, раннеры на первой и третьей

курамию на ключи «прыгнуть в ледяную воду», «делиться одеждой», драма, PG-13, обсценная лексика, не бечено Общественный бассейн давно закрыт, но воду еще не спустили. После того, как Миюки безуспешно пытается перемахнуть через ограду, Курамочи взламыват замок завалявшейся в кармане скрепкой и крышкой от банки газировки. Курамочи это нахуй не надо, но у Миюки свербит в одном месте, и проще согласиться, чем объяснять, почему нет. Правильный парень Миюки Казуя нормально учится в универе, подрабатывает по вечерам, спортсмен, красавец, готовит, лучше любой отчаянной домохозяйки. Только вот иногда его внутренние черти устраивают шабаш и просятся наружу. И в такие моменты черти Курамочи неконкурентоспособны, им остается только подчиниться. Потому что Курамочи любит, не может надышаться, как фанатка на концерте любимой группы, срывается среди ночи прямо из постели, взламывает общественные бассейны, просто потому что Миюки Казуя так захотел. Иногда Курамочи серьезно думает, не отвести ли Миюки к психологу с этими его закидонами, иногда шутит, что тот подхватил от Савамуры ебланизм воздушно-капельным, но каждый раз идет на поводу. Миюки даже не пьян, хотя умело притворяется. Снимает ветровку, кроссовки с носками, оставляет их на лежаке и подходит к краю бассейна. Курамочи держит его за кофту, как собачонку, хотя прекрасно понимает, что собачонка на поводке это он сам. — Ты заработаешь пневмонию и сдохнешь, — заботливо сообщает он. — Ты будешь скучать? — издевательским тоном отвечает Миюки, оглядываясь через плечо. Курамочи толкает его в спину и смотрит, как тот смешно плюхается в воду, а потом выныривает, убирая намокшую челку с глаз. Очков на нем нет, он давно перешел на линзы. Хорошо, наверное. Или плохо. Курамочи очки нравились, он их даже любил, никак не может привыкнуть, что их больше нет. — Сука, — шипит Миюки, выбираясь на бортик. — Разве ты не этого хотел? — Просто помочить ноги, я же в одежде! Курамочи отступает, предвидя месть, и рука Миюки хватает воздух. — Можешь взять мою одежду. — А ты сам? На лице Миюки недоумение. Он вдруг какой-то виноватый и осунувшийся. Черти наелись и улеглись спать. Сейчас выход рефлексии, а потом нежности, той самой, ради которой Курамочи и тащится к нему по первому звонку. Уже полтора года, с тех пор, как Миюки из-за травмы запретили играть всерьез. Все равно же играет, осел, но не так как хотел. — А я закаленный, жизнь с тобой, знаешь ли… И до моей квартиры тут недалеко. Он снимает с себя футболку и спортивные штаны, оставаясь в одной куртке с трусами. Миюки переодевается молча. Он знает, если Курамочи предлагает, надо брать и не спорить. Потому что этот разговор затертая пластинка: ты и так всегда берешь, ничего не смущаясь, время, силы, эмоции, меня всего, отчего бы не заткнуть свой противный рот и не взять еще всего лишь одежду.