Два аута, раннеры на первой и третьей

савамэи на ключ "длительный неосознаваемый юст", PG-13, пре-слэш С тренировки они возвращаются вместе и глупо толкаются, поднимаясь по лестнице, шипят и пихают друг друга локтями в дверях. Савамура оказывается ловчее и врывается в прихожую первым, победно вскидывая кулаки вверх. Мэй осторожно заходит следом, фыркает, стягивает кроссовки и аккуратно ставит их у порога. Савамура быстро раздевается, включает обогреватель, протягивая к нему промерзшие руки. Он всегда куда-то торопится, и Мэй так привык, что даже находит это забавным. — Ну и дубак на улице, — ворчит тот, как маленький. — Не люблю зиму. Никогда к ней не привыкну. Мэй закатывает глаза и достает из шкафа кружки с эмблемой «Файтерс», бросает в них чайные пакетики, пахнущие ромашкой и еще какой-то белибердой. — Разве тебя не звали в Фукуоку, почему не пошел? Жил бы сейчас на юге, загорал на солнышке. Плечи Савамуры вздрагивают, он отворачивается к холодильнику и бормочет под нос что-то невнятное про то, что когда слишком жарко — тоже не хорошо. Его волосы после шапки торчат в разные стороны, футболка задирается, оголяя поясницу с аккуратными ямочками, а на шее виднеется красный след, натертый воротником. Мэй видит Савамуру каждый день на протяжении последнего года, за исключением редких каникул, когда они разъезжаются по домам. Видит его в форме на тренировочном поле, в трусах, распластавшегося на футоне, в футболках с надписями на английском, которые тот так любит. В этой тесной квартире на двоих, что они снимают, смотреть кроме как на Савамуру не на что. Вот он и смотрит. А в других местах взгляд прилипает к Савамуре неосознанно, по привычке. Савамура поднимается, прихватывая из холодильника два пуддинга, и протягивает Мэю один. Чай они пьют, устроившись за столом бок о бок. Смотрят запись тренировки, обсуждают, умудряясь пару раз поругаться, потому что «Нарумия Мэй, ты много о себе мнишь!» и «Поговорим, когда тебя начнут выпускать не только на тренировочные матчи». Савамура пыхтит и громко тянет чай, а Мэй качается на стуле, посасывая чайную ложку. Еще один вечер, похожий на много других. Мэй ни за что не скажет вслух о том, как они ему нравятся. На кухне, где третий уже бы не поместился, они говорят, спорят, шутят и просто молчат. Молчать Савамура, как оказалось умеет, пусть практикует это редко. А еще Савамура умеет заботиться, хотя по нему ни за что не скажешь. Поэтому, когда Мэй стонет, наклонившись за сваленной на пол толстовкой, его быстро усаживают на стул и принимаются разминать затекшие плечи и шею. Мэй утыкается подбородком в грудь и внутри все начинает буквально звенеть от удовольствия. Чужое дыхание щекочет ухо, и Мэй дергается, сдерживая смешок. Савамура рук не убирает, и не отстраняется, давит сильнее, разминая самые болезненные точки. — Говорю тебе, перед тренировками надо хорошо растягиваться, чтобы такого не было, — заумно вещает Савамура и дышит часто, будто только что пробежал кругов десять по полю. Мэю так хорошо, что он даже забывает ответить что-нибудь. Расстояние между их футонами за год сокращается с максимально возможного метра до нуля. Потому что зима тут действительно холодная, а от обогревателя толку чуть. Потому что, если футоны лежат рядом, в комнате помещается еще небольшой комод. Вот сколько причин, думает Мэй и засыпает, разглядывая в глухом свете ночника лицо спящего Савамуры. Просто потому, что смотреть тут больше не на что.