31-я весна

Разумеется, официально никто не запрещал омегам играть в футбол. Тем не менее, все прекрасно понимали, что будущего у омег нет, будь они хоть трижды талантливы. Никому не нужны были постоянные вопросы о происходящем в раздевалке, клубам не нужно было неодобрение болельщиков: всё-таки в подавляющем большинстве фанатами были альфы, до сих пор уверенные, что омеги должны сидеть дома, а если и работать, то не высовываться. Как бы то ни было, некоторые омеги всё-таки рисковали и связывали свою жизнь с футболом. Они жили на блокаторах, не имели семьи и навсегда забывали о возможности родить ребёнка, а редкие люди, посвящённые в тайну, хранили её пуще жизни. Каждый из них понимал, что стоит на кону, знал едва ли не с рождения. А главное — они вели себя так, чтобы никому и в голову не пришло крикнуть в сердцах что-то вроде «Ну что ты как омега?» Максвелл не имел привычки рыться в чужих вещах. В отличие от новоиспеченного соседа он знал, что такое личное пространство, и уважал его. Златан лишь пару часов изображал благодарность и раскаяние в собственной глупости, а потом принялся раскидывать по квартире свои вещи. Всего через пару дней Максвеллу стало казаться, что они живут вместе целую вечность. И Максвелл честно не интересовался нераспакованной сумкой, что всегда стояла у изголовья матраца, ему хватало остальных вещей Ибры, на которые он где только не натыкался. И если бы не небрежно брошенные посреди комнаты бутсы, о которые Максвелл споткнулся, не заметив, и не огромная кружка горячего чая, что была у него в руках, эта тайна так и принадлежала бы одному Златану. Сумка промокла насквозь, Максвелл подтащил её к батарее и открыл, чтобы просушить содержимое. Внутри были таблетки. Много, очень много блокаторов. — Блядь, ты охуел? — у Златана был талант появляться в самые неподходящие моменты. Что ему стоило прийти минутой раньше? — Ну, по крайней мере, это объясняет, почему ты ведёшь себя, как ублюдочный мудак. Спать они начали только в Интере. Златан к тому моменту вёл себя, как мудак, не столько потому, что пытался скрыть свою природу, сколько от того, что эта самая природа пыталась взять над ним верх. Блокаторы заглушали его собственный запах омеги, а так же притупляли запах окружающих альф, и всё-таки это было недостаточно: с каждым днём было всё сложнее и сложнее находиться в компании альф и не иметь возможности отдаться. Максвелл хотел было предложить свою помощь, но понимал, куда будет послан, так что не вмешивался. Пока однажды Златан сам не прижал его к стенке. К огромному сожалению Максвелла, сильно легче от этого не стало: Златан ревновал его ко всем встречным омегам — а уж если у омеги ожидалась течка, то и вовсе становился неуправляемым — но, стоило ему об этом сказать, как он отнекивался самым ублюдочным образом. К ещё большему сожалению Максвелла, он слишком поздно понял, что полюбил этого ненормального омегу. Процесс принятия своих чувств — как ни странно, с обеих сторон — и понимания, что, несмотря на мечты, детей у Максвелла не будет, проходил тяжело и совпал с пребыванием в Барселоне. Ничем хорошим это закончится не могло, так оно и вышло. Выясняли отношения, как в глупом фильме — в «самом романтичном городе». Чудо, что Париж выстоял, на самом деле. — Убирайся. — Это моя квартира. — Прекрасно, тогда я сам уйду. Максвелл тяжело вздохнул, понял, что поспать не удастся, и включил свет. — Златан, что на этот раз? — Ты меня не любишь. Перед глазами Максвелла неторопливо проплыли все прожитые вместе годы, скандалы, выяснения отношений, канувшие в бездну мечты… жаркие ночи, отпуск на необитаемом острове без блокаторов, одуряющий запах Златана, в кровь прокушенная рука, чтобы сдержаться и не допустить сцепки во время течки. — Даже не знаю, как на это реагировать, если честно. Ладно, с чего ты это взял? — Ты альфа. Как же Максвелл ненавидел этот тон: будто, да что тут ещё нужно объяснять, всё же и так ясно! — Я в курсе. — Но ты никогда не требовал от меня детей. Ты хочешь, я знаю. Значит, ты считаешь меня недостойным и просто ждёшь, как бы избавиться. А может, у тебя уже кто-то есть. Максвелл про себя досчитал до десяти. Посмотрел на Златана и посчитал ещё раз, уже до двадцати пяти. — То есть, чтобы доказать свою любовь, я должен инициировать сцепку, заделать тебе ребёнка, похерить всю твою карьеру, всё, к чему ты с детства шёл, и разрушить твою жизнь? Отлично, у тебя, кажется, через неделю течка, так и поступим. Договорились, Златан. Уточни, ты после этого скажешь, что тоже меня любишь, или просто свернёшь мне шею? А вообще, ты прав: уберусь-ка я отсюда. А объятия у Златана стальные, не зря он столько работал над своим телом. Максвелл в очередной раз подумал, как же природа могла так ошибиться? С другой стороны, будь Златан альфой — разве у них было бы вот это всё? «Что всё, Максвелл?» — чертов внутренний голос. Максвелл привычно его проигнорировал. — Я не должен был. — Да ладно. Проехали. Улеглись обратно, выключили свет. А потом Златан фыркнул. Не ухмыльнулся (усмехнулся, оскалился, криво улыбнулся, нужное подчеркнуть), а счастливо фыркнул. — Ты чего? — Я просто представил их лица, когда они узнают, что их столько лет нагибал омега. Максвелл тоже представил, через мгновение оба смеялись в голос. — Ты уверен? — Да. Хочу на это посмотреть. Не то чтобы Максвелл ожидал услышать что-то другое. В принципе, его это устраивало: тут действительно не нужны были никакие слова.