Отторжение

Сотни чужих рук. Тел. Взглядов. Они даже не замечают этого. Прикосновений. Откровенных взоров. Меня тошнит от них. Тошнит настолько сильно, что кажется, вот-вот я не сдержусь, вот-вот мысленная тошнота перейдёт во вполне физическую. Я ужасно хочу домой. Дома можно будет смыть с себя всю грязь, полученную на улице. Дома можно будет вздохнуть свободно, не боясь ненароком вдохнуть чужое дыхание. Мочалкой натирать кожу, пока не покраснеет, пока не начнёт сочиться кровь там, где кожа особенно тонкая. Выпить тёплого молока со свежей булочкой — в конце концов, именно ради них ведь я и пошёл на такие жертвы. Я, впервые за четыре месяца, надел уличную одежду, кеды, и вышел из дома. Я прошёл два квартала — на пешеходном переходе меня чуть не сбила машина. Визг тормозов и мат водителя до сих пор отдаются громогласным звоном в моем сознании. В магазинчике-пекарне было достаточно много людей. А на кассе очередь — для меня — огромная. Восемь человек передо мной. Я. Два человека сзади. Пышногрудая девушка, в туфлях на высоком каблуке, дышала мне в ухо. Я попытался отодвинуться от неё, но тогда мне пришлось бы прижаться к обширной спине лысоватого мужчины впереди. Это было бы ещё хуже. Наверное. Потому что в следующий момент девушка сделала шаг вперёд и положила руку на стол возле кассы, так что теперь я чувствовал не только её дыхание, но и прикосновение её руки. На меня начала накатывать паника: бежать некуда. Я тут один, в окружение людей. Очередь двигается безумно медленно, а продавец смотрит на меня так, будто отлично понимает, что со мной. Понимает и злорадствует. И незамедлительно этим воспользуется. Я пытаюсь «заземлиться» — шесть вещей, которые я могу видеть. Пол. Потолок. Касса. Булочки. Холодильник с молочными продуктами. Дверь. Четыре вещи до которых могу дотронутся. Касса. Стол возле неё. Чупа-чупсы на кассе. Шоколадки на стойке около меня. Две вещи, которые могу почуять. Запах булочек. Запах духов девушки позади меня. Одна вещь, которою могу почувствовать на вкус. Кладу в рот леденец, который предусмотрительно взял из дома, когда выходил. Знал, что паника, рано или поздно, придёт. «Заземление» не особо помогает, но немного отвлекает, и я замечаю, что наконец подошла моя очередь оплачивать свои покупки. Продавец зловеще улыбается мне. Здоровается. Спрашивает, есть ли у меня их скидочная карточка. Я пытаюсь ответить ему внятно, громко и не переходя на фальцет, но поняв, что не способен на это, просто отрицательно мотаю головой. Хотя сказать «просто», значит соврать. Шея, казалось, утратила всю гибкость, застыла, а голова стала чугунной, тяжелой, неповоротливой. Во рту, несмотря на леденец, пересохло. Мучение, пока продавец пробивал продукты, пока называл цену, пока я искал нужную сумму, пока складывал дрожащими руками булочки и молоко в пакет, кажется бесконечным. Наконец, мне удаётся выйти. На улице люди чуть реже. Я выдыхаю. У меня есть два варианта: либо поехать в маршрутке, будучи, скорее всего, облепленным людьми, и прибыть домой через три минуты, либо десять минут идти пешком. Сложный выбор. Но в пакете горячие булочки. А дома душ, кот и компьютер. Я пошел на остановку. В маршрутке, к счастью, оказалось всего два человека. Я судорожно вздыхаю, вспомнив ещё одну особенность маршруток, и, набрав побольше воздуха, настолько громко, насколько могу, прошу остановить маршрутку на остановке. Собственный голос меня раздражает. Противный, пропитанный страхом, а от того высокий. Когда маршрутка, наконец, останавливается, я выбегаю из неё и бегу до самой квартиры. Несмотря на жару и на то, что я взбежал на третий этаж, мне холодно. Футболка на спине пропиталась потом и прилипла. На лбу выступила испарина. Я кидаю на пол пакет с покупками и вбегаю в свою комнату. Срываю с себя уличную одежду, пью воду залпом из бутылки, стоящей на моем столе, и забиваюсь в угол кровати. Через несколько минут я могу дышать уже свободнее, но мне все ещё очень холодно. Я, кутаясь в плед, иду в душ, ставя по пути молоко в микроволновку. Под тёплыми струями хорошо. Прикосновения нежной, чуть горячей воды не похожи на прикосновения людей. Они мягкие, обволакивающие, успокаивающие. Я закрываю глаза и стараюсь усмирить свое дыхание. Мне наконец-то тепло, наконец-то я спокоен. Из кухни слышится противный писк микроволновки, и я быстро выскакиваю из душа, наспех вытираюсь и иду есть. Булочки ещё тёплые и идеально сочетаются с горячим молоком. Можно сказать, мои мучения были не напрасны. Я наливаю молока коту. Для него это настоящий праздник — обычно я кормлю его сухим кормом и консервами, срок хранения которых больше полугода. Правда, себя я кормлю почти тем же — дошираком и консервами. И то, редко. Очень часто бывает, что я просто-напросто забываю про еду. Как и про сон, и про остальные необходимые действия. Я работаю через интернет, деньги получаю на счет, почти ничего не покупаю, ничего не готовлю. Все мои друзья в интернете, развлечения, работа… Там вся моя жизнь. А так как интернет живет независимо от расстояния и времени, я отвык о них заботиться. Иногда, меня это в себе раздражает. Раздражает, что я не могу, даже в видео-чатах, разговаривать, могу только писать, иначе меня настигает паническая атака. Да и когда я пишу, я все равно чувствую себя неуютно. Но это можно пережить. Это еще терпимо. Я беру молоко и булочку и перехожу из кухни в комнату, за компьютер. Мне вчера поступил заказ, который надо закончить до сегодняшнего вечера, а я тут прохлаждаюсь. Негоже. На колени мне запрыгивает мой кот. Он большой, пушистый и теплый, и мне кажется, что он идеально сочетается с моей едой и с накатившим на меня умиротворением от того, что я, наконец-то, дома. Сейчас, мне очень уютно и хорошо. Бывает, что мне становится невыносимо мое одиночество, невыносим тот факт, что вся моя жизнь в иллюзорном пространстве нулей и единиц. Если бы я оказался в матрице, уверен, ничего бы не изменилось. Без всякого порабощения роботами человечества, без всякого принуждения, я ушел в свою собственную «матрицу», и не желаю её покидать. Но все познается в сравнении. И выйдя на улицу, я в очередной раз убедился в своем выборе. Я не могу контактировать с людьми. Это слишком сложно — говорить вслух, это слишком страшно — касаться других людей, это слишком противно — слышать свой и чужие голоса. Я помню, как однажды, в порыве чувств, написал своей подруге, что хотел бы сейчас быть рядом с ней и обнять её по настоящему. Я до сих пор не понимаю, как могло такое прийти мне в голову — я же ненавижу трогать других людей, а объятия с детства вызывают у меня приступы паники — мне кажется, что я задыхаюсь, что я умру из-за близости ко мне другого человека. Мне и себя-то иногда слишком много. Молоко кончается как всегда внезапно и невовремя — булочка еще осталась. Мне приходится сходить на кухню еще раз — налить себе молока, неся на руках кота, и вернуться. Впрочем, это вовсе не плохо. В конце-концов, у меня нет холодильника, так что надо выпить это молоко поскорей. Я устраиваюсь поудобнее в своем кресле и открываю окошко переписки с заказчиком. Пришло время поработать, а страхи оставим ненадолго. До следующего живого общения. Или до следующего раза, как мне захочется такого безумия, как молоко с булочкой.