Долгий сон статуи

Вдруг кованого гипса нагота была крапивой зажжена, и слово всю облегло ее, и чернота в ней расступилась и сомкнулась снова. (И. Бродский)

- Ну что там? - шепотом спросил Женя. Она стояла у окна, спрятавшись так, чтоб ее не было видно снаружи, и внимательно наблюдала за участком улицы перед домом Фетисова. Пат же рылся в бумагах скульптора с энтузиазмом Шерлока Холмса в доме негодяя Милвертона. - Пат, а ты заметил, что у него в ру... - в голосе ее было беспокойство. - Смотри, это он своего мертвого бойца копировал. Женя взглянула на набросок углем и снова отвернулась. - Все равно у него не получилось, - пробормотала она. И вдруг опрометью кинулась к выходу. Пат, ничего не понимая, схватил перевязанную бечевкой старую папку и пачку последних набросков и побежал за ней. Они проскочили темнеющий сад, полный неподвижных изваяний, Женя осторожно выглянула из калитки. Улочка была пуста - дом скульптора стоял последним, дальше начиналась территория, которая раньше была зоной отдыха, а когда вода отступила и ушла, превратилось просто в пустырь. - Ты куда? Пат решился окликнуть Женю только когда они отбежали достаточно. Женя бежала легко, ритмично взлетали ее длинные ноги. - Куда ты? - повторил Пат, едва поспевая за ней. Женя не отвечала, но на бегу свернула в проулок - самая короткая дорога к музею. Дорога, которую он же ей и показал. - У него не получалось. И у него был лом... - бросила Женя. Мимо них неслись темные вечерние глухие заборы, а потом тыл особняка Ольховских выпрыгнул из-за большой шелковицы. Музей в свете заходящего солнца казался настороженным, и Пат невольно замедлил шаг - вход в подвал, в запасник, зиял черным отвором. - Нет!.. - простонала Женя, прибавляя ходу. Бегала она быстрее, чем все, кого знал Пат - длинное тонкое тело ее было словно создано для бега, легкое и стремительное. Она молнией метнулась в подвал, но замерла на пороге. - Где тут чертов свет? - оглянулась она Тусклые трубки замигали, зажужжали, устанавливая зыбкую власть света над тьмой, и Женя кинулась вперед, но споткнулась о попавшийся под ноги кусок бетона. Пат опередил ее, обогнул большую коробку - и замер, услышав слабый шорох. - Дяденька Фетисов! - тонким срывающимся голоском позвала Женя. Но вместо ответа они услышали тихий, но несомненный звук - так скрежещет камень о дерево. - Он разбил ее... - созерцая ошметки бетона, пробормотал Пат. Женя подняла то, что было когда-то куском гимнастерки - даже в тусклом свете газовых трубок можно было различить пуговицы застежки. Внутренняя поверхность была на удивление гладкой - бетонный кусок словно облегал нечто, как обычная одежда. Пат попробовал пальцем. - А бабушка говорила об адгезии, - вспомнил он. - Если бы бетон намазывали на мрамор, была бы адгезия, бетон нельзя оторвать так гладко. Что-то шевельнулось в углу,и оба резко обернулись туда. За сваленными как попало коробками и чучелом лисы стоял человек. Пат схватил бетонный кусок из Жениных рук и с усилием поднял, готовясь защищаться, - неизвестный в неверной полутьме показался ему просто огромным. Придурок, мысленно обругал он себя, чувствуя, как подгибаются ноги, - по городу бродит убийца, а ты на ночь глядя полез с девчонкой в подвал... Пат почти не соображал от страха - человек, оттолкнув ногой коробки, сделал шаг к ним. Он был весь в бетонной пыли, плечи и грудь покрыты кровоточащими ссадинами, и на ногах он держался не очень твердо. А еще - он был голый. Полностью. Пат едва сдерживался, чтобы не заорать, завизжать - позорно, во весь голос, но тут из-за спины его послышался сдавленный, севший голос Жени. Она сказала какое-то слово, которое Пат не разобрал, но которое, очевидно, понял неизвестный. Он остановился, в упор разглядывая их. И вдруг, зашатавшись, начал оседать на пол, словно ему подрубили ноги. Весь испуг Пата куда-то пропал. "У него был лом", сказала Женя. У Фетисова... Но главное - Пат теперь твердо был уверен, что знает... то есть знал этого парня. Когда-то давно, очень давно. Так давно, что это теплое, родное и чуть снисходительное чувство, которое припомнилось сейчас, почти стерлось. И он, отбросив свое бетонное "оружие", кинулся вперед и подхватил падающего. Пат ощупывал ребра неизвестного на предмет переломов. На голове крови нет, а ссадины выглядят так, словно он вылезал из какого-то узкого тоннеля и ободрал кожу. - Женька, да помогай же! - Но Женя словно оцепенела и продолжала смотреть на неизвестного расширившимися от ужаса и изумления глазами. И снова она произнесла, вернее, прошептала слово, из которого Пат разобрал только кончик - что-то вроде "-айос". - Да блин, ну помогай! - сидеть вот так с незнакомым мужиком на руках в планы Пата не входило. - Позвони куда-нибудь!.. Он запоздало понял, что "где-нибудь" на сообщение о найденном в подвале музея голом полумертвом парне могут отреагировать очень предсказуемо, и эта предсказуемость им с Женькой не понравится. Но, видно, Женя и сама что-то такое сообразила - во всяком случае она вышла из ступора и нерешительно присела рядом с Патом. Провела рукой по лбу парня, по длинным волосам, которые казались сейчас седыми от бетонной пыли. - Не надо никуда звонить... - а потом позвала, явно обращаясь к лежащему. Она произнесла несколько слов все на том же незнакомом Пату певучем языке. Веки неизвестного дрогнули, он открыл глаза. - ...гения, - одними губами прошептал он. Пат даже не успел удивиться, что этот мистер Некто, шатающийся голым по подвалам, знает Женьку да еще величает ее полным именем, как коротко мякнул ее мобильный. - Проклятье, здесь почти не ловит, - пробормотала Женя, попытавшись ответить на вызов. И словно проснулась, тут же развив бурную деятельность. - Есть какие-то шмотки? Пат вспомнил про рабочую одежду, которую запасливая бабушка хранила тут в шкафу, на случай больших весенних авралов по уборке музея, когда старшеклассники приходили отрабатывать практику. - Есть в шкафу, за вон тем ящиком. Женя метнулась в угол и, едва не оторвав ветхую дверцу шкафа, завозилась там. "Не знаю... что из этого налезет..." - слышался ее голос. Наконец она вынырнула из недр шкафа с какой-то старой олимпийкой и растянутыми спортивными штанами. Общими усилиями они напялили это на неизвестного, причем Женя все время щебетала что-то успокоительное все на том же птичьем пришепетывающем языке. Подвальный нудист, как показалось Пату, смотрел на одежду если не с опаской, то, во всяком случае, как на диво невиданное. Но слова Женьки примирили его с необходимостью надеть штаны и олимпийку, которую едва удалось натянуть на его плечи. - Я думала, она получше тянется, - бормотала Женька, с женской тщательностью разглаживая и оправляя олимпийку и стараясь придать вылинявшим, с пузырями на коленях спортивкам хоть какое-то подобие приличного вида. - Отведем его к тебе, - неожиданно сказала она. Пат изумленно моргнул - Женя еще ни разу не пыталась напроситься к нему в гости, да и к себе не приглашала. - Нельзя же его тут оставить, а у меня мама... нервничать будет, сам понимаешь. Твоя бабушка вроде более спокойная. Пату ничего не оставалось, как кивнуть, подчиняясь Жениному напору - его бабушка была мировой бабушкой, и он поспешил уверить себя, что в том, что он притащит домой неизвестного парня в компании со слабо знакомой бабушке девчонкой, нет ничего такого. Они вышли из подвала - после успокаивающих Женькиных речей парень послушно двинулся с ними, - и Женя тут же вытащила телефон. - Да... прости, что-то не ловило. Мам, я у Пата Ольховского, в гостях... Да, со мной все нормально, если я задержусь, то останусь у него ночевать... Что? Нет, его бабушка еще не пришла, но как только придет - я тебе позвоню... Да. ... Ну мам, ты же меня знаешь... Угу... Мам, ты лучше всех. Пока. Женя дала отбой и обезоруживающе улыбнулась Пату. - Спасибо. Ты правда очень выручил. Пат, а... как твое полное имя? - Она взглянула на неизвестного и потом снова на Пата. Этот вопрос Пат ненавидел, как, собственно, и свое дурацкое полное имя. Но сейчас был не тот момент, чтобы упираться. Женя снова что-то сказала незнакомцу. Тот легонько кивнул и изучающе взглянул на Пата - глаза его в полутьме показались Пату светящимися изнутри мягким серо-серебристым светом. Как отблески на воде. - Это Лайос, - сказала Женя, указывая на парня. - Меня можно просто Пат, - ответил Пат, багровея, и протянул руку. Что-то изменилось во взгляде незнакомца, мелькнуло какое-то растерянное, почти умоляющее выражение, когда он крепко, но осторожно, пожал Пату руку, причем не ладонь, а запястье. Рука у него была жесткой, ладонь и ребро загрубело как у каратиста. Пат неожиданно для себя стиснул в ответ запястье парня - и ощущение от странного рукопожатия показалось удивительно знакомым. *** Алекс Куретовский легко впрыгнул в автобус, занял место сзади в углу, сунул в уши наушники и приготовился продремать все пять часов до Н. Перезвон струн, вливавшийся из наушников, убаюкал его, перед глазами закрутились бесконечные пестрые меандры, мягко завращались свастики на орнаментах, мелькнули невозмутимые, как улыбка Будды, лица статуй. Сначала лупоглазые улыбающиеся крито-микенские куросы, потом уже гораздо менее лупоглазые, спокойные и прекрасные лица классического периода. Страдальческие, искаженные, будто скрученные судорогой лица эллинизма - один Лаокоон чего стоит или Скопасова "Голова раненого". И никакой тебе портретности - это вам не римляне. Греки в основном не снисходили до земной индивидуальной неправильности. Память Алекса перебирала все те сотни бронзовых и мраморных лиц, которые он отсмотрел и замерял. Все же великая вещь - прогресс: ну кто бы позволил ему ощупывать и обмерять кронциркулем статуи Лувра, Ватикана или Уффици? Да и в родных музеях не очень-то пускают таких вот простых аспирантов, вроде него. А со всякими полезными программами и с мозгами, умеющими их использовать, достаточно иметь хорошие фото с разных ракурсов. Что уже гораздо более достижимо. Лица... лица... Он едет в Н... От этой мысли вдруг стало так хорошо, что Алекс улыбнулся. Что-то там было такое, в этом городишке, от чего губы сами растягивались в улыбке. Гулкая пустота маленького музейчика, бюст Тертуллиана, строго взирающий на посетителя из угла. Та странная статуя в подвале - ради которой он, собственно, и едет теперь. Алекс был убежден, что это не что иное, как копия какого-то античного оригинала. Однако он пересмотрел сотни фото, но не обнаружил той скульптуры, с которой могла бы быть сделана эта копия. Неизвестный науке зверь, мелькнула фраза из какого-то мультфильма. Но нет, это светло-серое бетонное лицо с чертами то ли бога, то ли полубога не было непосредственной причиной ощущения счастья, которое все росло и росло в Алексе. С каждым поглощенным автобусом километром. С каждым промельком столба за окном, с каждой остановкой. Причиной этого счастья не была и встреча с Жоркой Вольманом. Жорка, собственно, и устроил поездку, заявив, что кое-что могло бы заинтересовать "будущее светило гробокопательства и настоящего духа темных пучин" - так он сказал, намекая на интерес Алекса к древним культам. Хоть и десятью годами старше, Вольман был лучшим и самым понимающим другом и, пожалуй, единственным, кто не закатывал глаза к потолку, когда немного расслабившийся в компании Алекс начинал говорить о своих изысканиях. Автобус подпрыгивал все чаще, потому что дорога неотвратимо ухудшалась, а вблизи Н. и вовсе превращалась в асфальтовую версию стиральной доски. Но Алексу было не привыкать, изнеженностью он не отличался. На повороте с трассы на Н. автобус хорошенько тряхнуло, тетка с сумками и корзинами рядом с Алексом утробно охнула и тяжело навалилась ему на бок. С возмущением глянув на тетку, Алекс забился в самый уголочек и постарался не думать о том, что увидел на самой грани сна - медленно-медленно падающую баночку с вареньем и испуганные серо-голубые глазищи над ней. Робкие пальцы под своими пальцами, пальцы, удержавшие баночку. Тот паренек... Пат. Как, интересно, его полное имя? Пат Ольховский - звучит как псевдоним поэта. Интересно, пишет ли он стихи? Но, вне зависимости от стихов, мальчик был причиной слишком поспешного отъезда из Н. Прошло полгода, и уж конечно, всякие царапинки давно затянулись и думать о них было легко. Зажужжал в кармане поставленный на беззвучку мобильный. - Жорка? - Алекс, слушай меня внимательно, - сказали в трубке. - На автостанции тебя встретят и сразу отвезут в гостиницу. И никуда по дороге не заходи. Никуда, Алекс, понял. Я освобожусь и зайду за тобой, поедем перекусить. Понял? - Вас понял, сэр, - с беспечностью вечного штатского ответил Куретовский, и в трубке дали отбой. Жорка решил поиграть в таинственность? Это было на него не похоже, да и в голосе не было шутовства - голос был слишком серьезным и озабоченным даже для Жорки. *** Лайос сидел на полу, настороженно оглядываясь. Он уже сходил в душ - перед этим, как понял Пат, Женя долго объясняла ему, что это такое, так что с душем он справился вполне. Теперь Лайос был вымыт и чист, и одет в трикотажные шорты Пата. Мокрые волосы казались сперва темными, но высыхая, посветлели до пепельно-русого. Женя уже созвонилась вторично с мамой и очень решительно заявила что нет, не надо присылать дядю, чтобы проводить ее домой. Она останется и придет утром - тут у них интересная беседа, добавила она слишком уж легкомысленным тоном (Пат покраснел до ушей). Женя сперва все время бегала на кухню то за тем, то за другим, словно пыталась этой суетой изгнать какие-то свои беспокойства. Получалось у нее плохо - Пат видел, что на ней буквально лица не было. Она боялась. Втроем они поели холодных котлет с хлебом и запили все это чаем - и Пат видел, что для Лайоса были в новинку и котлеты, и чай, и чашки. Женя то и дело обращалась к нему все на том же непонятном языке, и он отвечал тихо, глуховатым тенором, слегка запинаясь. Он был явно не в привычном окружении, но при этом не выглядел ни робким, ни приниженным. Напротив, сидел он как-то очень самодостаточно, и первая растерянность его бесследно исчезла. Теперь он уже не казался Пату великаном, да и качком не выглядел. Но проработанные мышцы наводили на мысль о постоянных тренировках, и Пат с ностальгией вспоминал свои занятия по рукопашному бою. Тренер уехал и теперь решительно неясно было, что делать. - Жень, а как ты поняла, что Фетисов побежал к музею? - спросил Пат, когда они поели. - У него же там была разбитое... бюст что ли, и выскочил он с ломиком, ты сам видел, - как что-то само собой разумеющееся, сказала Женька. После того, как дел не осталось, она словно сдулась, как воздушный шарик, и теперь сидела рядом с Лайосом, опершись спиной о диван и слегка сутулясь. - Жалко, мы не успели статую спасти, - сказал Пат и про себя усмехнулся - а что бы они сделали? Скрутили бы обезумевшего скульптора - Пат был уверен, что ему не хватило бы решимости, а Женьке - сил. Еще заработали бы этим самым ломиком... Тут он заметил, что Женя смотрит на него со странным выражением. - Давай, я тебе расскажу одну вещь... - начала она. Запустила пальцы в кудрявые темные волосы, взлохматила, потом выпрямилась с решительным видом. - Пат, если ты решишь после этого, что я свихнулась - ну... так тому и быть. Потому что я сама не уверена сейчас ни в чем. Я только боюсь, что по глупости втравила сразу много людей в страшные и опасные дела... *** Вольман положил трубку, удостоверившись, что "довезли и поселили" благополучно. На часах было десять. - Ваш эксперт? - Корибанов потер лоб. День выдался слишком уж напряженным - причем все напряжение пришлось на вечер, когда им казалось, что можно уже и отдохнуть. Еще одно убийство. Крепкий моложавый пенсионер Голенков, каждый день на зависть соседям толкающий пудовые гири с изяществом циркача и круглый год обливающийся по утрам колодязной водой. Гири... вот гирей ему и размозжили голову... - Да. Куретовский, - пробормотал в ответ Вольман. Говорить не хотелось - он чувствовал себя проигравшим. Лузером. Убийство и попытка убийства, два за один день... В одном случае тот самый почерк, что и предыдущие. Страшная физическая сила - двухпудовая гиря не шутки. Взяли именно двухпудовую а не те, что полегче. Убийца словно кичится своей физической силой и старается показать ее во всем блеске. Сбрендивший спортсмен-маньяк, затаившийся в этом полусонном городке и вдруг начавший убивать направо и налево. Надо будет завтра начать с начала - все физически крепкие мужчины одновременно под подозрением и в опасности. И не так-то их тут много. Второе вроде как проще - ломиком ударили по голове пожилую женщину, хранителя музея. Ольховская Дарья Александровна. В больнице, без сознания. Перевозить пока нельзя - Вольман вспомнил дороги с бесконечными колдобинами. И убийцу-то почти сразу поймали, по горячим следам, так сказать - вернее, он явился сам и потребовал заточить его в бронированную камеру. Булгаковщина какая-то! Корибанов между тем висел на телефоне - этого Вольман от майора не ожидал. Вначале Корибанов позвонил в больницу и все вызнал от врачей. А потом позвонил, как понял Вольман, к Ольховской домой и очень спокойным, мягким тоном рассказал все внуку потерпевшей. "Шестнадцать ему, - пояснил майор, - родители в столице... не знаю уж, разошлись или нет пока. Дарью Александровну я знаю хорошо, святая женщина. Я все объяснил парню. Утром заеду за ним, повезу в больницу". *** - Мы с мамой поехали отдыхать. Сначала было все как обычно, пляжи, потом мы еще на экскурсию поехали. Мне всегда нравилось просто быть на руинах, вот честно. Это непередаваемое чувство - ты стоишь глаза в глаза с вечностью... - Мы по заграницах не были, лаптем щи хлебаем, - злобно съехидничал Пат. Женя укоризненно взглянула на него. - Моя мама возила меня на заработанные, а не украденные деньги, - отчеканила она. Пату стало совестно - ни Женька, ни ее мама не виноваты, что его родители не удосужились ни разу отвезти его на море. Разве что бабушка возила... - Ладно, - неловко сказал он. - Прости. Женька прощающе опустила ресницы и продолжила: - И вот там случился тот сон. После экскурсии. - Это когда ты исчезла? - спросил Пат. Женя кивнула. - Я всем говорила, что ничего не помню. И... я не врала, Пат. Я просто не верила, что вообще было что помнить. Думала, это только сны, а не на самом деле я была там. - Где? - Не знаю... Я просто оказалась там. Сухая, выжженная красная земля. Древняя. Очень древняя. Земля и камни. И серые листики, скрученные жарой. И ни ветерка. Знаешь, во сне попадаешь куда-то и не удивляешься. Вот и я не удивилась. И там у меня был отец - такой, о котором я всегда мечтала. И мама, такая же чудная и настоящая подруга, как и моя мама. И вот... я там вроде как знала, что не их дочь по крови, но все равно любила их как родных... Женя рассказывала подробно - Пату казалось, он сам видит приехавшую к отцу девочку, которую вдруг обрекает на смерть тот, кто должен, напротив, оберегать и защищать. - Они меня в жертву собрались принести, представляешь, Пат? Ничего нет страшнее толпы, - говорила Женя. - Это такой тысячеглазый монстр, с одной общей волей. И тысячи, десятки тысяч воль в ней как будто растворяются, их как будто вообще нет, понимаешь? Брррр!.. - она передернула плечами и как-то ссутулилась. - Я попыталась сбежать, в рощицу. Там рощица - одно название, чахленькая, деревья высохшие, редкие. Нашли, конечно... Нас с мамой и ее помощницами загнали в какой-то огороженный камнем двор. Вот... и велели ждать. А потом прискакал, - она оглянулась, - Лайос. Ты ведь сам понимаешь, что это имя... ну, его знают под совсем другим. Только другое грустное, поэтому нафиг его. - Грустное? - удивился Пат. - Грустное имя? - Да. Означает "воинам скорби несущий", что-то в том роде. Она снова оглянулась - Лайос внимательно слушал ее, но смотрел неотрывно на Пата. С неуловимым выражением, которое он изо все сил пытался скрыть за безразличием. Словно все время сравнивал Пата с каким-то запечатленным в его сознании образом. - Ну вот, - продолжила Женька. - Приехал Лайос. Не на белом коне, а вовсе даже на пестром каком-то, первом попавшемся. Оказывается, мама - та мама, - просила его защитить меня. Потому что нам с мамой отец написал, что мы должны приехать, чтобы я... - Женя смущенно хихикнула, обхватила руками острые плечи, будто ей вдруг стало холодно, - чтобы я вышла за него замуж. А приехала, чтобы умереть, как выяснилось. Ее карие глаза на миг заполнил тот самый ужас, который, как Пат понял, тогда овладел ею. В том сне, оказавшемся явью. - Ну вот, - продолжила Женя. - Прискакал Лайос. И сказал, что у него не получилось их уговорить и... помнишь, как Багира в "Маугли" - "Теперь нам остается только драться". - Но это же был сон? - робко ввернул Пат. Женя его словно не слышала. - Я смотрю и думаю - ну сколько там мы сможем продержаться? Их тысячи, воинов, которые хотели, чтоб меня принесли в жертву, а нас... Нас всего один Лайос, по-хорошему, потому что его воины были заодно с теми... с другими, а мы же с мамой сражаться не умеем. И тогда, думаю, пусть лучше зарежут меня быстро, чем просто затопчут и разорвут всех... и маму, и девушек-служанок, и его... Взяла, да и вышла к ним. - И тебя... зарезали? - Пат подумал, что это, должно быть, самый страшный кошмар - пережить во сне собственную смерть. Особенно если сон был таким реальным. - Нет, - помотала головой Женя. - Меня богиня спасла. Темная Охотница. Забрала и сказала, что теперь я буду ее жрицей. Только, сказала, чтоб я больше к нему не приходила. И вот я каждую ночь уходила к Богине, к Темной Охотнице. Я много узнала от нее и... это нельзя рассказывать. О будущем тех, кого видела там. Знаешь, ведь очень многое переврали потом... Женя замолчала - видно, проверяя, не слишком ли много сказано лишнего. - И как же ты туда попадала? - А вот так и попадала. Это не опишешь, - пожала плечами Женька. - Но я же все время думала, что это не по настоящему. Еще и радовалась - такие вот сны, можно вызвать, когда хочешь. И во сне же ничего не страшно, ты вся такая... - Крутая как вареные яйца, - хмыкнул Пат. - Вот-вот. А все же мне хотелось снова с ним встретиться, - Женя поерзала. - Не с мамой... той мамой, а с ним. Потому что моя мама и тут очень хорошая, а та... она очень испортилась, моя бы мама никогда такого не думала и не делала. А вот увидеть его, Лайоса, мне очень хотелось. Впервые меня вот так защищали. Знаешь, у меня и друзей-то никогда не было - из-за вредного характера. Вечно я что-то людям не так ляпала, ну и вообще... не ладилось у меня с друзьями. Сперва совсем не ладилось, потом вдруг они стали сползаться ко мне - после того, как у мамы дела пошли в гору, ага. Но только... мне почему-то и самой не очень-то хотелось дружить, казалось, что это так сложно и морочливо, что легче одной быть. А тут у меня появился друг, который уж точно дружил со мной не из-за маминых успехов. - И вот однажды я почувствовала, что это очень нужно... нужно увидеться с ним, - она взглянула на безучастного Лайоса. - После того как убили его любимого человека. И мы встречались... Нет, просто как друзья. Хорошо было, по берегу гуляли, говорили обо всем и ни о чем, ничего не боялись. Я его даже есть заставляла - а то от горя ему кусок в рот не лез... - Слушай, ну а здесь-то он как оказался? - перебил ее Пат Женя посмотрела на него как на сумасшедшего. Но тут же взгляд ее смягчился. - А ты разве еще не понял? И Пат понял, что именно сразу же его ошеломило - лицом Лайос был очень похож на статую павшего. И на наброски Фетисова. Только черты его не были так выглажены и идеальны, как изобразил скульптор. Но сомнений не было - лицо статуи павшего было лицом Лайоса. Тут зазвонил домашний. Пат, который уже начинал беспокоиться, куда это подевалась бабушка, снял трубку - и от услышанного вдруг показалось, что дощатый пол уходит у него из-под ног. - Пат! - крикнула Женя, и он обнаружил, что сидит на полу у телефонного столика, сжимая трубку в руках. - Бабушка в больнице... травма головы... пока ничего, без сознания. Женя расширенными глазами смотрела на него, и Пат готов был поклясться, что мысль, мелькнувшая у него, была и ее мыслью. Безумный скульптор... - Если это он - я убью его, - сказал Пат. - Убью. Он аккуратно и медленно положил трубку старого телефона на рычаг и встал. Женя шепотом перевела суть дела Лайосу, и тот встал также. Пат ощутил жуткое, как тиски пожатие на своем запястье. И свое имя - настоящее, полное свое имя, то, которое он ненавидел и которое считал глупым, - повторенное устами Лайоса. И еще что-то вслед тому имени. - Да прекратите! - вскочила Женя и схватила за руки их обоих. Она что-то резко сказала Лайосу, а потом повернулась к Пату: - Ты что, сейчас собрался куда-то идти? - Нет... Утром... Виктор Кузьмич заедет, начальник райотдела. - Ну вот и хорошо. Пат, шумно выдохнув, сел на ковер у дивана. Лайос опустился рядом, и почему-то это успокоило. Хотя лучше бы это был Алекс... *** Так уж сложилось, что обычно ИВС города Н. простаивал пустым. Порой в него попадали мелкие хулиганы и пьяницы, которых жены не пускали домой. Одно время постоянным гостем зарешеченной камеры был некто Тереситин по прозвищу Полторашка - запойный алкоголик и прекрасный часовых дел мастер, чуть ли не каждую неделю поколачивавший одну из своих многочисленных сожительниц. Заявления сожительницы забирали и Полторашка возвращался домой. Но вот уже два месяца, как Полторашка убыл из Н. в неизвестном направлении, так что изолятор пустовал. Поэтому появлению "клиента", да еще такого мутного - псих, долбанувший ломом старушку, а потом вдруг сдавшийся органам правопорядка, ну надо же! - восторга у дежурного не вызвало. Однако "псих" вел себя смирно, смотрел в одну точку и в камере сразу сел на шконку, сложил руки на коленях и сделался тих как овечка. Не особо доверяя этой тихости, дежурный запер решетку, а сам отошел к своему столу. Посидеть часиков до двенадцати, а потом и спать можно ложиться. Авось завтра начальство придумает, что делать с психом, и послезавтрашняя ночь пройдет в тишине и спокойствии. В полпервого, прорешав все судоку из новой газетки, дежурный погасил настольную лампу и пошел устраиваться на клеенчатом старом диване. Горел только дежурный свет, и псих в камере молчал. - Эй, Фетисов! - фамилию пришлось подсмотреть, хотя мог бы запомнить, подумал дежурный - вон и хоккеист такой был известный. - Спать иди! - постаравшись придать голову начальственных ноток, крикнул дежурный. В камере раздалось что-то вроде всхлипа, а за ним рыдающий голос произнес: - Оставьте, оставьте меня в покое, за что вы меня мучаете? Мучают его, как же, пробормотал дежурный. В нем поднялась злость против этого тщедушного человека в обтрепанной рубашке с оторванной пуговицей. "Рыдалец сраный!"- пробормотал дежурный, улегшись. Говорят, люди во сне частенько видят то, чему еще только предстоит проявиться в их организме. Возможно, это и так - дежурному, который много лет страдал желудком, снились какие-то рыбьи потроха тошнотворного вида, потом рыбья голова с остатком позвоночника встала торчмя и принялась отплясывать какой-то невыносимо гадкий танец, от которого к горлу подкатывало. Позвоночник постукивал в стол, на котором танцевал, какие-то палочки в углах тоже постукивали и напевали, и стучали все громче. Тут и все в комнате затанцевало и затопало, тяжелый стул принялся отбивать чечетку, а потом повалился с таким грохотом, что дежурный прямо во сне выматерился - и проснулся. В двери и впрямь стучали - но не так, как стучат, прося впустить, а так, как бьет какое-нибудь таран в фильме про рыцарей. Мерно и методично - Ба-мммм! - Баммм! Дежурный вскочил, протирая глаза, и потянулся за тревожной кнопкой. Но увы, тревожная кнопка в их учреждении не работала уже давненько - кого было тревожиться? И кого тревожить? Страх, ужас - беспредметный, а оттого еще более сильный, расползался из углов, вздыбливая каждый волосок. Дрожащими руками дежурный расстегнул кобуру. Пусто... пистолет лежал в сейфе, двумя этажами выше. Телефон был мертв. Он сжимал резиновую дубинку, когда двери распахнулись, пропуская высокую серую фигуру. При взгляде на нее дежурный завизжал высоким женским визгом, тут же прервавшимся, когда крупное тело метнулось к нему с непостижимой быстротой, и нечеловеческой твердости кулак врезался в его лицо, как молот. Раз, и снова, и снова. Брызги крови, ошметки плоти и куски выбитых зубов полетели на стол, на грязный пол. Тело дежурного было меж тем уже на полу, а те же твердые руки разгибали решетку камеры так, словно она была сделана из проволоки. Когда серая тень метнулась по двору перед райуправлению, ее обстреляли - но пули не причинили убегавшему никакого урона, хотя с меткостью у стрелявших было все в порядке. Потом в рапортах было написано, что нападавший отличался чудовищной скоростью, а уже на утро на асфальте нашли несколько отщербленных кусочков бетона. Скульптор Фетисов также пропал.