Корабли в океане

      Я пытаюсь восстановить в памяти мельчайшие подробности этого удивительного дня, каждую сладостную секунду, проведенную в обществе Мэрион. Пытаюсь вспомнить ее слова, ее чарующую улыбку, ее мелодичный смех, изумительное сияние синих глаз… Как она была одета? Тогда это казалось неважным, но сейчас даже такая мелочь, как цвет ее платья, может принести толику утешения в моем неизбывном одиночестве. Голубое… Да, ее платье было нежно-голубое, и в нем она походила на ангела. Впрочем, почему походила? Она и была ангелом и навсегда им останется, мое израненное сердце сохранит ее такой, даже если… Боже, как трудно написать эти слова! Даже если нам никогда более не суждено встретиться.       О, как беспечен я был, наслаждаясь нашей беседой, забыв о том, что каждое наше слово, каждый взгляд приближают неизбежную разлуку!       Эта мысль поразила меня внезапно, словно удар молнии, когда кто-то сидевший напротив меня – вероятно, мисс Сомерсет, ибо голос был женский, а леди Сомерсет, насколько я успел ее изучить, равнодушна к морскому делу (Боже, почему я помню весь этот вздор?!)… Так вот, мисс Сомерсет произнесла…       - Думаю, это ненадолго. Вот увидите – дня не пройдет, мы снимемся с якоря.       Знакомый смешок.       - Хорошо бы, вы оказались правы.       - Вам так не терпится избавиться от нашего общества, капитан Андерсон?       - Ваше общество, мисс Сомерсет, я нахожу приятным при любой погоде. Однако…       - Однако вы предпочли бы наслаждаться им при попутном ветре?       - Лучше всего при полном бакштаге*.       Я не расслышал ответа, хотя он, несомненно, последовал, – я был поражен. Не знай я так хорошо нашего деспота, подумал бы, что мисс Сомерсет с ним кокетничает. Но это, разумеется, полный вздор. Даже если ее нельзя назвать красавицей (милая Мэрион, без сомнения, «лучше ее настолько, насколько первые дни мая лучше конца декабря»**), она все же вполне привлекательная, а главное – благородная девушка. И едва ли обратит свое внимание на существо столь ничтожное, да к тому же жестокое и эгоистичное. Разве что у нее и впрямь характер Беатриче и она затеяла все это ради веселой шутки. Если так, понять ее можно – кто не страдает от скуки в морском путешествии и не ищет способов развеяться, пусть даже способы эти могут показаться странными человеку, не бывавшему в подобных обстоятельствах. И, увы, кто лучше меня может судить об этом! Мое собственное поведение… О, как я стыдился, глядя на божественный образ Мэрион, того, что произошло между мной и мисс Брокльбанк еще совсем недавно, но, как мне теперь казалось, в другой жизни и с другим человеком! О, если бы можно было умереть и возродиться лучшим, достойнейшим, чистейшим…       Я вздрогнул. Страх перед разлукой – быть может, вечной разлукой – охватил меня с новой силой.       Я повернулся к капитану Сомерсету.       - Сэр Генри, нельзя ли идти вместе хотя бы до мыса Доброй Надежды? Капитан Андерсон расскажет, каких трудов нам стоило создать впечатление, что мы способны обороняться, когда «Альциону» приняли за вражеский корабль.       Серые глаза улыбнулись из-под седых бровей. Почти снисходительно.       - Мистер Толбот, я готов на все, чтобы вам угодить, но это не в моей власти. И потом, бояться вам нечего – с французами мы теперь друзья.       - Я не имел в виду…       - «Альциона» – быстроходное судно, раз дошла сюда из Плимута за двадцать восемь дней. - Рябоватое лицо прямо напротив, в уголках губ усмешка. - Мы и глазом не успеем моргнуть, как она скроется за горизонтом.       - С этим и впрямь ничего не поделаешь, мистер Толбот, - серые, как у сэра Генри, глаза глядят весело, но как будто с пониманием. Боже, благослови женщин! - Как бы некоторым из нас того ни хотелось.       - Вы, должно быть, хорошо изучили ход этого судна, сэр Генри?       - До самого Гибралтара снасти прямо-таки звенели. Вообразите, Андерсон, мне приходилось все время поглядывать вверх. Мой старший офицер даже при ряби то и дело менял галс***, чтобы не брать полный ветер. В конце концов я сказал ему: «Беллами, у нас ведь, черт побери, фрегат, а не торговое корыто!»       - Отец весьма суров со своими подчиненными, - в голосе смешинки.       - Много ты понимаешь, девчонка! А ваш старший как управляется?       - Неплохо. Жаловаться не на что, сэр Генри, повезло нам. В Спитхеде****, когда ветер был противный, он научил матросов уму-разуму.       - Противный ветер, черт дери! Вас бы к нам, в Плимутский залив! Мы там застряли, как в заднице.       - Отец, вы шокируете мистера Толбота.       - Что? Толбота? Вот еще! И что я такого сказал?       - Право же, мисс Сомерсет…       Смешинки уже не таятся. Секунда – и выплеснутся звонким хохотом.       Нет, она и в самом деле Беатриче!       - Кто тебе вообще позволил вмешиваться в разговор? Девчонка… Ну, так вот. Нас оттуда выволокли на паровом буксире. Можете себе представить, Андерсон? Проклятье, в жизни так не волновался.       - Волнение, конечно, касалось «Альционы».       - А чего оно еще должно было касаться? Уж точно не твоих шляпных коробок!       - Возможно, и нет, отец, тем более, вы знаете, что шляпная коробка у меня всего одна.       - Ах, это было ужасно! - глубокое контральто, сапфиры сияют. - Шел дым из трубы. Мой дорожный плащ пришел в негодность. Мэрион сказала, что ее подушка стала черной.       - Хелен!       Щеки мисс Чамли покрылись прелестным румянцем, который придавал ей особое очарование.       Право же, это удивительно.       Чем больше я глядел на нее и на мисс Сомерсет, тем чаще мне приходило на мысль сравнение с героинями Шекспира.       Вероятно, каждый из нас, размышляя о Геро и Беатриче*****, всегда отдавал предпочтение последней за острый ум и веселость. Я же убедился: то, что кажется нам привлекательным в искусстве, не всегда пленяет в жизни. Ни за какие сокровища мира я бы не отказался от моей кроткой, скромной, трепетной Геро!       - Ты забыла, как долго мы возились с твоими волосами? Лидия чуть расческу не сломала…       Ну, это уж слишком!       - Полно вам, леди Сомерсет. Вы вогнали в краску мисс Чамли.       - Мне кажется, мистер Толбот, вам это удается лучше других.       Негодница Беатриче!       За столом прошуршал легкий вежливый смех, и снова зазвенели приборы.       Что ж, надо отдать ей должное.       Андерсон уткнулся в тарелку, леди Сомерсет любезно заулыбалась, сэр Генри что-то спрашивает у сидящей подле него миссис Брокльбанк.       А Беатриче как ни в чем не бывало повернулась к Преттимену.       Пожалуй, нужно тоже вести светский разговор. Или хотя бы делать вид…       - Могу ли я поинтересоваться, сэр Генри, что такое паровой буксир?       - О, это удивительное изобретение. И, клянусь вам, сэр, его мог породить только творческий гений нашей страны.       - Ну разумеется, разве у французов или голландцев достало бы ума создать судно с паровым котлом!       - Не просто с паровым котлом, Лидия, а с таким паровым котлом, энергия которого заставляет вращаться огромные гребные колеса по обе стороны корабля.       - На мой взгляд, самое гениальное в том, что они додумались покрыть колеса кожухом.       - Что ж, тут ты права: иначе они бы взметали фонтаны воды. А поскольку такое судно идет на колесах, у него нет ни парусов, ни весел. Представьте, Андерсон, когда нас тащили на буксире, пока мы не отдали швартовы и не легли на правый галс, чтобы обойти с востока Эддистон******, якоря у нас так славно болтались – а уж гремели! – что якорной лапой******* начисто снесло матроса, который сидел в гальюне, да прямо вместе с толчком.       Господа офицеры после этих слов громогласно расхохотались.       Мисс Сомерсет даже не покраснела, в ее глазах плясали все те же задорные искорки.       Леди Сомерсет изящно сделала вид, будто вовсе ничего не слышала.       Мэрион…       О, милая Мэрион, как ей, с ее ранимой душой и чувствительным сердцем, должно быть, приходилось трудно в этом путешествии! Сэр Генри, конечно, благородный джентльмен, в том нет никаких сомнений, и все же ему свойственна та же прямолинейность, я бы даже осмелился сказать – грубоватость, которые отличают всех мореходов. В нем она не столь вопиюща, как в Андерсоне, ибо ее смягчает высота происхождения и правильное воспитание, однако он не полностью свободен от нее, как ни горько мне это признавать. Очевидно, она затронула и его дочь, которая, хотя и остается леди, все же в некоторых проявлениях своего нрава чересчур свободна, что вовсе не так привлекательно в настоящей девушке, как может показаться в героине пьесы…       - Как по мне, там слишком много огня. Мне эти штуки не по вкусу. Если одна из них взорвется – разнесет на куски целую флотилию.       - Так-то оно так, Андерсон. Но в Портсмуте уже строят большой паровой буксир.       - Они положат конец настоящему мореплаванью.       - С ними много возни, это правда. Но не стоит отрицать, что они тащили нас против ветра два часа, а верповаться******* пришлось бы целый день.       Мисс Сомерсет вновь вставила какое-то замечание; я же подумал о том, что мне, вероятно, следует собраться с мыслями и тоже высказать мнение по столь занимательному вопросу. Ведь на меня глядели небесные глаза Мэрион, и мне не хотелось в остроте суждений или красноречии уступать господам офицерам и даже нашей блистательной Беатриче.       О, конечно, во мне говорило суетное тщеславие! Ведь для того, чтобы быть достойным этого ангела, слишком мало остроумия, или храбрости, или благовоспитанности. Нет, нужно быть совершенством – таким, как сама Мэрион! И смею ли я мечтать…       Боже, Боже!..       - Но разве большие паровые суда не могут выходить в открытое море?       - Конечно, могут, мистер Толбот. Просто в этом нет необходимости. В открытом море корабль справится сам.       - А почему бы тогда не построить паровой военный корабль, который будет выходить из гавани для сражений на море?       Сперва я даже не понял, что произошло.       Над обеденным столом словно ударил раскат грома или разорвался небольшой снаряд.       И в следующий миг я увидел – да, именно увидел: меня словно оглушило и уши мои не улавливали звук – я увидел, как сэр Генри, откинувшись на спинку стула, смеется своим низким, раскатистым смехом. И все офицеры сэра Генри смеются. Капитан Андерсон… Боже правый, никогда прежде я не видел его таким. Поскольку, в отличие от меня, не проглотившего ни кусочка (как можно было думать о еде, когда рядом со мной была удивительная девушка, перевернувшая всю мою жизнь!), Андерсон отдал должное роскошному обеду, сейчас он, видимо, поперхнулся куском, потому что лицо его даже не покраснело, а побагровело, плечи тряслись, на глазах выступили слезы. Надо признать, все это не добавило ему привлекательности. На его щеках имелись небольшие вмятины – очевидно, следы некогда перенесенной оспы, – а бакенбарды были не достаточно длинными, чтобы это скрыть, к тому же, он, судя по всему, не придавал большого значения своему внешнему виду. Сейчас перемена окраски сделала его лицо в высшей степени отталкивающим.       Мисс Сомерсет по левую руку от него замерла с куском баранины на вилке. Губы у нее дрожали, и в конце концов она не выдержала. Затаенные искорки вырвались на свободу, словно откупорили бутылку шампанского, и разлились по салону смехом чуть более низким, чем у Мэрион (если различать их голоса как в опере, пожалуй, мисс Сомерсет досталась бы партия меццо-сопрано), но вполне приятным. Она произнесла: «Мистер Толбот…» и, очевидно, намеревалась перевести разговор в более безопасное русло, как вмешался сэр Генри.       - Когда вы займете свой пост помощника губернатора, мистер Толбот, умоляю вас, занимайтесь чем угодно, только не касайтесь адмиралтейства.       Хохот не прекращался. Наиболее неприятные звуки исходили от сидевшего прямо напротив меня Андерсона. Он зажал рот салфеткой, но его по-прежнему трясло, словно в конвульсиях, слезы дрожали на рыжих ресницах, лоб напоминал цветом спелый помидор – зрелище совершенно непривлекательное.       Но, клянусь Богом, я готов был пережить даже его, готов был претерпеть всяческое унижение – ведь за меня вступился ангел! О, милая Мэрион заговорила, словно маленькая героиня.       - Но вы не ответили на вопрос мистера Толбота, дядя. Я уверена, из него получился бы прекрасный адмирал, или как это называется.       - Несомненно, так и было бы, дорогая, если бы должности в адмиралтействе распределяла ты.       Бедняжка Мэрион! Как она вспыхнула и какой негодующий взгляд бросила через стол на мисс Сомерсет – и, разумеется, она была права в своем гневе. В конце концов, у любой шутки…       Но никто, похоже, не обратил на это внимания, кроме нас троих.       Сэр Генри прокашлялся.       - Видите ли, мистер Толбот, если строить подобного рода паровой буксир, пригодный для сражения, пришлось бы удвоить численность экипажа, чтобы держать судно в чистоте и постоянно снабжать углем.       Нужно отвечать спокойно.       Нужно быть…       - Уверен, что британскому гению такие трудности по плечу.       Мэрион рядом даже выпрямилась.       О, одно ее присутствие…       - Выскажитесь, капитан Андерсон. У вас блестящий ум, какого не сыщешь во всем флоте.       Что ж, тем хуже для флота!       Андерсон наконец отнял салфетку от рта. Он глядел прямо мне в лицо, и только сейчас я заметил, что глаза у него голубые, но какие-то тусклые, словно выцветшие на жарком летнем солнце. И эти рыжие ресницы… Нет, право же, этот человек был мне неприятен, и если в какой-то момент мне казалось, что между нами установилось нечто вроде взаимного терпения, готовности по мере надобности мириться с обществом друг друга, сейчас мои иллюзии окончательно развеялись. Он явно предвкушал момент триумфа, когда сможет всласть поглумиться надо мной, и намеренно оттягивал его, как ребенок, который не спешит разворачивать рождественский подарок, хотя еще вчера не мог его дождаться. Я видел это по тому, как он нарочито медленно вытер губы, отложил салфетку, перегнулся ко мне через стол. Дьявол, ни дать ни взять добренький учитель, готовый в сотый раз объяснить нерадивому ученику, что дважды два равняется четырем!       - Раз уж мы собрались обсуждать такой нелепый вопрос, реальные возражения будут состоять в следующем. Мы порой находимся в море месяцами. Судно, движимое силой пара, расходует уголь. Поскольку длина судна ограничена высотой древесных стволов, используемых для строительства корабля, такое судно не проплывет расстояния, превышающего то, которое позволяет перевозимый запас угля.       И впрямь триумф!       Весь стол замолк и, затаив дыхание, слушает этого петуха.       - Во-вторых, если это должен быть военный корабль, то огромное гребное колесо потребует уменьшения борта. Соответственно, уменьшится и количество орудий, и количество выстреливаемых ядер.       Даже вилки перестали звенеть.       - И, наконец, если во время сражения ядро или даже пуля попадет по хрупким лопастям колеса – то, как вы понимаете, судно станет неуправляемым.       Сэр Генри издал одобрительный звук.       - Прекрасно сказано.       Мисс Сомерсет подавила улыбку. Или это только показалось…       - Нам ответили, мистер Толбот. Мы понесли поражение на поле битвы.       О, это милое «мы»! Милая Мэрион!       Я поймал себя на том, что широко улыбаюсь.       Нет, я не позволю никому, а уж тем более выскочке Андерсону с его пустым тщеславием, омрачить для меня этот чудесный, вовеки незабываемый день!       Мэрион…       Словно ото сна меня пробудил звук звякнувшей об пол вилки. Разумеется, поднять ее должен был стюард, но разве мог я уступить какому-то неотесанному малому с военного корабля честь поухаживать за прелестной мисс Чамли? О, я готов был совершить ради нее все мыслимые и немыслимые подвиги, не то что нырнуть под белоснежную, доходившую до самого пола скатерть.       И тут…       Должен признаться, я не поверил своим глазам. Я даже моргнул посильнее, чтобы прогнать наваждение, но оно не исчезло. Я отчетливо видел черные, начищенные до блеска, хотя далеко не новые башмаки капитана Андерсона – они находились там, где им и положено было быть – прямо передо мной, ведь он сидел за столом напротив меня. Но на его левом башмаке, у самой пряжки…       Нет, это невозможно!       И все же…       Все же она была там.       Маленькая туфелька ярко-красного бархата.