Корабли в океане

      - Толбот! Толбот!       Что за фамильярность? Будто к равному себе!       Конечно, за долгие месяцы плаванья некоторые условности стираются, однако…       - Толбот! Дружище!       Ну, это уже слишком.       Дверь каюты распахнулась с треском.       - В чем дело, мистер Брокльбанк? Я занят.       - Так вы что, не слышали новости?       - Какие еще…       - Парус! На горизонте видели парус!       Палуба качнулась.       Конечно, это палуба качнулась.       Ведь не мог же он…       - Будем надеяться, это свои.       Вырвалось прежде, чем успел осознать…       - Где ваше достоинство, юноша?! Они выследили королевский фрегат! А теперь, наверное, не знают, куда деваться от страха! Конечно же, это враг!       Палуба качнулась.       Какой стыд!       Еще не хватало уроков мужества от этого старого развратника!       Ноги сами понесли.       По зыбким ступенькам трапа – на палубу.       Боже правый!       Туман висит клочьями – как сорванные паруса.       На шканцах маячат синие мундиры, капитанская треуголка… Сейчас не до них!       Ноги сами несут.       На шканцы и дальше, к корме, где стоит, вытянувшись в струнку, курсант – кажется, даже злополучный Виллис.       В тумане не разглядеть.       В тумане ничего…       Да как же они высмотрели этот парус? Ведь ничего же…       Ошибка!       Конечно же, это ошибка!       Ведь не может быть в таком… * * *       Долговязая фигура слоняется в тумане.       Ни дать ни взять дрейфующее судно. Судя по всему, давно лишившееся рулевого.       Хмыкнул.       Долговязая фигура перевесилась через леера*.       Отвернулся.       Поскользнется и свалится за борт – пусть пеняет на себя.       - Лейтенант Камбершам!       - Капитан, сэр?       - Они не давали сигнала, что заметили нас?       - Нет, сэр. У нас не хватает двух стеньг, есть шансы остаться незамеченными.       Руки привычным жестом сцепил за спиной.       - «Остаться незамеченными»? Мне не нравится это выражение, мистер Камбешам. Я не собираюсь никого избегать. Если мы столкнемся и это окажется враг – я намерен сражаться.       - Так точно, сэр.       Долговязая фигура карабкается куда-то выше. Еще немного – и, пожалуй, влезет на мачту. На то, что от нее осталось.       - У нас по шесть пушек с каждого борта. Лейтенант Саммерс, нам хватит людей для орудийной обслуги?       Старший помощник шевельнулся за плечом.       - Боюсь, что нет, сэр, разве что на один борт. И еще кто-то должен отражать атаки, если враг пойдет на абордаж. Абордажную сеть уже поднимают. В остальном – ждем сигнала от мистера Тейлора, сэр.       Поглядел вверх, в туман.       Потом, прищурившись, в нактоуз**.       - Юго-восток, я полагаю.       - Простите, сэр, тут мистер Тейлор указывает скорее на восток.       - Хорошо, мистер Саммерс. Разверните судно. Если двинемся на северо-запад, будет время подготовиться.       - Не уверен, сэр.       - Ситуация изменится при малейшей ряби. Нет, мистер Саммерс, разворачивайте судно.       - Слушаюсь, сэр.       Долговязая фигура снова маячит где-то в пределах бокового зрения.       Выдохнул.       - Мистер Саммерс!       - Сэр?       - Попросите пассажиров удалиться в салон. И предупредите дам: они должны быть готовы спуститься в кубрик*** по моему приказу.       - Есть, сэр. * * *       Когда лейтенант Саммерс, приблизившись ко мне, учтиво предложил мне проследовать вниз, я, сам не понимая как и почему, подчинился молча. Сойдя по трапу, я немного послонялся в пустом коридоре, по-прежнему не до конца отдавая себе отчет в своих действиях.       Должно быть, удар по голове оказался сильнее, чем я предполагал, иначе мне нечем объяснить столь странное состояние.       Мне на глаза в очередной раз попалась бумага, висевшая под стеклом возле двери моей каюты. Пресловутые капитанские «правила поведения для пассажиров на борту»! Справедливости ради, они и в самом деле развешаны были повсюду, но я никогда не давал себе труда их рассматривать. Полагаю, что и мои попутчики едва ли уделяли им большое внимание – и я разумею не только несчастного преподобного Колли, которому их незнание обошлось так дорого.       Сейчас мне стало любопытно.       Стекло слегка запотело, и все же я без труда различал крупные, убористые буквы. Я выяснил, что пассажирам «строжайше воспрещается подниматься на шканцы без особого приглашения» (эка важность, сей «приказ» мы давно уже обошли!), а также «отвлекать офицеров, в особенности несущих вахту»… И много еще подобного вздора. Он быстро утомил меня, и я вернулся в свою каюту. Раскрыл тетрадь, в надежде, что ведение записей поможет мне прояснить ум.       Помнится, я намеревался поведать о наших дамах, да еще без утайки… Но не странно ли, в самом деле, перед лицом смертельной опасности предаваться воспоминаниям о куда более сладостной битве, нежели та, что, судя по всему, ожидает нас в скором будущем? Впрочем, полагаю, человек поэтического склада, какой-нибудь Байрон, нашел бы в этом особую усладу.       Итак, Эдмунд Толбот попробует стать поэтом!       По меньшей мере на ближайшие четверть часа.       Впрочем, должен признать (а ведь я дал себе слово говорить откровенно), в истории, приключившейся со мной, не так уж много поэтического, и она скорее достойна пера Свифта, нежели Шелли.       С чего же начать? С того ли, как предполагаемая миссис Брокльбанк, «супруга» нашего живописца-бонвивана, наконец оправившись от морской болезни, появилась в салоне и поразила нас всех тем, что оказалась едва ли не моложе своей «дочери»? Хотя нет, это не имеет отношения к делу. Похоже, голова моя еще не совсем…       Или же – вот! Пожалуй, начать следует с того момента, когда наше суденышко вошло в экваториальные воды – и каждый из нас ощутил на себе последствия неизбывной жары. Никогда прежде я не задумывался об этом, однако такие погодные условия оказывают известное влияние на мужской организм.       Теперь, вспоминая случившееся по прошествии довольно долгого времени, я склоняюсь к мысли, что мной овладело какое-то временное помешательство, что-то вроде тропической лихорадки, проявившейся, однако, весьма своеобразным образом. Разумеется, все это выглядело не слишком достойно, однако я льщу себя надеждой, что мой возраст может служить если не оправданием, то по крайней мере объяснением моего поведения…       Но довольно ходить вокруг да около, будто старая дева. Пора признать откровенно, что с определенного момента я денно и нощно только и мог думать, что о прелестях мисс Брокльбанк, которые, справедливости ради, она не давала себе большого труда скрывать ни от меня, ни от других пассажиров. Более того, ее томные вздохи, пламенные взгляды, чарующий голос… И снова я прерываю себя. Разве не говорит справедливо наша народная мудрость, что в грехе, совершенном вдвоем, каждый отвечает за свою часть?       Итак, удостоверившись, что чувства мои (впрочем, не знаю, насколько уместно здесь это слово) не безответны и я во всяком случае не буду отвергнут, я обратился к вопросам более приземленным, а именно – к поиску места, где можно было бы уединиться, не боясь быть застигнутыми врасплох. И тут меня ожидало пренеприятное открытие. Места такого на корабле вовсе не существовало! От верхней палубы до трюма наше суденышко набито людьми, матросы ежесекундно снуют повсюду. Похоже, я поспешил назвать нашу посудину плавучим государством. Это скорее плавучая деревня, где всякая новость разлетается мгновенно.       Я был близок к отчаянию.       Спасение пришло внезапно и, как это обычно случается в нелепых фарсах и дешевых мелодрамах, с самой неожиданной стороны – в лице лейтенанта Саммерса. Достойный помощник капитана сообщил мне о грядущем «празднике Нептуна»****. Разумеется, я слышал об этом варварском обычае, но, зная нашего сурового капитана, предполагал, что он едва ли даст согласие на это нелепое представление – подлинный апогей моряцких предрассудков. Однако лейтенант Саммерс утверждал, что на корабле готовится шумное празднество, в котором будут участвовать все. Душа моя возликовала! Я не преминул заявить утром накануне торжества, что неважно себя чувствую и предпочту остаться в каюте. И, разумеется, проследил за тем, чтобы мои слова достигли прелестных ушек мисс Брокльбанк.       Итак, я уединился у себя в нетерпеливом ожидании. Я слышал, как толпа пассажиров с радостным гомоном повалила на палубу, предвкушая хоть какое-то развлечение. Вскоре все стихло и коридор опустел, хотя сверху, со шкафута*****, до меня долетал гул голосов: очевидно, представление началось. Кто-то спускался по трапу вниз, я уже замер наготове у двери, чтобы, не дав врагу опомниться, сразу же перейти в наступление, как вдруг сообразил, что шаги чересчур громкие и неуклюжие, чтобы принадлежать моей белокурой нимфе. Я осторожно выглянул в коридор. И в самом деле, вместо чаровницы Брокльбанк по нему вразвалку шествовали два здоровенных детины. Одеты они были в какие-то лохмотья, лица скрыты за картонными масками, из-под шапок вместо волос свисает грязная пакля – очевидно, они изображали неких неведомых морских существ, однако я ожидал встречи не с чудовищами, а с прелестной сиреной, а потому поспешил ретироваться.       Мне было слышно, как эта парочка оглушительно колотит в дверь преподобного Колли. Потом раздались крики, судя по всему, несчастного волокли на палубу против его воли. У меня мелькнула мысль, что мне, как джентльмену, быть может, следует вмешаться, но она тотчас же потонула в волнах сладостного предвкушения.       Мои надежды не были обмануты.       Вскоре после того, как крики Колли перенеслись на палубу (где, надо заметить, были встречены громовым хохотом), мой слух наконец уловил долгожданную легкую поступь феи.       Я немедля распахнул дверь и объятия.       Победа далась мне даже легче, чем я предполагал. Прелестная мисс Брокльбанк и не думала сопротивляться – хотя бы для виду. Я подхватил ее и притиснул к стене, что-то загрохотало, сливаясь с шумом на палубе и бешеным стуком крови в ушах. С полки посыпались книги. Право же, будь я поэтом, сочинил бы аллегорию: вековая мудрость лежит в руинах, поверженная минутным порывом страсти.       Мы с мисс Брокльбанк еще купались в волнах наслаждения, как вдруг с берега – или, вернее, со шкафута у нас над головой – до нас донесся резкий звук выстрела.       «О Боже! Эдмунд! Французы!»       Признаться, мне было вовсе не по душе, что эта девица называет меня Эдмундом, да еще верещит, как курица-наседка, которую выгнали из гнезда.       Впрочем, ее непритворный (или все-таки притворный?) ужас меня позабавил. Я считаю себя знатоком человеческой природы и успел убедиться, что все хорошенькие и страстные женщины – дурочки. Посему я спокойно отвечал, что французам тут взяться неоткуда, это наверняка мистер Преттимен (который после спора с художником ежедневно патрулировал палубу с заряженным мушкетом в ожидании альбатроса) наконец подстрелил несчастную птицу.       Затем я занялся своим туалетом, который, как легко можно угадать, находился в совершенном беспорядке, и посоветовал мисс Брокльбанк незамедлительно возвратиться к обществу, покуда ее отсутствие не вызвало сплетен.       Тут она, конечно, приняла позу оскорбленной невинности, начались всякие ахи и охи, порядком меня раздражавшие, ибо, должен сказать, я не терплю низкопробную мелодраму. Я уже подумал было, не ждет ли она плату за услуги, и потянулся к жилетному карману. Мисс Брокльбанк смерила меня трагическим взглядом и заметила, что, будучи джентльменом, я, разумеется, не покину ее. Меня это позабавило.       «Куда же я отсюда денусь? – произнес я сквозь смех. – Уж не думаете ли вы, что я спрыгну за борт или пересяду на свой собственный корабль?»       Она залепетала что-то о «жестокости» и о «неприятных последствиях», но я уже схватил ее за плечи и вытолкал из каюты. Звучит не слишком романтично, но ее трескотня несказанно утомляла меня. К тому же на палубе явственно ощущалось какое-то движение, вероятно, означавшее, что праздник подошел к концу и коридор вот-вот наполнится пассажирами.       Я, как мог, навел порядок в каюте, опасаясь, что Виллер со свойственной ему навязчивостью и, увы, поистине матросской зоркостью, что-либо заметит. Я возвратил книги на полку и только тут обнаружил, что злодейский парусиновый таз вновь подвел меня. Очевидно, прижимая к стене мисс Брокльбанк, я нечаянно задел его, да так, что ввинченное в стену железное кольцо разболталось и теперь ни за что не желало принимать первоначальное положение. После тщетных попыток восстановить порядок вещей, существовавший до моего грехопадения, я в конце концов махнул на парусинового негодяя рукой и понадеялся, что Виллер, по крайней мере, починит его сам без излишних расспросов. Ну вот, я и поведал о своем сомнительном приключении все без утайки, и это меня несколько отвлекло. Скажу в заключение, что мисс Брокльбанк не слишком переживала наш «разрыв» и скоро утешилась в объятиях лейтенанта Деверэла, который только того и ждал. Мы даже имели впоследствии случай обсудить с ним упомянутую даму в выражениях, быть может, несколько фривольных, однако…       Однако, Боже, какое все это теперь может иметь значение? Несчастный Деверел под арестом и, судя по всему, заперт где-нибудь в вонючем трюме по приказу нашего деспотичного капитана. Возможно, он даже не знает, что мы… что нас…       Кажется, впервые с того мгновенья, как я услыхал от старика Брокльбанка это роковое слово – парус – я по-настоящему задумался… по-настоящему осознал… Я могу погибнуть. Я могу никогда не увидеть Антиподию – да что там Антиподию, не увидеть даже нашу мерзкую посудину. Право же, я полагал, что имею основания считать себя хладнокровным человеком, но сейчас я… сейчас…