III
10 ноября 2015 г. в 12:21
Вознамерившись поведать о моих попутчиках, я оказался перед неизбежным вопросом – с чего, или, вернее, с кого начать. Разумеется, с дам – первое, что приходит в голову. Однако дамы… Впрочем, я веду эту тетрадь для себя. В отличие от первой, уже оконченной, которая предназначена для глаз моего досточтимого крестного, ее никто никогда не увидит, а стало быть, я имею полное право на откровенность…
Итак, знакомство мое с товарищами по несчастью (а как еще назвать пассажиров сей убогой посудины, вынужденных ежедневно страдать от качки, невыносимой вони, тесноты и темноты своих кают-клетушек, однообразной пищи, угрюмости офицеров, тирании доблестного капитана и Бог знает, от чего еще!) произошло вскоре после моего приключения на шканцах. А именно – в тот же вечер.
Мой неотступный Виллер явился с известием, что некто мистер Саммерс осведомляется у мистера Толбота, не будет ли ему угодно распить с ним бутылку вина в пассажирском салоне. Признаюсь, после утренних событий такая церемониальность меня поразила. Впрочем, удивление было приятного свойства. Когда же я узнал, что мистер Саммерс – первый помощник капитана, то есть вторая по важности персона в нашем плавучем государстве, я и вовсе ощутил душевный подъем. Итак, суровый капитан Андерсон оказался в действительности не таким уж несгибаемым! Очевидно, письмо моего досточтимого крестного произвело заслуженное и сокрушительное впечатление (ведь, что скрывать, одного слова его светлости достаточно для того, чтобы навеки прервать карьеру этого зарвавшегося выскочки). Капитан явно раскаивался в неосмотрительной грубости, допущенной в мой адрес, и пытался загладить вину столь убогим способом, свойственным лишь существам низшим, которым никогда не подняться до подлинного благородства: он выслал в качестве голубя мира своего подчиненного.
Я испытал отвращение и уже готов был отклонить приглашение, но в конце концов любопытство возобладало над оскорбленным достоинством. Я отправился в пассажирский салон.
Прежде я там никогда не бывал. Увы, состояние моего здоровья в первые дни плавания не позволяло мне подняться с постели и принимать пищу иначе, чем у себя в каюте.
Итак, перед моим взором предстало весьма обширное помещение, освещенное большим кормовым окном и – к моему несказанному удивлению – заполненное народом! Выходит, любезное приглашение помощника капитана распространялось на всех пассажиров, а стало быть, мне не стоит ждать извинений.
Я застыл, пораженный.
Вероятно, я развернулся бы и ушел, если бы ко мне не подошел тот самый мистер Саммерс и не представился любезно и учтиво. Он произвел на меня приятное впечатление. Похоже, он был из тех, кого принято назвать «честный малый», хотя, разумеется, разница в нашем происхождении и положении не могла не броситься мне в глаза: при всех своих положительных чертах первый помощник принадлежал к тому же сословию, что и капитан Андерсон. А вот лейтенант Деверэл, с которым меня тут же познакомил Саммерс, явно больше подходил мне в товарищи. Хотя я лично не был знаком с его семейством, я был наслышан о нем от досточтимого крестного: весьма старинный и уважаемый род, претерпевший, как и многие из нас, некоторые финансовые затруднения, которые, очевидно, и заставили столь блестящего молодого джентльмена как Джон Деверэл начать карьеру во флоте. Я легко мог вообразить, как тяжко этому благородному юноше находиться в подчинении у такого жалкого создания, как капитан Андерсон, и немедленно проникся к нему самыми теплыми чувствами. Мы очень мило беседовали, обсуждая прелести охоты на дроздов.
Но я отвлекся. Кажется, я собирался рассказать о дамах.
Дам, впрочем, было немного, а именно – две. И ни одна, как ни прискорбно, не заслуживала хоть сколько-нибудь пристального внимания.
Первая, миссис Пайк, тихая и незаметная, из тех, что обычно называют "серая мышка", плыла в сопровождении мужа, мелкого клерка, и дочек-близняшек лет восьми.
Вторая же, некая мисс Грэнхем, поначалу произвела на меня благоприятное впечатление. Она стояла возле кормового окна и беседовала с широкоплечим армейским офицером*, обсуждая, как я уловил, приближаясь к ним, карточные игры. Офицер произнес что-то не слишком подобающее, вроде того, что в карты-де играют в не самых приличных местах, на что дама спокойно возразила, что она, разумеется, не имеет об этих местах ни малейшего представления, но находит умение играть в вист весьма полезным для юной леди, ибо, если она не наделена музыкальными способностями, то вполне может занять гостей картами – при условии, что у нее достанет ума изящно проигрывать. В последних словах мне почудилась насмешка, однако я позволил себе согласиться с мнением дамы и выразить надежду, что когда-нибудь в течение долгого плавания буду иметь счастье воспользоваться ее уроками. При слове «уроки» мисс Грэнхем смерила меня таким взглядом, который сделал бы честь самому капитану Андерсону, и заявила очень холодно, что она, как я правильно угадал, гувернантка. Боже правый, у меня и в мыслях не было оскорбить даму! Я тотчас заверил ее, что считаю ее род занятий наиболее благородным и полезным из всех доступных женщине, и даже припомнил, каким добрым другом для меня и моих младших братьев была наша «старушка Добби», то есть наша гувернантка, мисс Доббсон…
С горечью вынужден признать, что мне не удалось растопить ледяное сердце мисс Грэнхем, она продолжала глядеть на меня так, словно я допустил какую-то неприличную оплошность, и, наконец, произнесла что-то вроде: «Когда дочь покойного каноника Эксетерского собора** вынуждена в силу своих обстоятельств принять место гувернантки в семье антиподов, она вполне может придавать дружбе юных воспитанников чуть меньшую ценность, чем придаете ей вы, мистер Толбот». Невероятно! Меня отчитывали, словно нашкодившего мальчишку! Положение спас лейтенант Деверэл, который, с присущей людям нашего круга чуткостью, предложил представить мне остальных пассажиров.
Среди них оказался мистер Пайк, тщедушное существо ростом, должно быть, мне по плечо, с копной рыжеватых волос – право же, я в очередной раз убедился, что этот недостаток свойственен выходцам из определенных слоев. Широкоплечий офицер, лейтенант Олдмидоу, явно скучающий в океане, к тому же разлученный со своими подчиненными – те плывут на баке, вместе с матросами и переселенцами. Молодой джентльмен мистер Боулс, несколько скучноватый, как все служащие по судебной части. Мистер Брокльбанк, господин корпулентный, явно любитель хорошей кухни и вина, а, быть может, и других, менее невинных, забав – художник-маринист. Мне показалось, я даже слыхал когда-то его имя, впрочем, ни один из его шедевров я так и не смог восстановить в памяти, очевидно, слишком ослабленной качкой.
И, наконец, мистер Преттимен.
Признаться, я ожидал этой встречи. Перед отъездом моим в Антиподию досточтимый крестный говорил со мной об этом человеке. Некий доморощенный философ, вообразивший себя не то либералом, не то еще кем, атеист и ниспровергатель всех устоев, на которых покоится справедливое британское общество. Ему показалось мало отравлять своими безумными идеями «свободы» и «равенства» наивных юношей нашей родины – и он отправился через океан, чтобы нарушить благостную жизнь колоний, которые до сей поры счастливо процветали под мудрой державной рукой нашего правительства. Не скрою, его светлость просил меня прислушиваться к речам этого господина и записывать их в дневник, что я, разумеется, исполнил с радостью, впрочем, некоторые суждения мистера Преттимена отличались такой дикостью, что едва ли столь здравомыслящий и умудренный летами и опытом человек, как мой крестный, способен придавать им хоть какое-то значение.
Но вернемся к вечеру в пассажирском салоне.
Подали ужин, лейтенант Саммерс, исполняя обязанности хозяина, любезно усадил все еще дувшуюся мисс Грэнхем между мной и мистером Олдмидоу. Миссис Пайк, понятное дело, сидела рядом с мужем. Я уже приготовился провести скучный вечер, прислушиваясь к разговору наших офицеров о ходе войны, в котором, как я понял, лейтенант Деверэл был весьма разочарован. Этот достойный молодой джентльмен сидел напротив меня, ему удалось занять меня беседой, и уже очень скоро он открыл мне душу. Он всегда мечтал служить на военном корабле, а вместо этого оказался на старой калоше, с командой, собранной наспех и кое-как, с офицерами, которые не знают друг друга, и капитаном, который «предпочитает проводить время со своими растениями, чем с экипажем». Это просто позор, а не корабль, продолжал мистер Деверэл, и отец, конечно, мог бы подыскать ему место поприличней. На такой должности не снискать славы, ведь война клонится к закату и вот-вот затихнет, как незаведенные часы.
Право же, и язык и манеры мистера Деверэла отличались большой изысканностью, и он представлялся мне подлинным украшением нашего общества. По крайней мере, в тот момент.
Меня весьма заинтересовало замечание о капитане и о растениях, я уже собирался попросить лейтенанта любезно приоткрыть передо мной завесу тайны, пояснив, что же он имеет в виду. Я выпрямился и заявил, что уже знаком с капитаном (несомненно, я единственный из собравшихся пассажиров удостоился этой чести, впрочем, весьма сомнительной), как вдруг дверь отворилась.
Мы все (ну, или большинство из нас) повскакали с мест. В салон впорхнула – да, именно впорхнула! – молодая дама изумительной наружности. Белокурая и голубоглазая, к тому же одетая по последней моде – она была похожа на яркую бабочку, одно из тех удивительных созданий, что населяют новый свет, к которому мы медленно, но неумолимо приближаемся.
Джентльмены тотчас наперебой принялись предлагать незнакомке сесть. Только суровая мисс Грэнхем встретила ее ледяным взором – пожалуй, еще более устрашающим, нежели тот, которым наградила меня – и поспешила удалиться, заметив, что уже сыта. Мне показалось несправедливым такое поведение, не обоснованное ничем, кроме разве что того, что наряд нашей гостьи был, может быть, чуть-чуть – о, совсем чуть-чуть! – нескромен.
Как бы то ни было, я предложил ей освободившееся место рядом с собой, на которое она и опустилась, наградив меня – замечу не без гордости – самым чарующим взглядом.
Дама оказалась дочерью нашего почтенного живописца.
Что же касается миссис Брокльбанк, несчастная с самого отплытия нашего из порта не покидала каюты, страдая, по уверениям прелестной дочери, от тяжкой морской болезни.
Между тем на другом конце стола наш доморощенный философ, мистер Преттимен, понес было какую-то околесицу о суевериях, которым он-де злейший враг, но мне быстро удалось отвлечь от него внимание. Мне захотелось обратить беседу в шутку, и я произнес с улыбкой, что вера в разного рода приметы и предзнаменования, без сомнения, есть свойство низших умов, которые, будучи не способны, в силу своей ограниченности и неразвитости, найти природным и жизненным явлениям логические объяснения, как делаем мы, люди образованные, выдумывают всяческие небылицы. Я припомнил, как моя нянька боялась скрещенных ножей – это, мол, к ссоре, и ужасалась, когда хлеб клали макушкой вниз – предвестие несчастья на море. Я рассмеялся, но меня никто не поддержал. Лейтенант Саммерс замер со стаканом в руке, тихая миссис Пайк вся побелела, а мистер Олдмидоу, только что вернувшийся в салон, проводив до каюты мисс Грэнхем (должен признать, я не сообразил вовремя предложить даме помощь, отвлеченный блистательным появлением мисс Брокльбанк), громко скрипнул стулом. Даже мистер Преттимен, всего минуту назад заверявший нас, что он презирает предрассудки, глядел на меня так, словно я совершил нечто неподобающее.
Тишину нарушил мелодичный голосок мисс Брокльбанк, которая премило продекламировала строки Кольриджа:
Но вот настиг нас шторм, он был
Властителен и зол,
Он ветры встречные крутил
И к югу нас повел.
Без мачты, под водою нос,
Как бы спасаясь от угроз
За ним спешащего врага,
Подпрыгивая вдруг,
Корабль летел, а гром гремел,
И плыли мы на юг.
И встретил нас туман и снег
И злые холода,
Как изумруд, на нас плывут
Кругом громады льда.***
Строки, без сомнения, весьма печальные, но должен заметить, что прелестное чтение развлекло всех нас, сидевших за столом, и мы продолжили трапезу в весьма благодушном настроении – быть может, за исключением мистера Преттимена, который продолжал переругиваться с художником на тему морских суеверий и бурчал, что, ежели мистер Брокльбанк даст ему ружье, он будет рад подстрелить альбатроса**** и таким образом продемонстрировать полную несостоятельность… Впрочем, этого жалкого шута никто не слушал.
Мистер Деверэл покинул меня, сказав, что заступает на вахту, и заметил напоследок, что уверен: мы с мисс Брокльбанк не дадим друг другу скучать. Прозвучало, быть может, несколько фамильярно, но тогда я готов был многое простить этому очаровательному молодому человеку, так не похожему на прочих мрачных членов команды. Да и, вынужден признать, слова оказались пророческими…
Похоже, я чересчур увлекся воспоминаниями. Час уже поздний, на нашей посудине непривычно тихо. И мне следует наконец отправиться в убогую койку, тем более, что голова моя, похоже, еще не до конца оправилась от внезапной встречи с палубой: она слегка гудит, а может быть, это корабельный колокол…
Примечания:
* Армейский офицер (или офицер армии) означает: офицер, служащий в сухопутных войсках.
** Эксетерский собор – кафедральный собор Святого Апостола Петра в Эксетере (город Девон). Каноник – священнослужитель епархиального кафедрального собора, состоящий членом капитула (совета, который состоит при епископе и помогает ему управлять диоцезом). Поскольку в англиканской церкви священнослужителям разрешены браки, мисс Грэнхем была дочерью весьма уважаемого человека.
*** Из поэмы Сэмуэля Кольриджа "Поэма о старом моряке" (1797-1798)
**** По морским повериям, упомянутым в том числе в приведенной поэме Кольриджа, убить альбатроса считалось плохой приметой и сулило кораблю гибель.