Корабли в океане

      Свадьба в открытом море… Событие само по себе необычайное, удивительное, и, вероятно, мне следовало бы описать его во всех подробностях, однако… Однако я вынужден признать, что задача эта едва ли мне по силам. И вовсе не по причине того (как может показаться), что я не уделял происходящему должного внимания, поглощенный мыслями о Мэрион. А потому, что, к большому моему изумлению, все выглядело весьма обыденно.       Ранним вечером, еще затемно, мы поднялись на борт «Альционы» – я, как и полагается, сопровождал капитана Андерсона (черт побери, снова у него за спиной!). Следом шествовали лейтенанты Саммерс и Камбершам. Ни дать ни взять, почетный эскорт!       На соседней палубе нас дожидались двое офицеров сэра Генри. В таком составе мы и спустились в пассажирский салон. Там уже собралась небольшая толпа, хотя, как я заметил, приглашенных было меньше, чем вчера за обедом. Мистер Преттимен, одетый с иголочки, и безупречный старший офицер «Альционы», лейтенант Беллами, стояли прямо под кормовым окном – очевидно, церемония будет осуществляться там. Прочие рассредоточились по салону: леди Сомерсет в еще более роскошном туалете, нежели на балу (если такое возможно), мисс Грэнхем, тоже весьма нарядная, мистер Олдмидоу и мистер Боулс. Мне бросилось в глаза, что все они стояли, а не сидели, как обыкновенно принято на свадьбе, даже стульев не было – возможно, это какой-то морской обычай, решил я.       А между тем глаза мои, помимо моей воли, скользили по собравшимся и – не находили той, кого искали. На мгновенье меня охватил безумный страх. Что если мисс Чамли нездорова?! Но уже в следующую секунду голос рассудка (право же, удивительно, как силен он во мне, несмотря ни на что!) подсказал мне: конечно же, Мэрион нет здесь. Ведь она наверняка будет сопровождать невесту.       Невесту… Забавно, это слово пришло мне на ум машинально, прежде чем я успел его осмыслить и понять, что оно нисколько не вязалось в моей голове с образом мисс Сомерсет. Как, признаюсь, и слово «жених» – с капитаном Андерсоном.       А между тем этот последний уже занял свое место под кормовым окном, рядом с ним вытянулся в струнку невозмутимый Беллами. Очевидно, и мне следовало к ним присоединиться, что я и осуществил без особого удовольствия – встал несколько позади шафера, как полагается, встретился взглядом со стоявшим напротив Преттименом. В его глазах, почудилось мне, промелькнула насмешка. Но мне вовсе не хотелось сейчас думать об этом напыщенном индюке, Бог знает отчего вообразившем себя знатоком жизни и человеческой натуры.       Я вздрогнул: раздались звуки музыки. Вернее сказать, это был одинокий голос скрипки. Удивительно, но он произвел на меня впечатление сродни пению миссис Ист на вчерашнем балу: простая, незатейливая мелодия, какую могли бы играть в какой-нибудь сельской церкви. И было в ней что-то поистине живое, человечное… и трогательное.       Я моргнул. Что за нелепость! Не стану же я лить слезы на столь сомнительной церемонии, как эта!       Чтобы прийти в себя и отвлечься (а также, признаюсь, из любопытства), я взглянул на капитана Андерсона. Боже правый! Даже сейчас он не соизволил переменить свою излюбленную позу. Обе руки сцеплены за спиной, выражение лица – совершенно равнодушное, словно он стоял у себя на шканцах и наблюдал, как внизу простые смертные, матросы, надраивают палубу!       По толпе гостей вдруг прошел шорох и словно некий сдержанный шепоток. Я повернул голову. Боже! В дверях стояло самое прекрасное существо, какое только можно себе вообразить! Белокурые волосы обрамляли покрытое нежным стыдливым румянцем лицо. Прелестные руки были сложены на груди изящным и полным достоинства и скромности жестом. Складки шелкового кремового платья облекали стройную фигуру. Под звуки скрипки мой ангел проплыл через салон и – о чудо! – остановился прямо напротив меня.       На миг – счастливейший миг моей жизни! – мне почудилось, будто передо мной моя нареченная, и сейчас священник произнесет над нами слова, которые навеки свяжут нас воедино, так, что никто и ничто ни на земле, ни на море уже не отнимет Мэрион у меня. И готов поклясться, в ее небесных глазах я прочел, что и она чувствует то же!       Увы, это длилось так недолго. Мэрион в прелестном смущении потупилась, по ее губам скользнула робкая улыбка. В ту же секунду скрипка заиграла более торжественно, шепот вокруг поднялся выше – и утих.       Раздались твердые, уверенные шаги и в унисон с ними – шорох платья. Сэр Генри вел дочь к алтарю (вероятно, я могу позволить себе употребить это слово, пусть даже в значении переносном, ибо никакого алтаря в салоне, разумеется, не было).       В новеньком парадном мундире, с орденской лентой через плечо, сэр Генри выглядел поистине величественно. Меня захлестнула волна сочувствия к нему. Как дворянин, пусть и уступающий капитану знатностью рода, я легко мог себе представить, какой выдержки, какого самообладания требовала от него эта церемония, которая могла бы – и должна была бы – стать его триумфом, а не позором. И однако сейчас он был не побежденным, а победителем! Он шел, высоко подняв голову, и держал мисс Сомерсет под руку так, словно она была его величайшим сокровищем и гордостью, достойной дочерью достойного отца… Боже правый, он даже улыбался! Пожалуй, ни к кому прежде я не испытывал столь искреннего почтения, как к сэру Генри в эту минуту (за исключением, разумеется, моего любезного крестного).       Я перевел взгляд с благородной фигуры капитана Сомерсета на тоненькую, едва достававшую ему до плеча, – в самом деле, было бы странно, оказавшись на свадьбе, ни разу не посмотреть на невесту. И тут меня словно громом поразило.       Она была в белом!       И в руках у нее были цветы.       Не аляповатые бумажные, какие украшали нашу палубу во время бала.       Живые цветы.       В открытом море они могли взяться лишь из одного места. Из каюты капитана Андерсона. * * *       - Мистер Толбот! Я искал вас…       - Меня, мистер Саммерс?       - Капитан Андерсон, сэр…       Боже! Что ему опять надо?       - Капитан просит вас подняться к нему в каюту.       - Простите?       - Состоится обсуждение по делу о смерти мистера Колли.       - Помилуйте, мистер Саммерс! Что там еще можно обсуждать? Нервная горячка – капитан ведь сам сказал.       Перемялся на месте. Почти неловко.       - Видите ли, мистер Толбот, боюсь, все оказалось несколько сложнее.       - Даже если и так, какое это имеет отношение ко мне? Я лицо неофициальное. А что до моего личного мнения – капитан ясно дал понять, что оно его не интересует.       - Мне передать капитану ваш отказ?       Карие глаза глядят устало.       Бедняга Саммерс.       Не сладко быть старпомом у этого деспота, что уж тут…       Выпрямился.       - Нет, сэр. Я навещу капитана, если он настаивает.       Карие глаза улыбнулись. * * *       Дверь за спиной мягко затворилась.       Прищурился – столько света.       Большое кормовое окно – прямо напротив.       В золотистых лучах что-то…       Быть не может!       - Мистер Толбот! Входите.       Спина обтянута белой тканью жилета. Такая худая, почти хрупкая. А плечи широкие. Даже странно, как он…       - Простите, что не встретил вас. Вы застали меня в моем саду.       Шагнул – доски скрипнули под каблуком.       - Не знал, что у вас имеется свой собственный Эдем, капитан.       Звук странный. Непривычный.       Смешок?       Никогда не слышал, как он смеется.       - Как видите.       Белые рукава рубашки.       В пальцах что-то…       Да, так и есть!       Лейка.       - Вот эта ветвь скоро зацветет белыми цветами – вполне в духе… кхм… райского сада. Если не завянет, конечно.       - Не прообраз ли это потери невинности, капитан?       Лейка булькнула.       Рыжие волосы упали на лицо.       - М? А. Возможно. Вы так затейливо выражаетесь, мистер Толбот.       - Я думал, мы говорим иносказательно, разве нет?       - Что до меня, я говорил серьезно. С растениями надо уметь обращаться.       - Не сомневаюсь.       - Вот эта герань, мистер Толбот, у меня заболела. Видите, какие листья?       Чахлый листок скользнул по загрубевшей ладони.       - Я уже присыпал ее серным порошком, да все без толку. Теперь наверняка пропадет.       Выпрямился, взглянул в лицо.       - Но я вам так скажу, сэр: взялся разводить растения на море – будь готов к потерям.       Лейка булькнула.       - Помню, когда я в первый раз ходил в дальнее плаванье капитаном – потерял разом всю мою коллекцию.       - Из-за атак неприятеля?       Звук странный – смешок.       Никогда не слышал...       - Нет, сэр. Из-за погоды. Мы с месяц торчали на одном месте. Ни дождя, ни ветра. Я не мог себе позволить тратить воду на растения. Команда взбунтовалась бы.       Лейка булькнула.       - Так что… лишиться одного цветка для меня – беда небольшая.       Чахлый листок скользнул по ладони.       Даже неловко сделалось.       Словно – совсем не об этом. Не о цветах.       Но не отводить же глаз.       - К тому же, вы сможете заменить его другим – в Сиднейской бухте. Не так ли?       - До места назначения и далеко, и долго, мистер Толбот.       Моргнул изумленно.       - Вы так говорите, словно прибытие в Антиподию не доставит вам ни малейшей радости.       Взгляд скользнул по лицу. Странный, прищуренный.       - Будь у меня выбор, сэр, я бы всю жизнь провел в море.       Что за вздор!       Улыбнулся.       - Вы шутите, капитан.       - Нисколько. В море человек может побыть в одиночестве.       - Но не хотите же вы сказать…       В лице вдруг мелькнуло странное.       И пропало.       А может, показалось только.       - Вы еще молоды, мистер Толбот. Вам трудно понять, что уединение может быть удовольствием. Необходимостью.       - Помилуйте, сэр! Каждый к чему-то тяготеет. К стране, к обществу, к семье, наконец.       Звук странный.       - К семье… Тут уж кому как повезет, мистер Толбот.       - Но ведь человек – не дерево. Он не может просто уронить семя в землю.       Спина повернулась, сдернула с вешалки потрепанный синий мундир с золотыми эполетами.       - Пора начинать. * * *       Пора начинать…       Мне почудилось, или кто-то в самом деле произнес эти слова прямо у меня над ухом – сейчас, в салоне «Альционы»? Или – тогда, в каюте капитана, среди пышной зелени, такой невероятной, такой нелепой в открытом море, когда мы готовились обсуждать печальные детали гибели пассажира, вызывавшего в капитане столь сильную неприязнь?       Или все это – лишь плод моего воображения?       И не было никакой неприязни, а может быть, даже – никакой смерти и никакой свадьбы?       А было лишь долгое, бесконечно долгое путешествие…       В море человек может побыть в одиночестве.       Чьи это слова?       Андерсона?       Или мои?       Боже правый! Мысли мои снова путаются, должно быть, дает себя знать моя злополучная рана.       Нужно вернуться…       Нужно вернуться к описанию торжества.       Да, сэр Генри величественной походкой прошествовал через салон и, остановившись напротив капитана Андерсона, как пишут в романах, «вручил невесту жениху». Проще говоря, взял руку мисс Сомерсет и вложил ее в ладонь нашего деспота, которому наконец пришлось расстаться со своей излюбленной позой. Не могу судить, переменилось ли в этот «судьбоносный миг» выражение его лица: он стоял ко мне спиной; все, что я мог видеть, его рыжая шевелюра в лучах заходящего солнца. Но что я рассмотрел отчетливо – так это глаза мисс Сомерсет. В них появилась непривычная, не свойственная ей серьезность, которая, между тем, была мне знакома: ее взгляд был таким же во время нашего сегодняшнего разговора, когда я столь неловко пытался открыть ей тайну, уже давно переставшую быть тайной.       Сейчас, когда мисс Сомерсет стояла так близко ко мне, я подметил еще одну деталь, а именно – ее платье не было полностью белым. Оно было расшито крошечными незабудками. В волосах, причесанных, по обыкновению, очень просто, змеилась синяя лента. А маленькие серьги сверкнули – в том не могло быть сомнения – настоящими сапфирами. Право же, если в этой девушке было много такого, что вызывало справедливое осуждение, ей нельзя было отказать в безупречном вкусе. Даже в том, как она вышла из деликатного и, что уж греха таить, двусмысленного положения, выбрав столь необычные и в то же время традиционные «брачные одежды», было ни с чем несравнимое изящество и остроумие.       Что ж, я со своей стороны могу сказать о мисс Сомерсет лишь одно: будь она иной, она была бы не хороша, а такая, как есть, она мне не нравится*.       Но я намеревался поведать о свадьбе.       Впрочем, поведать осталось немного. Ибо все произошло на изумление быстро и, ежели можно так выразиться, прозаично.       Сэр Генри встал напротив жениха и невесты, один из его лейтенантов подал ему молитвенник. Благородный капитан красивым, звучным голосом прочел о том, что «оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут двое одною плотью»**, спросил согласие у Андерсона, потом у мисс Сомерсет – и дело было сделано.       Ах, нет! Как же я мог забыть!       Во время церемонии произошло нечто, незначительное и незаметное для постороннего глаза, но важное лично для меня. Когда безупречный Беллами, выполняя обязанности шафера, вынул из кармана мундира кольцо и протянул жениху (я даже не успел удивиться, откуда взялось кольцо посреди океана), мисс Сомерсет на мгновенье повернулась и передала цветы мисс Чамли. В этом, разумеется, не было ничего необычного, так делает всякая невеста, чтобы, выражаясь прозаически, освободить руки, но я в это мгновенье вспомнил старую добрую примету: счастливица, получившая букет невесты, вскоре сама выйдет замуж. Должно быть, я не сдержал улыбки, потому что Мэрион, всего на секунду подняв на меня взгляд, зарделась пуще прежнего, что придало ей стократ больше очарования.       На этом все и завершилось.       Сэр Генри сдержанно поздравил капитана Андерсона, поцеловал дочь в лоб, после чего с поразительным хладнокровием склонился над поданным лейтенантом судовым журналом и внес в него соответствующую запись.       Я, признаться, совершенно забыл о своих обязанностях свидетеля. Я просто стоял и любовался Мэрион и очнулся лишь тогда, когда лейтенант Саммерс коснулся моей руки. Я увидел, что Преттимен не спеша выводит свою подпись в судовом журнале, и тоже приблизился. В глаза мне бросился изящный, но твердый почерк сэра Генри, другой, очень на него похожий, хотя, пожалуй, чуть более закругленный, – мисс Сомерсет, и каракули Андерсона. Я поставил свое имя рядом с «Алоизием Преттименом» и невольно усмехнулся про себя. Была некая ирония в том, что мы с этим господином, стоя по разные стороны политического барьера, оказались на одной строке в судовом журнале, да еще при таких необычных обстоятельствах. К моему удивлению, мне протягивали еще какой-то толстый том, и я не сразу сообразил, что от меня требовалось расписаться вторично – на сей раз в летописи нашей посудины, которая, несомненно, не могла замолчать столь выдающийся факт, как женитьба капитана.       Вновь зазвучала скрипка, зашуршали голоса, я вспомнил, что следует поздравить жениха и невесту. Капитан Андерсон поглядел мне прямо в лицо своими выцветшими голубыми глазами и ответил: «Благодарю вас, мистер Толбот». Мисс Сомерсет улыбнулась мне тепло и заметила, что от души надеется, что «старинные поверья» себя оправдают. Это было сказано так просто и искренне, что я, признаться, был тронут.       Между тем в салоне происходило какое-то движение. Я поискал глазами моего вечного спасителя, лейтенанта Саммерса, который, к моему удивлению, оказался прямо у меня за плечом и шепнул: «Ужин, мистер Толбот. Праздничный ужин на нашем судне». Боже! Лишь сейчас я осознал, что судьба поистине даровала мне второй шанс. Уверенными шагами я направился к мисс Чамли и спросил, не окажет ли она мне честь сопровождать ее. Ответом мне послужил взгляд небесных глаз и улыбка – о, самая восхитительная, самая чарующая, какую только можно себе вообразить! В этой улыбке я прозрел свое будущее, которое – теперь я в этом не сомневался – окажется счастливым. В руках Мэрион держала белоснежный букет невесты.