Всем дорогам конец - тьма.

Рука касается холодной стальной ручки двери. Если б меня спросили, что я почувствовал в тот момент, то ответил бы, что это похоже на лезвие кухонного ножа, который только что достали из морозилки. Зачем туда положили – неизвестно, но факт, что он просто ледяной. И этот лед сейчас врезается в мою руку, кожу и добирается до сухожилий. Мне хочется одернуть ладонь от мороза, но я не могу. Не могу, потому что я должен зайти вовнутрь. Перебороть себя – и зайти. Но, не вынося адского холода ручки, отрываю руку от стали. Я не понимаю, от чего меня трясет: недостаток тепла или страх. Дыхание перехватывает, и я без сил валюсь на бетонный пол рядом с дверью. Если холод до этого был только на пальцах, то теперь и поясницу, и спину пронзили тонкие лезвия. Боже, что это за ощущение? Почему так не вовремя, почему сейчас? Я не могу встать и сделать свое дело? Почему меня колотит?.. Восстановить дыхание кажется непосильной задачей. Я глубоко вдыхаю и выдыхаю рывками. Такое ощущение, будто что-то застряло в носу и не дает мне нормально дышать. Отвратительное чувство... Почему-то вспомнился последний школьный экзамен, который я сдавал перед выпуском. Что это было, я не помню, зато в мою память отлично впечатался страх... Я умен, и учился всегда хорошо, но было безумно страшно. Наверное, груз ответственности, навалившийся на меня тогда, сделал свое дело. Вот и сейчас... Мне было страшно. Постарался вспомнить, что советовала мама, чтобы расслабиться... Досчитать до десяти, медленно выдыхая воздух. Раз... Взгляд устремляется в потолок. Он пожелтевший от частых протечек. Даже сейчас в одном месте прямо надо мной сгрудились несколько ржавых капель, норовящих рвануть вниз – на холодный пол, или на мою макушку. Подвергнуть меня пытке? Два... Единственная лампа на коридор в добрые пятнадцать квадратных метров. Освещения от нее, если не ноль, то количество точно стремится к этому. Она пару раз дергается, погружая коридор в полную тьму, издает короткий скрипучий звук и выключается совсем. Правильно, значит, полночь. В целях экономии энергии здесь всегда в полночь выключают свет. Ровно через пять минут здесь пройдет охранник, который откроет дверь, чтобы проветрить помещение. Надо успеть за это время проникнуть внутрь... Хотя, мне бояться уже нечего. Что они мне сделают? Изобьют? Пусть. Смертная казнь запрещена, хотя это, конечно, условности. Они могут устроить так, чтобы про мое существование забыли навсегда... Три... С трудом выдыхаю уже, когда волна мурашек прокатывается по коже, оставляя ощущение озноба, как при простуде. Я, действительно, болен. Четыре. Слышу шаги вдалеке. Коридор длиной в пятьдесят метров, значит, охранник только что вышел из своей каморки и идет сюда. Найти силы в себе встать – недостижимая задача. Плюю на все и откидываю голову назад, утыкаясь грязными волосами в не менее грязную и обшарпанную стену. Чувствуется сырость... И шаги. Что сейчас будет?.. Я даже не успею досчитать до десяти, как появится этот охранник. А дыхание все не восстанавливается. Не знаю, паниковать или нет. Мысли путаются. Я понимаю, что у меня еще вся моя угробленная и забитая на корню жизнь впереди, чтобы сбежать. Но... Бывают моменты, когда понимаешь, что либо сейчас, либо никогда. И вот это «либо сейчас, либо никогда» отчетливо бьется в моей голове молотом, обнося ударами мозг. До крови, потому что я чувствую, что капилляры в глазах лопаются от напряжения. Значит, все-таки боюсь. Пять... *** - Я не помогаю убийцам. Кюхен был непробиваем, настойчив и убийственно спокоен. Он прекрасно понимал свое положение. Прекрасно знал, что тюремщик никогда не поможет ему, Ведь он, возможно, отдал этому заведению свои нервы, свои светлые эмоции, которые здесь превращались в грязь и начинали смердеть от отвратительности, свою жизнь, в конце концов. Работать тут – и оставаться примерным семьянином, счастливым человеком, заниматься обычными делами... Разве это возможно? Тюрьма для пожизненно заключенных пожизненно заключает и ее работников. Нет, они не могут спокойно жить вне этого места. Они просто не умеют. Такие же заключенные, только с чистой совестью. - Помоги мне, - снова повторил Кюхен, еще крепче сжимая пальцы на запястье тюремщика. Тот стоял спиной к нему, развернувшись к двери. Кю не собирался выпускать его до тех пор, пока стандартные фразы не будут произнесены. За последние недели этот диалог повторяется с периодичностью в два дня. Здесь такие правила, нужно часто менять белье. В эту камеру, к Кюхену, приходит один и тот же тюремщик. Кю уже знал, что тот отвечает не только за смену постельного белья, но и за вывоз «мертвяков», как называли здесь рабочие умерших заключенных. Именно поэтому и просил помощи именно его. - Отстань, - низкий и холодный голос. Кюхен был уверен, что ему противно ощущать на своей коже его ладонь. Но ему было плевать. Этот человек нужен был ему, во что бы то ни стало. - Прошу тебя. - Я не могу. Всё, на этом месте Кюхен обычно отпускал свою жертву, и тот спокойно уходил из камеры, закрывая дверь и окошко для еды на два замка. Но сегодня что-то переклинило в нем – и в заключенном, и в замке, и, наверное, даже в тюремщике. Финальная фраза произнесена, а они продолжали стоять в такой позе. Кюхен смотрел на опущенную голову парня, крепко держал его запястье, вдавливая отросшие ногти в его холодеющую кожу. Он тоже боялся, Кю понимал, того, что заключенный внезапно сорвется и в порыве гнева сломает ему что-нибудь, но ничего не происходило. Из-за этого дрожь, чуть бившаяся в его руках, сейчас немного унялась. Одна минута, две... Полное молчание. И только гудение противной лампы терзало слух. - Думаешь, ты такой чистый и незапятнанный, а мы - грязные и ненужные жизни? Фраза громом прозвучала в полной тишине. Она расплавилась во рту Кюхена и свинцовой обжигающей жидкостью влилась в уши тюремщика. Дрожь вернулась к нему, а Кюхен довольно ухмыльнулся. Да, он именно такой человек – совестливый до невозможности, но определенно совершивший в своей жизни если не преступление, то предательство или что-то подлое, низкое. Никак не вяжущееся с моралью, принятой в обществе. Он тоже грязен.