волшебники

Он не даёт мне шанса. Всю последующую неделю я пытаюсь осмыслить наш последний разговор, но ничего не выходит. Не выходит сосредоточиться на чём-то одном: книги валятся из рук, буквы плывут перед глазами, а собственные мысли кажутся чем-то абстрактным, придуманным не мной. Я удивляюсь, остановившись у стенда с успеваемостью: неделю назад я был на пятнадцатом месте, сегодня — на восьмом. Если Хаято ещё раз пошлёт меня, то точно окажусь на первой строке. Не помню ничего об этой неделе. Только одно имя заело на повторе. Хаято-Хаято-Хаято. Почему мы не можем просто так поговорить без всяких последствий? Бесконечные несколько серых дней, которые сводились к единственному вердикту: Такеши, ты настоящий идиот. До знакомства с Гокудерой я никогда его не замечал. Не понимаю, как так сложилось, но до того урока религиоведения я ни разу не слышал о нём, не видел его «шоу», не знал о нём ничего, будто Гокудеры не существовало во времени и пространстве. А теперь Хаято везде. Абсолютно везде. Каждый день я встречаюсь взглядом с его белой макушкой, но ни разу — с глазами. Хаято смотрит на кого угодно, но только не на меня. Это доводит меня до слепой ярости. Почему? Почему? Почему? Неужели что-то случится, если ты посмотришь на меня? Неужели планета содрогнётся, а птицы охрипнут? Неужели разорвутся в рыданиях океаны? Но внезапно все разговоры о нём также прекращаются. Мир будто замер. Почему именно в тот момент, когда я рад услышать любую новость о Гокудере? А Ташио болтает что-то о Лиге Чемпионов. Учителя об университетах. Школа о новой марке модных гаджетов. Но никто — о Хаято. Ненавижу эту планету. На автопилоте заполняю бланк ответов очередной контрольной по истории. Ненавижу всё. Чувствую лишь разочарование в себе. Я так… хотел быть с Хаято друзьями? Нет. Я не хочу быть рядом с ним, мне лишь хочется узнать, о чём думает главный бунтарь нашей школы. Мне хочется просчитать его, хочется заранее угадывать фразы и жесты. Знать бы тактику боя, прочитать, что он чувствует. Но ничего, ничего не могу. Он отталкивает меня прежде, чем я начинаю понимать язык Гокудеры. — Религиоведение. — Ворчит Ташио, отсаживаясь на третью парту. — Снова этот Псих будет возникать. Точно! Точно. Как я мог забыть о таком шансе, если не поговорить, то обратить на себя внимание Хаято. Мне нужно это. Прямо сейчас, иначе я сойду с ума снова. От вины, от разочарования, от полного незнания. — Привет. — Дергаюсь, замечая рядом Гокудеру. Он здесь? Не понимаю, он прямо передо мной после всей обиды и недельного игнорирования? — Я сяду тут, ок? Моё место заняли. — Ты можешь прогнать всех, кого захочешь. — Я идиот. Я должен был сказать: «да, Хаято, садись. Я всю неделю пытался придумать, что мне делать, чтобы не сойти с ума от твоих выходок. Можно я прочитаю тебя, как книгу, а после уйду? Это ненадолго, а после — бунтуй и умирай. Клянусь, я больше никогда не обижу тебя». — Нет настроения скандалить. — Блондин садится за соседнюю парту. — Вау. — Улыбаюсь. Я придурок. Он снова подумает, что я поверил слухам, но я им верю и не верю одновременно. О Гокудере говорят столько, будто он инопланетянин, либо не говорят вообще. Как о мёртвых, только намного больнее и резче. Когда я умру, надеюсь, никто не скажет, что я был лживым и замкнутым, а мои кеды не сочетались со школьной формой. Пусть обо мне молчат, потому что о мёртвых — только хорошо. Перевожу взгляд на четвёртую парту в двух рядах от меня, — парта Хаято, — она совершенно пуста, как моя голова на биологии. А я ведь думал, что разучился искренне улыбаться. Гокудера сам захотел сидеть рядом. Значит, он больше не сердится? Значит, я могу попытаться заговорить снова? Значит, это — вот самый настоящий шанс? У меня есть сорок пять минут, чтобы полушептать Хаято что-то, что его не обидит, что никто никогда не услышит. Что-то, от чего он не убежит. — Гокудера, — звенит звонок, и класс наполняется учениками. — Прости меня, я не хотел. — Забей. — Хаято равнодушно щёлкает ручкой, наверное, отбивая какую-то незнакомую мне мелодию. — И не разговаривай со мной. Это вредит твоей репутации, бейсболист. — Я не… — Замолкаю, понимая, что блондин совершенно прав. Только я не бейсболист. Я — никто в теле сведённого с ума подростка. Что мне говорить? Нам действительно не о чем разговаривать. Мы с Хаято знакомы неделю, у нас всего один общий знакомый-друг и музыкальный клуб. Он настоящий отброс системы, я — её звезда. Учитель что-то балаболит об иудаизме. Я понимаю, что разговоры с Гокудерой лишают меня надежды так же, как и его игнорирование. Хаято — воплощение отчаяния. — Записываем конспект. — Говорит преподаватель. Гокудера слушает музыку в плеере. И, наверное, мысленно снова совершает революцию. Я отчаян. Самый отчаянный из отчаянных. Если Гокудера прямо сейчас предложит мне вместе выпрыгнуть из окна во имя всех глупостей этого мира, я соглашусь без раздумий. Но Хаято молчит. И я молчу. Молчит всё, кроме головы и учителя. Поднимаю взгляд на Хикари. Та перешёптывается с одноклассницами, и её губы изгибаются в немом смехе. Может, начать жить нормально, а? Сходить с ней на свидание, начать обсуждать с Ташио Гокудеру и стараться натягивать маску дружелюбия всё чаще и чаще. Отравить бы весь мозг псевдодружелюбием и жалким страхом выделения из толпы. Я должен жить нормально. Не нужно было извиняться перед Хаято. Ни один нормальный человек не стал бы, но я не могу по-другому. Гокудера — не жертва, но мне хочется вымолить у него «прощаю» вместо пафосного «забей». Это не так круто, как он думает. Потому что «забей» — это замаскированное «смирился и привык». Кому, как не мне, это знать? — Я знаю, что такое границы. Но это не значит, что я не могу их нарушать. — Поворачиваю голову и вижу, что Хаято смотрит на меня в упор. Наконец-то. — Ты в курсе, что это как минимум грубо? — пожимаю плечами. — Чёрт тебя дери. Чего ты такой остроумный и тупой одновременно? — Гокудера чешет переносицу. — Жди несколько дней. Надо подумать. — Подожди, — шепчу так, что сам едва слышу. — Хочешь, я тебе подкину варианты, которыми можно ответить? — Серьёзно? — Он прикладывает руку к губам, скрывая ироничную ухмылку. — Ты придурок, придурок. — У меня имя есть. — Шутливо складываю руки на груди и корчу гримасу. — Теперь я обижен и буду неделю тебя игнорировать. — Я не игнорировал, а думал. — Хаято стучит пальцем по левому виску. Сегодня у него подводка не размазана. — Если ты не видишь разницы, то иди на хуй. — Это немного грубо. — Немного? — Или жди несколько дней, или терпи. — Это повредит моей репутации, — победоносно цокаю языком. Гокудера хватает сумку и подрывается с места. Я что, снова его обидел? Да что же это такое? Проклятье? Карма? Что-то магическое? Я готов поверить даже в леших, чтобы Хаято перестал вести себя, как скандалист, и просто поговорил со мной. На меня удивлённо смотрит весь класс. — Этот парень пытался бунтовать, — пожимаю плечами и ехидно улыбаюсь. — Мне пришлось его остановить. Только спустя пару долгих мгновений, когда ребята начинают рыдать от смеха, я осознаю, что натворил. Пожалуйста, Хаято, ещё один шанс. «ИЗВИНЕНИЯ НЕ ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ», «ОПРАВДАНИЕ НЕ ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ», «ЧТО УГОДНО НЕ ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ». Только дай мне жалкий шанс. Я не хочу читать тебя, Гокудера, а просто хочу понять.