волшебники

Ташио рассказывает, как бурно музыкальный клуб готовится к завтрашнему музыкальному фестивалю. Он неожиданно обнаружил в себе необъяснимую тягу к музыке и искусству, о чём и тараторит без остановки, но с тактом Цезаря. Кажется, Ташио действительно нашёл то, что ему интересно. Определённо, весна — время, когда люди находят себя. — Ты же придёшь на фестиваль? — он виснет на моём плече, пародируя кота из «Шрека». — Приходи, Яммэ-кун, твой Псих там тоже будет. — Ладно-ладно, — смеюсь. — Если тебе станет легче, я приду туда не только потому, что там будет Хаято. — Иногда я завидую ему, — Ташио мечтательно закатывает глаза. — Ну, знаешь, если отбросить характер и поведение сумасшедшего, то Псих был бы неплохим парнем: его знают даже первогодки, за ним таскается местная звезда, да и ещё и талантливый! — После фестиваля ты тоже будешь узнаваем, у тебя определённо есть талант и да, я ни за кем не таскаюсь. — Таскаешься, как маленькая собачонка, — Ташио разводит руками и пожимает плечами. — Сначала мне показалось это странным, но потом Мисака сказала, чтобы я не пёкся по таким пустякам, как личная жизнь моего лучшего друга. — А ты встречаешься с Мисакой, да? — пододвигаюсь поближе, шутливо приподнимая брови. — Ловелаааас. — Моя личная жизнь ещё пустяковее твоей! — Ташио неловко краснеет и чешет затылок. — Но да, встречаемся. О боги, клянусь, нет в мире девушки талантливей и забавней, чем она! — Голубки! — пихаю одноклассника в плечо, и мы оба смеёмся, забыв обо всех разногласиях. Он прав, дела сердечные — сущий пустяк. Нужно относиться ко всему проще. — Привет, Ямамото-кун, — Тсуна приземляется прямо мне под ноги. Тетради с конспектами разлетаются по полу, а сам Савада потирает ушибленное колено: — Блин, почему я такой неуклюжий? Помогаю ему собрать тетради, мысленно улыбаясь над нерадивостью знакомого. Иногда мне начинало казаться, что тот и в пятьдесят будет спотыкаться на кочках и бояться маленьких собачек. Вообще, «пятьдесят» звучит странно в устах семнадцатилетнего подростка. И мне трудно вообразить себе пятидесятилетний возраст — это то же самое, что первокласснику, едва-едва научившемуся считать до двадцати, вообразить формулу производной, которую я до сих пор не выучил. — Как ты? — интересуюсь. — Извини, что мы так мало общаемся… просто… Просто теперь твой друг — это мой человек. — О нет, ничего такого, — Тсуна тепло улыбается. — Я рад, что у Гокудеры-куна наконец-то появились друзья. — Но вы же тоже друзья, — оглядываю пустой коридор. — Ведь так? — В прошлом году я помог найти ему кабинет . И с тех пор он не отходил от меня ни на шаг. А в мае того года он увидел тебя на сезонных играх, помнишь их? Ты тогда спас всю команду, сравняв счёт. Гокудера-кун сказал, что хотел бы дружить с таким человеком, как ты. И я рассказал ему многое о тебе. Кажется, он действительно был восхищён тобой, потому что с тех пор никем не восторгался при мне. И да, он целый год пялился на тебя со стороны. Я даже удивлён, что осмелился подружиться с тобой в этом году. — Это… — осекаюсь, не зная, что говорят в таких ситуациях. — Ты разве не знал? — Тсуна удивляется, а после понимает, какой секрет выдал. — Кажется, я взболтнул лишнего. — Ага, — поджимаю губы, а после улыбаюсь. — Всё в порядке, я ничего не расскажу ему. Кстати, что у тебя там с Киоко? — Она меня отшила, — Савада пожимает плечами, пытаясь спрятать грусть в уголках неровных губ. — Сказала, что Никчёмный Тсуна не может быть с такой замечательной девушкой, как она. А её брат, узнав о признании, выбил мне два нижних зуба. — Чувак, — снова не нахожу слов, — если ты собираешься прыгнуть с крыши или перерезать вены, то я всё расскажу твоей маме. Что за глупость я сморозил? Нужно было сказать что-то поддерживающее и обнадёживающее, а у меня вырвалась самая глупая фразочка на планете. — Ямамото-кун, я не сумасшедший, чтобы делать подобное, — смеётся знакомый. И я хлопаю его по плечу. Ну да, забыл, что я единственный ненормальный на квадратный метр. — Ташио, — шепчу однокласснику на уроке японского. — Да? — он откладывает тетрадь в сторону и поворачивается ко мне. — А что бы ты сделал, если Мисака не приняла твои чувства? — Да ничего, — Ташио пожимает плечами. — Пострадал бы, а потом влюбился заново. Я же подросток. Жизнь не заканчивается на какой-то любви. — Говоришь, как старый вояка, у которого было три тысячи любовниц, — записываю вслед за учителем домашнее задание. — Мысленно — да. — Ловелаааас, — хихикаю. Кажется, мне нравится это прозвище. Хикари дежурит у столовой. Она отрезала волосы по плечи и стала выглядеть, как настоящая студентка какого-нибудь престижного института. Только веснушки и радостный взгляд, которым она смотрит на меня, выдают девушку с головой — просто безнадёжно влюблённая, которая старается убежать от всепоглощающего чувства. — Привет, — улыбаюсь Хикари. — Классная причёска. — Привет. Почему-то знала, что тебе понравится, — она смеётся, краснея. — Пойдёшь на завтрашний фестиваль? — спрашиваю, становясь рядом с ней. — Да. — Я тоже. Как думаешь, будет классно? — и зачем я навязываюсь? Самому же противно. — Ямамото-кун, — Хикари хмурится и смотрит на меня с нечитаемым выражением, — зачем ты говоришь со мной, если тебе неинтересно? — Ну на самом деле, — я рад, что она такая сообразительная, — мне стало интересно, что бы ты сделала, если твою любовь отвергли? Девушка бледнеет: — Уже сделала. — Что же? — пододвигаюсь чуть ближе. Любопытство — не порок же, да? — Ты разве не знаешь? — Хикари удивляется. — По-моему, эта история облетела всю школу. — Какая? — а она умеет заинтриговать. — Ну… понимаешь… я призналась одному парню, а он сказал, что мы не можем быть вместе. И я расплакалась, как маленькая. Боже, мне так стыдно перед одноклассниками, потому что я рыдала прямо на уроке физики. И меня утешал даже учитель. — В слезах нет ничего постыдного, — улыбаюсь. — Тем более рыдать на физике — естественный процесс. Знаешь, меня пробивает на слезу каждый раз, когда я вижу какую-нибудь заумную формулу. Хикари смеётся так громко, что сразу же становится понятно, что я и есть тот самый парень, который отверг её любовь. Мы с Хаято встречаемся у ворот школы. Блондин, кажется, без настроения и какой-то мрачный. — Что бы ты делал, если твою любовь отвергли? Небо окрашивается в оранжево-розовый. Интересно, а если бы цвета имели запах, то как бы пах закат? Яблоками или персиками? Свежей травой или опалыми листьями? — Я бы сделал так, чтобы она оказалась взаимной, — Гокудера чешет лоб. — Звучит, конечно, по-идиотски, но я бы землю перевернул и добился расположения человека, которого люблю. — А ты когда-нибудь влюблялся? — спрашиваю, наивно пиная маленький камень под ногами. — Нет, конечно. Я разве похож на влюблённого мудака? — если бы зелёный цвет имел запах, он бы пах Хаято. — И да, бейсболист, запомни: любви нет. — Веришь в какого-то абстрактного бога, но не веришь в любовь. Ты странный. — Ну ладно, вот ты когда-нибудь влюблялся? Или любишь кого-нибудь сейчас? — я, вроде, должен сказать правду. — Неа, — становится легче, — иногда я чувствую некий интерес, но затем всё сходит на нет. — И этот человек заливает мне что-то о существовании любви, — Хаято закуривает. — Мы оба странные, смирись. У меня до сих пор нет ответа на вопрос, который я задаю всем. У прозрачной призмы был бы мой аромат.