песня
3 мая 2016 г. в 01:13
Ярко-красные бумажные фонарики появляются в парке ещё утром.
Я всё ещё хожу в школу один. После таблеток настроение всегда становится прескверным, поэтому быть одному в таком состоянии лучше, чем прохлаждаться в чьём-нибудь обществе.
А ещё сооружают импровизированную сцену для музыкантов. Я замечаю в толпе у сцены светлую макушку Хаято, но замечает меня Ташио, задорно махая рукой в знак приветствия.
Подхожу к Гокудере, который вроде бы и часть толпы, но всё же обособленный объект. Тот без особого интереса настраивает гитару, сидя на траве.
— Что будешь сегодня играть? — присаживаюсь рядом с Хаято на корточки.
— То, что учил всю ночь.
— Тебе не кажется, что ты самый самоотверженный музыкант из всех? — дотрагиваюсь пальцами до натянутых струн гитары.
— Ну я же обещал сыграть тебе шедевр, — Гокудера пожимает плечами. — Порвёшь струны — выбью два зуба.
— Ты в курсе, что это жестоко? — понимаю, что музыкант из меня не выйдет, пытаясь что-нибудь сыграть.
— Зато справедливо. Помочь? — Хаято взглядом указывает на мои пальцы. — Могу научить какой-нибудь глупой песенке о безнадёжных подростках.
— У меня ужасный слух, — оправдываюсь, но ладонь от гитары не убираю. — Может, лучше ты что-нибудь сыграешь? Типа песни про девяносто девять революций или про запах юности?
— Песенка о бейсбольном придурке, — Гокудера проводит тонкими пальцами по струнам. — Ты идиооот. Ты надел рубашку наизнаааанку.
— Несмешно.
— Я серьёзно. Ты смотрелся в зеркало сегодня?
Опускаю взгляд на одежду и понимаю, что Хаято прав. Отличное начало дня — всё будет шиворот-навыворот.
— Неловко вышло, да? — приподнимает уголки губ в улыбке. — Песенка про бейсбольного придурка номер два: его зовут Ямамото Такеши, он познал смысл картин зарубежных, а ещё он верит в нло и слух у негооо… ну ты понял, да?
— Сам ты ну-ты-понял-да, — улыбаюсь. — Мне пора идти, Гокудера.
— Ага, удачи там. Встретимся, когда я буду на сцене, — перебирает струны и начинает петь: — Послушай, бейсбольный Такеши, придёшь с девушкой из ДК, я тебе яйца отрежу.
— Смешно, — отряхиваюсь от невидимой пыли. — Я же только тебя люблю.
— Любви нет, придурок, — неровные красные пятна расползаются по худой шее Хаято. — И да. Сегодняшняя песня — она для тебя.
Я машу ему рукой, убегая. Уверен, сейчас он тихо матерится себе под нос.
В школе все только и говорят о предстоящем фестивале, шепчутся между собой, хихикая в предвкушении самой музыкальной ночи в этом году.
Несмотря на то, что фестиваль устраивают ежегодно, все восторгаются, будто в первый раз. Мне даже начинает нравиться приятная суматоха и оживление среди одноклассников.
Нудные учителя жалуются, что учеников снимают с занятий, а оставшиеся просто-напросто сбегают с уроков. Поэтому на религиоведении собирается жалкая горстка людей. Сначала я тоже хочу уйти, но понимаю, что и так прогулял достаточно.
Сажусь за первую парту, пока учитель усталым взглядом оглядывает собравшихся.
— Итак, — голос у педагога тоже усталый, — ребята, давайте сегодня поговорим о том, верите ли вы в бога вообще? Кто-нибудь хочет высказаться?
Класс молчит.
— Хорошо, Ямамото-кун, давай ты.
Совсем не хочется говорить, но я делаю огромное усилие над собой и произношу:
— Нет, в бога не верю. И вы, наверное, знаете, почему люди не верят во всевышнего или кого-то там ещё. Мне кажется, что люди просто находят для себя образ, который и становится для них богом. Многие просто хотят во что-то верить, потому что не могут без этого.
— Так ты веришь во что-то другое?
— Да, во что-то другое. Точнее, в кого-то. В конкретного человека. Знаете, у христиан есть воображаемый спаситель, а у меня — настоящий. И в этого спасителя можно верить, хотя он и говорит, что бог есть. Но он произносит такие слова, не зная, что является богом. И пусть люди небезупречны, но я продолжу верить в него до тех пор, пока буду способен дышать. Да, — запинаюсь, не зная, как закончить монолог, — это моё, эм… моя точка зрения.
— Ладно, — учитель хрустит исхудалыми пальцами. — Кто дальше?
Но я уже не слушаю, погрузившись в ожидание завтрашнего дня. Тридцатое число. Конец апреля. Хаято обещал, что примет решение до мая, но я уверен, что он заранее знал ответы на все вопросы.
Я останусь в его жизни, потому что по-другому быть не может, потому что, если и есть на небе кто-то там, он не допустит нашего расставания, потому что я не позволю Хаято уйти: кинусь ему в ноги, привяжу к себе канатом или просто нареку своим принцем. Я же принцесса, пора бы пользоваться положением.
Я псих. Я самый настоящий псих, но я больше не чувствую себя несчастным из-за этого. Какая разница, что в моей голове? Какая разница, что вне её?
Не помню, было ли Хаято наплевать на мир, но ему было наплевать на людей, которых он никогда не уважал и не считал интересными. И кажется, это заразно.
По пути домой не замечаю музыкантов и даже немного расстраиваюсь, потому что хотел в тысячный раз сказать Гокудере, что бесконечно восхищаюсь им и что именно он заставляет меня чувствовать себя живым.
— Собираешься на фестиваль? — спрашивает отец, когда я пытаюсь выгладить любимую рубашку в чёрно-красную клетку.
— Ага. Там Хаято играть будет, — говорю, едва улыбаясь.
— Такеши, ты принимал сегодня таблетки? — откладываю утюг.
— Конечно. Я же не глупый, папа, — стараюсь улыбнуться шире, но ничего не выходит. Я же пил таблетки, да? Точно помню, что пил. По-другому быть не может.
— Ты же помнишь, что стало с тобой в тот раз, когда ты бросил принимать лекарства, да? — серьёзный взгляд. Куда бы спрятаться?
— Да, помню. И я принимаю таблетки, — отшучиваюсь и поднимаюсь в свою комнату.
Конечно, попытку собственного суицида трудно забыть, как и попытку любого суицида в принципе. Неудачную — тем более. Неудачную попытку суицида, во время которой тебя застаёт злой Хибари, после которой тебе ставят окончательный диагноз и ты бросаешь своего спасителя, закрывшись ещё и депрессией — вообще невозможно забыть, как постепенно выветриваешь из памяти нереалистичный кошмарный сон. Но ведь даже ночной кошмар иногда вспоминаешь с дрожью в сердце.
Открываю ящик с лекарствами и понимаю, что не прикасался к ним четыре дня.
Моё состояние можно описать одним лишь вопросительным знаком. Насыпаю таблетки себе на ладонь. Четырёхдневная доза не должна быть смертельной.
Зато теперь я следую расписанию, как и должен. Папа может мной гордиться.
На Намимори спускаются сумерки, похожие на фантазию современного художника: полулиловые-полукрасные, с запахом остывшего кофе и ванили одновременно. Хочу распробовать этот вечер во всей его красе и насладиться приятной полугорькой сладостью с никотиновым осадком.
На фестиваль иду всё-таки с Хикари — пусть Хаято и будет злиться, но она отличная девушка и прекрасная подруга. Вместе с нами идёт ещё и надушившийся отцовским одеколоном Тсуна. Он не теряет надежды, несмотря на отказ Киоко, и шагает дальше.
— Киоко-тян будет сегодня выступать… — протягивает Савада, восхищённо вздыхая после.
Ну, как шагает, пытается, по крайней мере, а это уже радует. Кажется, я действительно привязываюсь к людям в год выпуска, где же были мои сентиментальные чувства года два назад?
С чувствами и нельзя иначе: либо ты с ними всю жизнь, либо их вообще нет.
— Да, я слышала, что и Гокудера-кун будет выступать, — Хикари дружелюбно поддерживает беседу. — Вы же друзья, Савада-кун?
— Не то чтобы, — Тсуна смущённо отводит взгляд. — Я его немного смущаюсь, он немного… весьма специфичный. И мы вряд ли друзья. Гокудера-кун просто помогал мне с учёбой.
Вот и вся суть дружбы, — хочется мне сейчас крикнуть Хаято, — ты искренне переживаешь за человека, обижаешься на нового потенциального друга, потому что как-ты-мог-поступить-так-с-Тсуной-идиотина, а он говорит, что ты весьма специфичный.
— Каждый человек специфичен по-своему, — улыбаюсь и пожимаю плечами. — Даже ты, Тсуна, весьма и весьма специфичен… без нижних зубов.
Мы втроём начинаем смеяться, как на автомате. Потому что так положено: популярный парень шутит — его друзья смеются. Простая схема, тысячу раз опробованная всеми школьниками планеты.
— Сказал человек, который похож на праздничный фонарик, — Савада показывает пальцем на мою красную рубашку, и мы снова смеёмся.
Около импровизированной сцены собирается толпа, тоже идём туда. Я стараюсь высмотреть в разноликой толпе белую макушку Хаято, но его нигде нет. Наверное, сидит где-нибудь за кулисами и репетирует свою загадочную песню, которая непременно должна покорить сердца всех слушателей. По-другому Гокудера и не сможет сыграть.
Только сейчас понимаю, что эта песня будет посвящена мне, а значит, Хаято хочет сказать что-то особенное мелодией. Например, «Такеши, ты снова надел рубашку наизнанку» или «Я следил за тобой весь год, но скажу только сейчас».
Рука Хикари в моей руке. Девушка выглядит так, будто ей всё равно, но её губы дрожат, а ладонь уже мокрая от пота. Это нормально для друзей — держаться за руки. Только не припоминаю, что бы мы с Хаято держались за руки, а ведь он мой первый друг.
Фестиваль открывает лёгкая музыкальная композиция, и мы с Хикари так и танцуем, не размыкая рук. Она ниже меня и легко кружится под ладошкой, заразительно смеясь. В какой-то момент осознаю, что хочу сбежать от толпы и музыки, но ведь нужно дождаться Хаято.
— О, Яммэ-кун, — Ташио улыбается мне и держит Мисаку за руку так же, как я держу Хикари, — я думал, что ты с Психом встречаешься.
— Что? — оглядываюсь по сторонам, девушки отвлеклись на выступающих, а Тсуна куда-то подевался. — Я не встречаюсь с Гокудерой. И с Хикари тоже. Мы друзья.
— Друзья, — говорит одноклассник важным голосом, — не бегают друг за другом, как собачки. И не пишут друг другу всякие глупые песенки.
— Подслушивать — плохо, — отмахиваюсь.
— Вы были такой сладкой парочкой, что меня потянуло блевать. Я, конечно, иногда представлял, как ты сюсюкаешься с Психом, но песни… Это слишком. И это, — Ташио пытается пародировать мой голос: — «Я же только тебя люблю». Серьёзно? Суровые бейсболисты не говорят о любви.
— Любви нет, Ташио.
— Но мне-то можешь не врать, — смеётся. — Тем более, я Мисаку люблю. Будешь спорить… м… поцелую.
— Пф! Ну попробуй.
И именно в этот момент схема: популярный парень шутит — его друзья смеются, — рушится, когда Ташио тянется ко мне и мы чмокаемся, а после отскакиваем, как по команде тренера, и пародируем рвотные порывы. Хикари заливается смехом, а остальные аплодируют.
— Целоваться с друзьями — самая отвратительная вещь, которую мне удавалось свершить, — Ташио корчит рожицу и всё ещё в шутку выворачивает органы наизнанку.
— То есть то, как ты описался в начальной школе… — не договариваю, потому что одноклассник начинает размахивать руками, призывая к молчанию.
— Это только между нами: ты и я. Понятно? — осторожно оглядывается на Мисаку.
— Брось, если она не ушла от тебя после кошмарных шуточек и пародий, то всё, чувак. Это серьёзно, — снова беру Хикари за руку, чтобы не потерять в толпе.
— Но я же хорошо пародирую, — обиженно бормочет друг.
— Вообще-то нет, — пожимаю плечами, ненароком наблюдая, как рушится мир Ташио. Весело.
— Серьёзно?
— Абсолютно, — щёлкаю пальцами. — Особенно отвратно у тебя выходит пародировать Хаято, и клянусь, ещё одна пародия на него — я тебя убью.
Очень весело.
— Ладно-ладно, романтичный бойфренд Психа, — Ташио хлопает меня по плечу. — Наш выход, не мешай Мидорико-тян снимать, понятно?
— Понятно-понятно, — по-дружески пожимаю руку однокласснику. — Удачи.
Музыкальный клуб не в полном составе выходит на сцену и исполняет весёлую песенку о подростковых мечтах, но я почему-то теряю остатки веселья, смотря, как Хикари умело обращается с камерой.
Она хорошая. Такая хорошая, что можно вырвать клок волос на голове от собственной нехорошести. Прелестная, наверняка, ещё и умная.
Она лучше, чем Хаято. И я бы мог в неё влюбиться запросто.
— Они молодцы! — смеётся Хикари, указывая на ребят. — Хотела бы я уметь так же!
Ну и почему мне так грустно? Должно же быть весело. Праздник и все хохочут — идеальные условия для того, чтобы быть подростком и прожигать свою жизнь.
Одноклассники уходят со сцены под шквал аплодисментов. Я тоже хлопаю, потому что должен хлопать.
Начинает играть медленная музыка, исполняется медленная баллада о любви.
— Потанцуешь со мной? — спрашиваю Хикари, потому что должен спросить. Откажись, пожалуйста. Прогони меня, посоветовав катиться к своему психу, не зная, что псих — это я.
Откажись.
— Конечно, Ямамото-кун.
Она улыбается, а мне сгинуть хочется, но ничего не поделаешь. Мы танцуем, потому что должны танцевать: парень и девушка, солист завывает: «люби меня вечно», ярко-красные фонарики мигают над головами и неоновая табличка «СВИДАНИЯ НЕ ДЛЯ СУМАСШЕДШИХ» у меня внутри.
— О, привет, ебанашка, — чувствую, как меня оттаскивают от Хикари. — Надеюсь, ты не против, если я позаимствую твоего парня?
Хаято умеет появляться вовремя.
— Он не мой парень, — краснеет Хикари.
Я виновато улыбаюсь. Ну и почему всё так неловко?
— Плевать мне на ваши отношения, — будто плюётся.
Мы отходим куда-то в сторону, к дереву. Почему-то разум мутнится, с трудом удерживаюсь на ногах. Наверное, переутомился с этим фестивалем.
— О чём ты хотел поговорить? — спрашиваю. — Или снова ревнуешь?
— Не ревную я тебя! — кричит Хаято. Я приземляюсь на лавочку у дерева. — Что за, блядь, стереотип?
— Да что с тобой происходит?! — чувствую, что начинаю злиться.
Обессилено смотрю на Гокудеру, который садится рядом на каменную дорожку. Прямо на колени, не боясь запачкать чёрные джинсы со звякающими при каждом движении цепями.
— Хэй, бейсболист… — он усмехается не своей ухмылкой. — Такеши, а завтра начинается май.
— Я знаю, — почему-то злюсь ещё больше. Хаято берёт мою ладонь в свои холодные руки и смеётся. — Если это признание в любви, то всё в лучших традициях.
— Это не признание.
Улыбка на лице Хаято дёргается, как электрическая молния.
— Я не удивлён, — улыбаюсь и закидываю голову. — Думал, мы увидимся, когда ты будешь петь мне о любви со сцены.
— Я не буду выступать, — Гокудера вздыхает и сильнее сжимает мою ладонь.
У некоторых людей печаль похожа на вино: чем дольше хранится, тем крепче становится. Но Хаято же Питер Пэн. Наверное, в нём не должно быть вина. Его печаль будет похожа на пелену, которая временами не даёт увидеть солнце.
Он смотрит на меня своими ярко-зелёными глазами, и я не вижу никакой пелены, хотя прекрасно понимаю, что печаль в нём есть.
— Ну и ладно, — пытаюсь улыбнуться, — я и так знаю, что ты безумно талантлив. Ты же хотел сыграть мою любимую песню?
Губы Хаято дрожат, словно он вот-вот начнёт разрушать свой внутренний мир.
Гокудера кивает.
Он сидит на земле, а вдали гремит весёлая песенка. А мне кажется, что что-то идёт не так. Точнее, не идёт, а катится в пропасть.
— Такеши, — наконец зовёт Хаято, — я просто хотел сказать, что ты… что ты замечательный парень.
— Знаю. Как свои пять пальцев, знаю.
— Молчи, а! — Гокудера краснеет от злости и утыкается горячим лбом в мою ладонь. — Молчи, пожалуйста, блядь, молчи и слушай меня. Ты замечательный. Ты хороший. Ты лучший человек на этой чёртовой планете. Если за мной прилетят инопланетяне, то я скажу им забрать тебя, потому что наша планета недостойна тебя. Тебя никто не может быть достоин. А ещё ты такой тупой, — Хаято осекается и на мгновение поджимает тонкие губы. Кажется, что ему физически больно говорить сейчас. Такое ощущение, будто он в эту же секунду умрёт от неизлечимой болезни. — Ты самый тупой человек, который бегал за самым жестоким человеком целый год, а после переключился на какого-то сталкера, которого заметил лишь благодаря случаю. Самому обычному случаю.
Гокудера вздыхает, набирая в лёгкие побольше воздуха, будто собирается стать воздушным шаром и улететь за три океана:
— Мальчикам и девочкам нравится Ямамото Такеши. Мой единственный знакомый в новой школе постоянно трещит об этом бейсболисте и тащит меня на школьную игру. Я ненавижу бейсбол, я ненавижу тупых спортсменов, о которых говорят дни и ночи в провинциальных городках. А Ямамото Такеши не получается возненавидеть с первого взгляда, как других. Потому что Такеши особенный. Потому что он на самом деле замечательный. Потому что для него не существуют неудачники и элита, потому что он разговаривает со всеми без исключений, потому что он улыбается ярче солнца, потому что он не умеет грустить. Ямамото Такеши становится всеобщим кумиром в мгновение ока.
Мне хочется закрыть уши, чтобы больше не слышать ни слова о своей маске, но я слушаю, потому что для Хаято это действительно важно.
— Я наблюдал за ним, за Ямамото Такеши, но он никогда не смотрел на меня. Я наблюдал за ним и узнал, что он встречается с деспотом нашей школы. Даже дьяволы любят Ямамото Такеши. Его все любят. Любви нет. Понимаешь, любви вот совсем нет. Но есть ты, настоящий Такеши, который отличается от идеального образа. Мы с ним, с настоящим тобой, сначала не поладили, но потом… я благодарен тебе за всё, что между нами было. Спасибо.
— Хаято? — пытаюсь освободить свою ладонь, когда на ней замирает чужое, давно прокуренное дыхание. — Хаято, ты чего?! Прощаешься?
— Да.
И я забываю, как говорить.
Такое ощущение, будто голову сдавили жгутом из расплавленного металла. Просто сижу и дышу часто-часто, а Гокудера так и не поднимает головы, коленями пачкая камни.
— Всё у тебя будет хорошо, Такеши, — начинает Хаято, а мне хочется провалиться сквозь землю от навалившегося осознания. — Продолжай заниматься бейсболом, выбрось из головы все предрассудки. Ты нормальный, абсолютно нормальный, несмотря на диагноз. Просто ты… замечательный, поэтому не сдавайся и иди к своей настоящей мечте. У таких, как ты, все шансы войти в историю.
— Подожди, — говорю я, когда Гокудера с опущенной головой встаёт с земли. — Подожди, куда ты уйдёшь? Ты ещё не окончил школу и…
— Нет. Помнишь ту бойню в столовой? — слышу, как у блондина дрожит голос. — Это было последним предупреждением. Меня отстранили от занятий, но я подумал: «Чёрт, до моего официального отправления в Италию почти полмесяца, а я так ничего и не сделал, чтобы стать с бейсболистом друзьями». Как видишь, мне это удалось. Я… я ни о чём не жалею. Не могу жалеть, потому что наша дружба — самое светлое, что было в моей жизни. Лучшее время из всех.
— Хаято, — вскакиваю с лавочки и хватаю Гокудеру за предплечье, — мы же будем общаться, да? У нас есть номера друг друга и… подожди немного, ты можешь отсрочить отъезд? Я поговорю с Хикари, я… я… я поговорю с отцом, учителями, мы же можем добиться того, чтобы меня тоже перевели в Италию. Я плохо знаю итальянский, но ты же мне поможешь? Мы же будем вместе, несмотря ни на что?
— Нет.
Хаято вкладывает мне в руки старую нокиа — свой телефон, — и разворачивается. Его походка немного неуклюжая, слишком резкая и быстрая.
Он же уходит. Он уходит. Почему я бездействую?
Слышу: «Если ты останешься, я бы ждал и целую ночь или пока бы не взорвалось моё сердце… сколько ещё? Прежде чем мы отыщем путь в темноте и выберемся из неприятностей. Ты можешь сбежать со мной в любое время, когда пожелаешь».
Наша песня играет на фестивале. Ну и когда она успела стать «нашей»?
Но Гокудера ушёл. Гокудера. Ушёл. Ушёл. Ушёл.
Что же мне делать дальше?