Only The Good Die Young - 2: Love Is All

«…Одним из наших самых любимых развлечений (к сожалению не таким частым, как хотелось бы) были поездки с отцом в театр. Мама выезжала редко, но отец был записным театралом. И эти поездки для нас всегда были чем-то особенным. Сначала отца сопровождали только мы с Татьяной, но потом он стал брать нас всех четверых – в царских ложах Александринского и Мариинского театров было просторно. Мы все трое - старшие - очень любили балет. Хотя и бывали на нем не так часто, как нам того хотелось. Полагаю, это развлечение считалось у нас не совсем приличным, хотя папа был до балета большой охотник. Ах! Нас растили, словно под стеклянным колпаком, и наши фрейлины и няни, наверно, искренне верили, что мы действительно ничего не знаем, не слышим, не понимаем, что творится во внешнем мире за пределами дворца... Наивные! Но мы не спешили разубеждать их в этом. Теперь думаю, что взрослые всегда так считают. Что ребенку известно о мире гораздо меньше, чем на самом деле. Но мы, конечно, кое-что знали. Например, о том, что в молодости еще до встречи с мама увлечение нашего отца балетом было далеко не платоническим и не связанным с красотами искусства. Скорее, с другими красотами. И о его увлечении некой балериной нам тоже было известно. Но ведь это было еще до встречи с мама. Татьяна говорила, что в молодости такие увлечения позволительны. Если уж она, такая строгая и нравственная, оправдывала его, то я тем более склонна была это делать. И, тем не менее, балетами нас особо не баловали. Дозволителен был только Чайковский. Мы несколько раз смотрели «Лебединое Озеро» (любимый балет Татьяны), «Щелкунчика» (Мари) и «Спящую Красавицу» (мой). Говоря «любимый», я имею в виду лишь сюжет, музыку эту мы обожали абсолютно одинаково все трое. Обычно вернувшись с представления, я еще несколько дней беспрестанно наигрывала на память дивные мелодии. Они лились из-под пальцев легко и свободно, а сестры кружились под «Вальс Цветов» и «Вальс Снежинок» или под вариации Авроры из первого акта... Даже Анастасия, которая в театре на балете всегда откровенно скучала и дремала, дома, когда можно было показать себя, совсем не находила музыку скучной. Ей больше всего нравился танец Белой Кошечки, у нее очень здорово получалось ее изображать». *** «…Анастасии вообще нравилось «изображать». Она даже из разучивания простой басни умудрялась устроить целое представление. Как-то она предлагала нам разыграть крыловский «Квартет» в лицах. - Только ты, чур, будешь мартышкой, - говорила ей Татьяна. Однако Анастасия нисколько не обиделась. - Я мартышка - воскликнула она. – Конечно, я мартышка! Я проказливая, вертлявая, всех дражню... дразню. Про то, кто тут косолапый мишка, это не обсуждается – конечно, это Машка! Про это и во всех сказках говорится - где Маша, там и медведь... - она покосилась хитро блестящим глазом на Татьяну. - Продолжай, - сказала Татьяна ласково. - Козел - это Ольга, - безапелляционно заявила Анастасия. - Про нее Жилик как-то говорил, что она, как коза, только и скачет. Ну, а на роль осла – вернее, ослицы - остается... Ха-ха-ха! Таня, ты меня задушишь. Нет, ну, правда. Ты, когда чем-то недовольна, у тебя так лицо вытягивается... Совсем как… Таня, я серьезно. Ты меня задушишь. - Когда это Жильяр говорил, что я на козу похожа? – спросила я больше для того, чтобы отвлечь Татьяну от драки. Хотя, признаться, мнение нашего учителя меня тоже волновало. - Он тебе говорил? - Не мне, а мама. А я была в комнате. - Подслушивала, - сказала Татьяна тоном утверждения. - Ничего подобного. Читала. - Держу пари, что под столом, - заметила я. - А... на столе, потому что не было места! - Противный ребенок, - сказала Татьяна в сердцах. - А про меня он ничего не говорил? – добавила она небрежно. - Что ты не такая способная, но больше стараешься. Татьяна, похоже, была довольно такой рекомендацией. Она вообще очень трепетно относилась к мнению мсье Жильяра. Мне казалось, была даже немного влюблена в него…» *** «Анастасии всегда больше по душе был театр драматический – в особенности комедии. И в театре мы не раз смотрели блистательные пьесы классиков: и бессмертного «Ревизора», и «Недоросля», и «Горя от ума», и «Маскарад» Лермонтова (который нам не понравился), и великие творения Шекспира и Шиллера. Анастасия, чьим любимым автором был Мольер, которого она всегда любила гораздо больше Шекспира, уже будучи подростком, была положительно и от Шиллера без ума, особенно обожала его «Разбойников». На мой вкус эта пьеса слишком безрадостна. Поэтому я даже рада была, что в театре нам ее не пришлось посмотреть... Я преднамеренно никогда не пыталась обсуждать с Татьяной эту пьесу. Она, без сомнения, высказалась бы за то, что герой поступил как должно, сдержал слово, данное друзьям, и отрекся от возлюбленной. Хороши же были эти друзья! Да не друзья, а просто сброд. Как это безбожно, когда, казалось, ничего не мешало им уже быть вместе... Всего лишь слово, данное в минуту смятения души – никогда не быть счастливым! – заставило героя убить свою невесту и самому обречь себя на смерть. Что-то во мне изо всех сил противилось такой концовке. Разве можно было хоть когда-то, хоть даже в самую трудную минуту отчаиваться настолько, чтобы приносить такие ужасные клятвы? И неудивительно, что Бог отвернулся от него... Странно, в «Коварство и любовь» все также было трагично и грустно, но мне эта пьеса была гораздо милее, и в театре мы ее смотрели с трепетом. Пусть герои там гибнут, но они все же любят друг друга! Фердинанд, он совсем, как Отелло – он убивает Луизу из ревности, не в силах перенести ее мнимого предательства. Правда, эта история по мне гораздо прекраснее истории Отелло, ведь в отличие от Дездемоны, Луиза не просто игрушка чьей-то клеветы. Она оговаривает себя с целью спасти того, кого любит... У меня мурашки по коже бежали при словах Фердинанда о том, что они с Луизой будут навечно повергнуты в Ад, и вместе будет висеть на цепях над бездной – она за свое предательство, он за ее убийство! «Какое это страшное обручение, но зато вечное!» - Ты думаешь, они на самом деле попали в Ад? – спросила меня Анастасия после спектакля. - Наверно, нет, - ответила я. – Думаю, они так любили и страдали, что Бог им все простил. Они ведь были обмануты злыми людьми. Анастасия засопела. - Ну, не знаю. По-моему, этот Фердинанд... Не должен был так! - Луизу, без сомнения, Бог простил, - возразила Татьяна сурово. - И она попала на Небо. А насчет Фердинанда Настя сомневается правильно. - Но Бог не мог разлучить влюбленных! – воскликнула я горячо. Я так искренне в это верила. Татьяна пожала плечами. - На то есть Чистилище, - изрекла она. Мы все трое так и уставились на нее. - Но я в него, конечно, не верю, - поспешно добавила Татьяна. - Это католики в него верят! – сказала Мария с возмущением. – По-моему глупость ужасная. - А по-моему это достаточно логично, - ответила Татьяна. – В любом случае, если Фердинанд и Луиза в это верили, для них это могло быть правдой. - Они были лютеранами, а лютеране в это не верят тоже, - сказала Анастасия. - Да? – немного смутилась Татьяна. – Я не знаю тогда. Как бы там ни было, думаю, Бог найдет способ все устроить по справедливости. - Или просто простить,- сказала Мария. - Разве просто простить – это плохо? Того, кто оступился, но был хорошим и любящим? Татьяна не ответила. Но меня больше занимала другая мысль. - Ты и в самом деле думаешь, - спросила я. - Что если католики верят в Чистилище... То для них оно есть? - Я думаю, это возможно, - ответила Татьяна. – Помнишь крестьян, которых мы встречали в Польше? Одна тамошняя девочка сказала мне, что я очень добрая и красивая, - она улыбнулась. – И ей так жаль, что после смерти мне придется попасть в чистилище за всю неистинную веру... Но она будет за меня молиться, и Бог сократит мое пребывание там. Это было так простодушно... Так наивно и мило, что я не могла не растрогаться. И я подумала... Знаешь, что? Не важно, какая вера правая, и что именно ждет нас за гробом, пока в мире есть столько хороших людей – Бог нас не оставит! И думаю, - ее прекрасное лицо вдруг омрачилось, - что он скорее возьмет к себе всех католиков и лютеран, и даже евреев, чем тех православных, которые учиняли, например, погром в Кишиневе. - Я слышала, что слухи об этом погроме сильно преувеличены, - влезла вдруг Анастасия. - И будто там погибло всего 50 человек... Теперь настал черед Татьяны безмолвно взирать на нее в изумлении. А я едва сдержалась, чтобы не вспылить... Если честно, не совсем удержалась. - Ты дура, - сказала я. – Да хоть бы и пять человек! А если бы этими пятью были мы и наши родители? Подумай в следующий раз, прежде чем такое говорить!» *** Этот странный разговор возобновился и продолжился, когда мы находились под впечатлением от просмотра другой шиллеровской пьесы, единодушно признанной нами с Татьяной любимой – «Марии Стюарт». Глубокая, трагическая история королевы-мученицы потрясла нас всех до глубины души. Мы возвращались из театра подавленные, и дома я сразу же прилегла на кровать, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя. Татьяна подошла и все так же молча присела на пол у меня в ногах. Слова были не нужны, но мы предпочитали переживать вместе. Мы слышали, как в соседней комнате Анастасия взахлеб делится впечатлениями с Алексеем. - Представляешь? Это было так ужасно! Они так ее мучили! Не выпускали на улицу много лет! Даже в сад погулять... и она была королева, а ее держали в таком убогом замке. Там было все так некрасиво, ни ковров, ни занавесок на окнах... Ни картин... У нее забрали все ее драгоценности и корону, и даже лютню, чтобы она не могла играть и петь... И все-все книги! Представляешь? Даже Библию! Казалось, эти подробности впечатлили Настю гораздо сильнее самой казни. - Ты, конечно, все читала и знаешь, - тихо сказал Татьяна. – Как все было... На самом деле? По пьесе... Ее духовник тайно пробрался к ней перед казнью и исповедовал. Но ведь на самом деле... все было не так. Мне не хотелось об этом говорить. Но оставить вопрос Татьяны без ответа я не могла. - Все было ужасно, - ответила я уныло. – Ей не дали исповедоваться, не дали даже помолиться перед казнью... Даже четки вырвали у нее из рук на плахе... И когда она пыталась читать свои молитвы... Те, кто окружал ее, стали читать вслух свои и заглушали ее голос... Я не стала рассказывать ей самое страшное. О том, что топор опустился не один раз. Она и так была впечатлена до крайности. - Не переживай так об этом, - сделала я неловкую попытку ее утешить. – Ведь это было так давно! Несколько сотен лет назад. Татьяна долго молчала, потом произнесла. - А мне иногда кажется, что сколько бы ни прошло лет – все эти люди близки мне. Даже если жили сотни лет назад. Мне кажется, я могу любить их так же, как и тех, кто рядом со мной. Не странно ли? Но ведь рано или поздно мы все равно увидимся с ними! Не важно, были они католиками, православными или лютеранами. Там, у Бога мы все будем вместе, - она слабо улыбнулась.- Разве не чудесно было бы... Встретиться с самой Марией Стюарт... Потом? - Да, но только, надеюсь, она не будет там без головы! – пискнула Анастасия, просунувшись в эту минуту в дверь. Татьяна, не говоря ни слова, запустила в нее подушкой. Довольно метко». *** «…Мы также много смотрели в театре пьес Островского, он был одинаково любим нами всеми. «Гроза», которую все так хвалили, не пришлась нам особо по вкусу, «На всякого мудреца довольно простоты» и «Свои люди сочтемся» понравились гораздо больше. Лично мне больше всех нравилась трогательная история «Без вины виноватых», а Настя обожала веселые комедии, такие как «Не все коту масленица». Татьяна же первую пьесу считала слишком сентиментальной и неправдоподобной, а вторую - пустой и легкомысленной. По поводу «Горячего сердца» она долго пожимала плечами. - Но это уж глупость! Всю пьесу любила одного человека, а потом вышла замуж за другого! - Она же разочаровалась в нем. - Я бы тоже на ее месте разочаровалась. Но выходить замуж за другого... Ей так хотелось замуж? - Она вышла за достойного. Я думала, ты оценишь. - Ты считаешь меня такой сухой и черствой? – удивилась Татьяна. – А, может, и так. Просто насчет «достойного» у меня сомнения. Но она хотя бы вышла за того, кто ее любит, и будет к ней добр. А вот в «Лесе»... - Там ведь все хорошо кончилось! - Гм, да? А помнишь, тот молодой человек говорит: «Вся эта любовь на год-два»... - Это же он со слов отца! - Даже если и так... В этом какое-то предзнаменование... Довольно мрачное. Мне кажется, все романтические чувства у него скоро пройдут, и он станет таким же купцом, как и его отец... Станет поколачивать жену и детей... - Да ну тебя! - я чуть не расплакалась. – Ты мне все испортила! Я думала, там такой хороший конец! Злая ты. Прицепилась к одной только фразе. - А у Островского ведь часто так. Кажется, что конец один, а на самом деле другой. Как в «Бешеных деньгах». Кажется, что Лидию укротили и перевоспитали, но мне кажется, она скоро снова заберет муженька в свои руки и будет вертеть им, как хочет! - А у тебя какая любимая пьеса? – спросила я. - Конечно, «Снегурочка». - Самая печальная. - Самая прекрасная, - поправила меня Татьяна строго. – Лучше растаять в лучах солнца и умереть, но остаться чистой... Чем жить среди тех ужасных людей и стать такой, как они! Вот это да! Мне это, по правде говоря, и в голову не приходило. Я припомнила как следует содержание «Снегурочки» и к глубочайшему изумлению своему поняла, что Татьяна права. Снегурочка прекрасна потому, что она не такая, как все. Выше и чище. А когда она сделалась такой же, как все, ей действительно стоило умереть!.. - А мне кажется, - робко произнесла Мари, - что здесь дело совсем в другом… Татьяна в удивлении на нее взглянула. Мари редко осмеливалась вставить слово во время наших «ученых споров». - И в чем же, по-твоему? - Да нет, глупость! – Мари покраснела. - Да нет, уж говори, раз начала. - Я думала, что их смерть, Снегурочки и ее возлюбленного… Это, как будто жертва… Чтобы растопить ту «остуду» среди берендеев, про которую говорится вначале. Чтобы снова все поверили в любовь… Потому что когда ради любви жертвуют жизнью, значит, это действительно прекрасно. Татьяна некоторое время молчала, обдумывая услышанное, потом упрямо поджала губы. - Я не думаю, что те глупые злые люди поняли бы смысл этой жертвы… И стоят того, чтобы ради их пошлой жизни чем-то жертвовать. - Но не все же они такие! И разве жертва ради любви - это не прекрасно? - Наверно, прекрасно, но умирать, чтобы растрогать или заставить задуматься пустых и равнодушных - не стоит. Это бессмысленно. - А чтобы опечалить неравнодушных? – спросила я. Татьяна покачала головой. - Это еще больше не стоит». *** «Мы много слышали о знаменитом Малом театре в Москве и о постановке пьесы «Овечий источник», мечтали на нее попасть... Но мама наложила на это запрет, прочитав ее. Заявила, что ее содержание не совсем подходящее для нашего возраста. Несколько утешились мы, побывав в любимой Александринке на «Трактирщице» Гольдони. Очаровательная, искрометная комедия, мы смеялись до упаду! Правда, Татьяна после спектакля опять была чем-то недовольна! - Просто мне кажется, это пьеса не о том, что такая умная и яркая девушка отвергла ухаживания дворянина и вышла замуж за парня из народа! – поясняла она. - Гольдони ведь тоже был дворянином, он не мог быть так жесток к людям своего сословия. А они так ее поставили... Это примитивно и неглубоко. - А как ты понимаешь эту пьесу? - спросил отец, видимо заинтересованный такой постановкой вопроса. Татьяна поразмыслила. - Я думаю, Мирандолина тоже полюбила кавалера. Но они не смогли быть вместе. Несходство характеров. Упрямство, предрассудки... Разница в положении... Все это так печально. - Думаю, ты преувеличиваешь, - усмехнулся папа. – Это же комедия. Легкая веселая вещь. Не стоит здесь копать так глубоко, искать сложное в простом. - Тогда мне просто жаль Мирандолину, - заявила Татьяна. – Фабрицио был ее недостоин! - Все уходят, а они с Фабрицио остаются на сцене вдвоем! – воскликнула я. – Как это можно поставить и понять по-другому? Татьяна немного подумала. - Например, что Фабрицио растерянно бродит по сцене – он дурак, с него станется. А Миранда сидит и плачет, потому что ей жаль красивого умного кавалера, над которым она так зло посмеялась, а он один был ее достоин. Вот так! Меня немножко злило, как она видит все это, ведь даже я не замечаю таких сложностей! А еще все говорят, что я самая умная из нас!..» *** «Когда мы впервые отправились на оперу вчетвером, Насте было всего пять лет. И Татьяна высказала отцу опасение, что ей это будет скучно и непонятно. Однако малышка все представление просидела тихо, не сводя блестящих глазенок со сцены. В тот вечер давали «Жизнь за царя» Глинки, и папа посчитал, что это будет полезно послушать даже Анастасии. И оказался прав. - А мы еще поедем в тот дом, где так красиво поют? – спросила она на следующий день. Мы пересмотрели все самые лучшие оперы, которые в те годы давали в театре: «Евгения Онегина», «Фауста», «Демона», «Елку», «Травиату», «Весталку»... - Я просто не понимаю, - сказала Татьяна однажды после спектакля. – Откуда берутся на свете такие люди, которые называют себя атеистами? Наверно, они никогда не были в опере! Я не представляю, как можно писать такую музыку... Я совсем не понимаю и не представляю. Как можно писать любую музыку? Для меня это навсегда останется тайной... У всех у нас есть уши и пальцы, и я могу играть по нотам, и кто угодно может. Но даже если я ОЧЕНЬ ЗАХОЧУ, я не смогу написать такую музыку, и никто другой не сможет, как бы ни хотел и сколько бы ни учился! Нет, на это нужно благословение Божие. Это приходит свыше. И можно ли после этого усомниться, что там, наверху, есть Тот, Кто посылает вдохновение?.. Мои собственные мысли об опере были, признаю, не так возвышенны. Я, прежде всего, размышляла о том, смогу ли я сама когда-нибудь так петь? Даже если не так, а хоть немного похоже? Долго ли этому нужно учиться? И позволят ли мне родители брать настоящие уроки пения? Отец не возражал, но говорил, что нужно подождать, пока голос у меня окрепнет. Однажды в театре давали «Иоланту» Чайковского... Дивная, чарующая вещь! Я не могла сдержать волнения и слез, как и Мари. Анастасия в волнении чуть ли не вывалилась за перила ложи. Но это ничего, это было привычно, мы всегда так эмоционально воспринимали преставления в опере. А вот Татьяна, она обычно сидела прямо и недвижимо, и лицо ее было сдержано и спокойно. Настоящая королева, прекрасная и гордая. Зрители постоянно на нее оглядывались, отворачиваясь от сцены, некоторые все представление на нее одну только и смотрели. Но в этот раз все было по-другому. Уже во время исполнения прекрасной арии «За что страдает ангел чистый» Татьяна глубоко вздохнула и села еще прямее, словно стараясь скрыть волнение. А при звуках следующей арии ее губы, наконец, задрожали, и она одним порывистым движением прижала руку к груди. Два мира: плотский и духовный Во всех явленьях бытия Нами разлучены условно - Как неразлучные друзья. На свете нету впечатленья, Что тело знало бы одно, Как все в природе, чувство зренья Не только в нем заключено. И прежде, чем открыть для света Мирские, смертные глаза, Нам нужно, чтобы чувство это Познать сумела и душа… У Татьяны был такой вид, словно она хочет встать и слушать эту музыку стоя. Однако скоро события оперы захватили меня, и я перестала наблюдать за ней. Особенно сильное впечатление на меня произвела ария Готфрида: Нет! Чары ласк красы мятежной Мне ничего не говорят, Во мне не будит страсти нежной Призыва к неге томный взгляд... Погружена в покой полночный, Любовь во мне мечтая спит... Ей снится ангел непорочный, Небесный кроткий, чудный вид... Ведь только что его друг Роберт в своей арии прославлял жаркую красоту и чувственность своей возлюбленной! Позже мне не раз доводилось слышать, как офицеры, находясь в разной степени опьянения, напевали эту робертовскую арию в честь своих дам сердца. Мне она не показалась ни особенно красивой, ни глубокой – это по сравнению с остальной прекрасной музыкой. Слушаешь и думаешь: неужели и в самом деле мужчин привлекает только это? Неужели они не способны на чистую возвышенную любовь? Ту, о которой поет Готфрид?.. Облик светлого сиянья, Облик дивной красоты, С ликом полным обаянья И чудесной доброты... Гость селенья неземного, Снега вешнего светлей, Чище ландыша лесного, Краше лилии полей – Вот чего я жду и жажду!.. И как хочется в это верить! Верить, что не только мы, девушки, можем хранить в мечтах один образ и быть ему верными до тех пор, пока мечта не воплотится в действительности. Что и мужчины могут быть чистыми и верными своей мечте, не размениваться на низменные страсти и мимолетные чувства! О, приди, светлый призрак, источник любви, Сердца тайные струны согрей, оживи! Из-за тающих туч Озари, светлый луч, Сумрак пылкой души, О, спеши, спеши! О, приди, светлый ангел, Жду тебя, жду тебя! Каждая девушка в глубине души мечтает именно о такой высокой любви, о таком чистом и целомудренном рыцаре. А над нами смеются, говорят, что таких не бывает. Сдается мне, что все рыцари перевелись лет пятьсот назад... Но ведь... Писал эту оперу и эту дивную арию тоже мужчина! Значит, не мы одни такие! Это было почти невыносимо прекрасно! Во время исполнения божественного дуэта «Чудный первенец творенья» рука Татьяны нашла мою и сжала. Мы до самого конца спектакля не размыкали рук. Возвращаясь из театра, мы обыкновенно наперебой обменивались впечатлениями, но на этот раз все безмолвствовали. Наконец, отец решил нарушить молчание. - Это все же сильная вещь, - сказал он. - До глубины души. - Это было прекрасно! – воскликнула я. Мари от полноты чувств лишь глубоко вздохнула. А Татьяна добавила задумчиво: - Это так прекрасно, что никаких слов нет, чтобы это выразить! И лишь Анастасия сердито засопела, а потом спросила. - А я все же не понимаю. Как она могла так сразу в него влюбиться? Ведь вот говорят – любовь с первого взгляда! А она была слепая! Ни разу его не видела и вдруг полюбила. Это мне не понятно. - Но почему же... - медленно произнесла Татьяна. - Это я как раз могу понять. Это вот как раз любовь с первого взгляда мне понять трудно… А это... Я думаю, она уже видела его раньше. Глазами души. Ее душа знала его, как и его душа знала ее и мечтала о ней. Когда он мечтал и звал ее как самого чистого ангела. Их души уже принадлежали друг другу, и чтобы узнать это, совсем необязательно было видеть! Я уверена, что и ту душу, которая предначертана мне, я узнаю сразу… Хотя никогда не видела. Мария добавила (Анастасия уже сонно хлопала глазами, привалившись головой на ее плечо). - А король тот все-таки мерзавец! Так издеваться над собственной дочерью. - Но ведь, в конце концов, все это обратилось к ее пользе! – возразил папа. – Разве нет? Родители чаще всего лучше знают, что для их детей зло и что благо. Разве, поступи я так же, ты и про меня бы сказала… то, что сказала? - Ну что ты папа! - воскликнула Мария. – Про тебя я всегда знаю, что ты добрый. И ты никогда бы так не поступил. - А если бы и поступил? Родители и их поступки не всегда кажутся детям добрыми! - Большинство родителей считают своих детей очень глупыми, и решают все за них, - пояснила я. – А мы знаем, что ты нас уважаешь. И поэтому доверяем тебе. Отец с глубокой нежностью смотрел на нас. - Не просто уважаю, но и горжусь вами, - сказал он. Татьяна ответила ему слегка рассеянной улыбкой, она вся еще была ТАМ, внутри только что слышанной истории. - Ах, - сказала она взволнованно, - ах, как она пела! Ту арию... Нет, назови мученья, страданья, боль: О, чтоб его спасти, безропотно могу я все снести. Он дорог мне, он первый мне открыл, что значит свет И сердце мне согрел. Теперь я верю, знаю, что свет есть Чудный первенец творенья, Первый миру дар Творца, Славы Божьей проявленье, Лучший перл Его венца! Она украдкой смахнула навернувшиеся на глаза слезы и прерывисто вздохнув, закончила: - Я думаю, я чувствовала бы то же самое, если бы моему любимому угрожала смерть. Мучения, страданья боль – я бы все могла снести, пойти на любые жертвы! Она смотрела куда-то вдаль своим особенным взглядом, и Бог весть, что или кого она там видела! Щеки ее необычно для нее порозовели, глаза сияли. Мне не хотелось нарушать ее восторженного состояния. Но я все-таки сказала: - Но ты ведь помнишь, что ничего этого не помогло, никакие жертвы не могли ничего изменить. Только одно страстное желание видеть свет, найти его могло спасти ее любимого. Значит стремление к свету все же сильнее... чем любые жертвы. Татьяна посмотрела на меня, размышляя. - Но разве не прекрасно то, что она пела в этом чудном дуэте? Чтобы Бога славить вечно, Рыцарь, мне не нужен свет: Жизнь природы неизменна, Ей нигде пределов нет! В жарком дне, в благоуханьи, В звуках и во мне самой, Отражен во всех созданьях Бог незримый и благой! Разве это не правда? Я не стала ей возражать, просто пропела ответ Готфрида: - О, ты права, в твоей груди сияет правды светоч, и перед ним наш свет земной и преходящ и жалок… Значит свет все-таки важнее всего. Но просто не стоит понимать это так буквально. Ведь, что значат жертвы? Всего лишь новая боль. А свет это радость и любовь, и никакие жертвы не могут быть сильнее любви. Поэтому истинный свет требует любви – а не жертв. Татьяна покачала головой, ее взгляд все еще оставался мечтательным. Потом слегка махнула рукой. - Ах, тебе всегда удается меня переспорить. На самом деле переспорить Татьяну мне удавалось крайне редко. Наверно, потому, что я очень быстро теряла самообладание, начинала сердиться, спорить и кричать, а она, сохраняя свое обычное спокойствие и хладнокровие, лишь подсмеивалась над всеми моими аргументами, окончательно выводя меня из себя. Но если мне удавалось сохранить спокойствие и изложить свою точку до конца мягким и ласковым тоном, Татьяна прислушивалась и часто соглашалась. - И все же, - произнесла она, – как бы я хотела пострадать за него! Я не стала уточнять за кого именно. Только спросила: - А ему это было бы в радость? Татьяна вздохнула, ее лицо омрачилось. Я уже пожалела, что наш разговор зашел так далеко, и поспешила ее отвлечь на другую тему. - А все-таки это было забавно, когда она прозрела. И как металась, сначала ничего не узнавая и не понимая. Так испугалась, бедняжка, что даже на минуту забыла и о своем любимом! Татьяна улыбнулась и пожала мне руку. - «Смотри наверх, тебя не испугает небо!» – пропела она…»