Only The Good Die Young - 2: Love Is All

Ольга все же вернулась в тот вечер, хотя и утверждала, что пока в доме у Татьяны «гостит» Скролан, она там постарается не появляться. Вместе с ней пришел и Игнасио. Возможно, в его обществе Ольга чувствовала себя уверенней и спокойней. Вопрос, как сам Игнасио ощущает себя в столь тесной близости к демону остался пока невыясненным. Впрочем, от непосредственного общества Скролана обитатели дома были пока избавлены – Маттиас после допроса погрузил его в своего рода анабиоз. Они с Татьяной вернулись к остальным довольно поздно, и ни о чем не рассказывали. Да никто ни о чем и не спрашивал. После всех тревог и событий минувшего дня все члены семьи были солидарны в желании его остаток провести спокойно. Вечером по русскому обычаю «сумерничали», то есть не зажигали свет до полной темноты. Впрочем, это было и не нужно – вечер стоял словно июньский, совершенно светлый и прозрачный. Николс пытался обучить Даниэля приемам европейского (вернее, английского) чаепития. - Сахар, непременно кусковый, берут щипцами, но не кладут сразу в чашку... - разъяснял он. - Из сахарницы сахар должен быть помещен в блюдце, из блюдца - в чайную ложечку и уже этой ложечкой должен быть помещен в чашку. Ложку, размешав сахар, следует вынуть из чашки и положить на блюдце. Перед тем как начать пить, чашку снова поворачивают - так, чтобы ручка оказалась справа… Даниэль тяжело вздохнул. - Так же чай остынет, - взмолился он. – Пока туда-сюда вертеть. - Это совсем несложно. И можно научиться делать это быстро. Вот так. Даниэль внимательно наблюдал за его движениями. - Можно еще раз? Помедленнее? Хотя я, скорее всего, привыкну пить чай без сахара, чем такие сложности. - Никаких сложностей, - говорил Николс терпеливо. - Чашка на блюдце должна быть поставлена таким образом, чтобы ручка чашки смотрела на четыре часа, на четыре часа должна указывать и помещенная в чашку чайная ложечка. Перед тем как класть сахар, чашку следует повернуть на сто восемьдесят градусов - так, чтобы ручка оказалась слева. Ах да, поднимая чашку с блюдца, нужно следить, чтобы расстояние между двумя составляющими чайной пары не превышало тридцать сантиметров. - Спасибо, что напомнили, - снова вздохнул Даниэль. - Только вот ни линейки, ни транспортира я с собой не захватил. - И еще, - добавил Николс, бросив выразительный взгляд на Анастасию, - к чаю подают что-нибудь легкое... Сэндвичи с огурцом, например. - Вот поэтому я и пью сок, а не чай, - шепотом сообщила Даниэлю Лесли. - А я чай пью по-русски, - вредным голосом добавила Анастасия. – С блюдечка, с лимоном, с халвой и с баранками. - Это не по-русски, а по-купечески уже, - покачала головой Мария. – Нет, я уже привыкла по-английски – с молоком. - Это же, по-моему, страшная гадость, - скривился Даниэль. - Но все же лучше, чем с лимоном, - возразил Николс. - Вот это уж действительно выше моего понимания. - Только русские могли до такого додуматься. - Ну, и кто после этого шовинист, - проворчал Даниэль. - А я слышала, - заметила Анастасия. - Что вашей королеве тоже однажды пришлось пить чай с лимоном. - Да, я тоже про это слышала! – поддержала Лесли. – Или читала. Когда она принимала у себя Гагарина. Ой, ей, кажется, даже пришлось съесть этот лимон, потому что он свой съел. - Вот это я понимаю, «вежливость королей»! – воскликнул Даниэль. – А вам слабо, капитан? - Так, хватит, - решительно пресекла зарождающийся опыт Мария. – Даниэль, пей свой чай, как хочешь, - Джеймс, я тебе запрещаю на это отвечать... - она встала и отобрала у него чашку. – И дай я тебе налью другой чай, этот, во-первых, действительно, остыл, а во-вторых, ты в него столько сахару положил, пока демонстрировал, что тебе плохо станет. - Но вообще это, конечно, очень познавательно, - быстро добавил Даниэль, видя, как несколько омрачилось лицо Николса. – Я бы с радостью еще чему-нибудь научился. Чего раньше не умел. - Если хочешь, завтра могу поучить тебя ездить верхом, - предложил Николс. - Ой... я как-то... даже не знаю. - Ты не любишь лошадей? - изумилась Лесли – А говорил, что любишь животных. - Люблю... но не таких... крупногабаритных. У нас была собака... У дедушки кот. И папа часто приносил из ветлечебницы разных... кроликов и черепашек. Кстати, у нас в классе была лошадь. То есть не в классе, а собственность класса. Но я как-то с ней не особо общался. А уж ездить на них – бррр! - Боишься? – в упор спросил Николс. - Боюсь, - согласился Даниэль. – Это же жутко, когда под тобой огромный зверь, который прыгает под твоей задницей... Нет уж, я лучше летать поучусь. Тоже извращение, но все ж не такое. - Темный ты человек, - отмахнулся Николс. – И упрямый. - А тебя-то самого на слабо не возьмешь, – заметила Лесли Даниэлю. - Нет, я же не такой ду... хм. То есть излишнее честолюбие мне чуждо. *** Сумерки, наконец, сгустились окончательно и на террасу внесли лампу. Татьяна, подойдя к пианино, опустила пальцы на клавиши и начала наигрывать что-то негромкое и задумчивое. Хотя пианино этот предмет можно было назвать весьма условно. По желанию играющего он мог преобразовываться в маленький орган или кабинетный рояль, или клавесин, или челесту, или странный старинный музыкальный инструмент с нежным звуком, называемый клавикорды – что-то вроде арфы, но в форме пианино и с клавишами. Просто пианино было самым компактным и удачно вписывалось в интерьер террасы: высокое, старинное, зеркально-черное, с подсвечниками, вделанными по обе стороны пюпитра. Лесли подумала, что уже сто лет не видела Татьяну за инструментом. Раньше она играла почти каждый вечер. Кроме тех вечеров, когда Генри задерживался допоздна по делам службы. Тогда Татьяна не играла и не пела, только слушала, как играют и поют другие. В такие вечера, когда все уходили в дом, Татьяна оставалась сидеть у перил крыльца – ждала Генри. Лесли с удовольствием сидела бы вместе ней, но ее прогоняли спать. Она уходила и знала, что Гарри, когда вернется, все равно непременно подойдет к ее комнате и приоткроет дверь. Он никогда не входил, просто смотрел, как она спит. Луч света, падающий из-за приоткрытой двери на ее лицо, иногда будил ее, иногда она просто чувствовала его сквозь сон, иногда она вовсе не спала, но все равно не открывала глаз... И все-таки каждый раз она словно видела его, как он на нее смотрит. Что могло случиться с ней здесь, в самом заповедном уголке Зарассветья, в доме, хранимом Татьяной? И все равно, он каждый раз, возвращаясь среди ночи, проверял, как она спит. ...Татьяна закончила бесцельно перебирать клавиши и заиграла ровную, строгую мелодию, при звуках которой Ольга поднялась с места. Именно она обычно исполняла этот великолепный гимн «О, приди, приди, Иммануил!» под аккомпанемент Татьяны. Из всех сестер у Ольги был самый красивый голос, звучный, словно исполненный света. Простая, но величественная мелодия гимна лилась с удивительной силой и торжественностью. Остальные подпевали вполголоса. Кроме Маттиаса – он был здесь впервые и, наверно, чувствовал себя не достаточно уверенно. И Лесли, которая вообще стеснялась петь. Вслух. Этой песней еще раз утверждалось то, что они не переставали доказывать каждый день. Не себе – но тем, кто смел сомневаться. Самая чистая и высокая молитва, исходящая из самых глубин души: От сатанинских козней нас избавь, Спаси от бездны, что разверзнул Ад. Сквозь смертный мрак гнетущих ночных туч Сверкнет пусть, прогоняя тени, светлый луч. На верный путь, ведущий ввысь, наставь, А тропы скорби скрой от наших глаз... Ольга пела не в полную силу, так, чтобы ее пение звучало в лад с голосами остальных. Но в конце ее голос вырвался из общего хора и рванулся к самому небу, пронзая сумерки в финальном «Возрадуйтесь!», словно напоминая Лесли: нужно радоваться даже тогда, когда кажется – нечему. Тому, что ты есть. Тому, что ты можешь дарить радость другим, даже когда сам ее лишен. Она занималась этим всю жизнь... И на Земле, и на Небе. И не перестанет, что бы ни случилось... Когда этот гимн окончился, Татьяна заиграла следующий. Самый любимый гимн ее, и Лесли, и Гарри - «Знамение Гавриила». Не такой торжественный и великолепный, как предыдущий, но чарующе прекрасный и необыкновенно светлый. Каждый раз при его звуках у Лесли замирало сердце. Каждый раз, как впервые. «Спустился ангел Гавриил с небес, в его глазах огонь, на крыльях снег...», - тихо шептала Лесли про себя. Вслух петь она по-прежнему не решалась. Она уже и не думала, что когда-нибудь услышит его еще раз в исполнении Татьяны. Голос у той был не такой красивый и звучный, как у старшей сестры, но очень особенный, глубокий и нежный. Лесли не сводила с нее глаз, пока она пела, и продолжала повторять про себя слова гимна, от которого на душе становилось уютно и спокойно. В этот момент ей ничего не стоило представить себе, что Гарри сейчас здесь, стоит, как обычно, справа от нее и тоже смотрит на Татьяну. Стоит только чуть повернуть голову и можно будет его увидеть. Она понимала, что это всего лишь иллюзия, но ей стало так хорошо, и хотелось, чтобы музыка не кончалась никогда. Она так отчетливо помнила голос Гарри, такой, каким он пел вместе со всеми, что будто слышала его и сейчас. На секунду она встретилась глазами с Татьяной, и та улыбнулась ей взглядом… *** Даниэль в очередной раз засобирался «домой», а Мария в очередной раз настаивала, чтобы он остался ночевать у них. Лесли не настаивала – ей было неловко. Она только радовалась, что у Марии хватало на это такта. На самом деле причина вовсе не в том, убеждала она себя, что ей хочется, чтобы Даниэль остался. Просто... ей становилось неуютно при мысли о том, как он пойдет прочь в сумерках от их дома через поле один. Нельзя человеку быть одному. За те несколько часов, которые Даниэль провел у них в гостях, он успел стать почти своим, как и Начо. Хотя Начо был женихом Ольги, а Даниэль был просто ее, Лесли, приятель. Однако даже Татьяна относилась к его присутствию в доме, как к чему-то само собой разумеющемуся, а значит, все было в порядке. Да и сам Даниэль вел себя с Татьяной совсем по-приятельски. Это несколько удивляло Лесли. Даже она сама в первые дни робела ее, а Даниэль держался, будто они сто лет знакомы! Вот и сейчас он подошел к пианино и нажал на несколько клавиш с краю клавиатуры. - Ты умеешь играть? – спросила Татьяна. - Не... На гитаре немного умею. А фортепьяно для меня слишком страшный зверь. - Все совсем не так страшно, как тебе кажется, - усмехнулась Татьяна. – Я могу позаниматься с тобой... как-нибудь после. - Лучше уж я с ним позанимаюсь, - сказала Мария немного ревниво. – Я, конечно, не такая в этом искусница, как вы с Ольгой... Но все же. Научу его основам, а ты позже усовершенствуешь. - Ну, кое-что я все же могу, - сказал Даниэль и двумя пальцами наиграл мелодию из «Кармен». - «Тореадор, смелее в бой, тореадор, тореадор»... - Неплохо, - заметила Татьяна. - Или вот еще. «У любви, как у пташки крылья»... Эту я могу наиграть полностью и целой рукой. Но та, первая, мне больше нравится. Или вот... Он начал неуверенно наигрывать, и Лесли моментально захотелось его убить, потому что хоть и с паузами, но это была совершенно узнаваемая ария «...И сияли звезды». - «Мой час настал, и должен я погибнуть, хоть никогда»... – пропел Даниэль вполголоса, но заметив на себе выразительный взгляд Лесли, сбился и убрал пальцы с клавиш. Однако Татьяна подхватила мелодию и закончила: - «...хоть никогда я так не жаждал жизни». Совсем неплохо, - улыбнулась она Даниэлю. – Слух у тебя есть. - У меня вот был друг, Мигель, - смущенно сказал Даниэль, словно пытаясь перевести разговор на другую тему. – Ему родители даже расщедрились на органолу, это такой маленький переносной синтезатор... И у него здорово получалось... И современное играть, и классику, хотя он никогда не учился особо. Наверно, талант. Но перед... Незадолго до... в общем, в последние недели того года он принял другое решение, стать не музыкантом, а священником. Но я так и не знаю, чем оно все кончилось. - А чем ты вообще занимался на Земле? – быстро спросила Лесли, стараясь поддержать разговор на нейтральную тему. - Я имею в виду, кроме школы, домашних дел, собаки, родственников... и двух девочек, про которых ты говорил? Какие у тебя были увлечения, желания?.. Какое-то, может, самое главное увлечение? Ты стремился кем-то стать? Даниэль довольно долго размышлял. - Да, пожалуй, нет, - сказал он, наконец. – У меня увлечений было много, но... Мой дед был живописцем, отец – ветеринаром. А я и живопись любил, и со зверюшками повозиться, с собаками особенно... Но серьезно влечения к этому не ощущал. Любимых предметов у меня в школе тоже не было... кроме физкультуры. В футбол я очень любил играть, и бегать, и сейчас люблю... Но стать профессиональным спортсменом я тоже не помышлял. Гм... Любил музыку, и даже думал, не научиться ли играть на гитаре. Мы с друзьями подумывали как-то собрать рок-группу, но так и не надумали. В школьном театре я играл с удовольствием, но легко бы и без этого обошелся... Не знаю! – Даниэль обреченно махнул рукой. – Видимо, я такой лоботряс, что не нашел для себя истинного призвания... - Да какие твои годы, - улыбнулась Мария. - Найдешь еще. - Самое время, - вздохнул Даниэль. – Вот Мигель, про которого я рассказывал… Так он все время чего-то хотел... причем очень сильно. Сначала занимался компьютерами. Даже с отцом из-за этого поругался, тот хотел, чтобы Мигель унаследовал семейный бизнес – швейную мастерскую. Потом он увлекся музыкой, так же сильно. Потом пытался уговорить родителей разрешить ему учиться в семинарии. Я это к чему рассказываю все? Ну да, он часто менял цель «кем стать». Но он очень глубоко вникал в это, с головой. Полностью отдавался. Искал себя, понимаете. А я так... баклуши бил. Это ты верно сказала, Лесли: школа, уборка, сестра, собака... ну, и две девочки. - И все? Совсем все? Даниэль надолго замолчал, яростно кусая губы. - Было одно, - сказал он, словно через силу, голос его внезапно стал хрипловатым. - Только я не знаю, как объяснить... Ты назовешь меня пафосным вруном, если я скажу... - Не назову. - Это знаешь, было что-то вроде... Как тот перепончатокрылый сказал... Было бы где «мечом помахать»... в переносном смысле. Но и в прямом иногда тоже. Нравилось мне разыгрывать из себя рыцаря, влезать во все... За всех заступаться. Вот этим я собственно и занимался. Почти все время. Вместо того, чтобы учиться, или искать свое место в жизни, или... - А по-моему, это тоже можно назвать «найти себя» – помогать другим, - заметила Мария. - А по-моему, это называется постоянно влипать в неприятности, - вздохнул Даниэль. - Гм. Жизнью, надеюсь, рисковать не приходилось? - Как сказать... вроде нет, но из школы меня пару раз чуть не исключили, - кажется, он был уже не рад, что затронул эту тему. - А теперь, может быть, вы что-нибудь сыграете? - попросил он Марию, боком отодвигаясь от пианино. *** Мария не была такой уж большой искусницей по части фортепьяно, но отнекиваться не стала, и они с Татьяной в четыре руки сыграли «Жаворонка», еще одну любимую их песню, от которой Лесли и раньше всегда хотелось плакать. Непонятно, почему, ведь там не говорилось ничего печального. Может просто потому, что в ней было столько света, и когда слушаешь такую музыку, кажется, что этот свет вечен, и ничего не проходит бесследно, ничего не бывает напрасно, ничего не исчезает… И веришь, что даже через много-много лет после твоего ухода кто-то на Земле о тебе вспомнит... Татьяна пела вторым голосом, Ольга – первым. Правда, это была, скорее, утренняя песня, чем вечерняя, но уже следующая – «Глупое счастье», которую сестры исполняли квартетом, уже именно вечерней и была, спокойной и умиротворяющей. «Здравствуй, златое затишье...», неспешно выводили слаженные голоса сестер, и затишье спускалось на сад вместе с сумерками и покоем. А потом снова Ольга и Татьяна пели дуэтом: The Pretty Maid, английскую народную песню, которую Татьяна обычно пела дуэтом с Генри, но теперь вместо него была Ольга. Кажется, припомнила Лесли, они рассказывали, что в детстве всегда пели эту песню именно так. Обычно Татьяна пела вечерами еще и свою любимую балладу Smaointe, и Лесли слегка встревожилась. Раньше эта песня не казалась ей грустной, но сейчас... Однако мелодия была такой прекрасной, а Татьяна пела так тепло и проникновенно, что и грусть отступала. И почти сразу же, пока еще не отзвучало эхо этой песни, начала следующую, более сложную и изысканную балладу Marble Halls, но слишком уж сложную и изысканную, чтобы затрагивать в душе какие-либо глубинные струны. И слишком длинную, Лесли даже начала дремать, пока она тянулась. Но тут же очнулась, когда Татьяна вполголоса запела по-русски, задумчиво, словно говоря сама с собой: - Может быть, звезды ночной Свет тебя найдет... Может быть, что с темнотой В сердце истина войдет... Ты уходишь в край чужой, Долог будет путь домой... Эта была самая любимая песня Лесли – May It Be, и она поняла, что Татьяна поет ее специально для нее. Лесли молитвенно сложила руки и прижалась к ним лбом. Она в жизни не знала ни одной молитвы и так и не выучила, но повторяя слова и напев этой песни, ей казалось, что она молится, что это оно самое и есть. Однажды она спросила у Гарри, можно ли так делать, не грешно ли это. - Можно, - ответил он уверенно, и больше она об этом не задумывалась. Наверно, так оно и есть. Иногда нужно полностью опуститься во тьму, преисполниться ею, только чтобы убедиться, что даже это не способно погасить твой светоч... Каким бы долгим и темным ни казался твой путь, главное, продолжать верить в тот свет, что горит в душе. - Темнота сгустилась... Поверь – и ты найдешь путь к свету. Темнота спустилась... Но в сердце жив обет твой... *** Ольга с младшими еще теснились вокруг пианино, а Татьяна отошла вглубь террасы и опустилась на стул рядом с Маттиасом. - В принципе мы не узнали ничего нового, - тихо проговорил он. - Помнишь, я тогда хотел поговорить с тобой - сразу после суда? - О... – даже в сумерках было заметно, как Татьяна залилась краской. – Прости... я тогда так и не выслушала тебя... - Это ты меня прости, я не с того начал... И сам все испортил. Не учел твоего состояния тогда... Но знаешь? Это даже хорошо, что мы тогда поссорились, и это всем известно. Никто не заподозрит, что я сочувствую вам теперь... А вам сейчас тайный союзник не помешает. - Мне не хотелось бы таиться... - Это совсем необязательно. Но все же, прежде чем бросаться в бой, нужно знать несколько более того, что мы знаем сейчас. То же, что я знал и тогда. Хотел сказать тебе, а потом подумал... Ведь приговор уже произнесен... Что мы можем изменить? К тому же я мог и ошибаться. Игнасио спросил тогда у Дейрдре – что они делали на границе? Признаться, меня это тоже заинтересовало. И кроме того: я наблюдал за Генри во время суда. Мне показалось странным, как он себя держит. Он сам себе противоречил. Он словно бы и признавал свою вину, и не признавал ее. И то, и другое с одинаковой искренностью... Что бы это могло значить? Я и сам пришел к этому выводу: его околдовали. Тогда это было только подозрение, но чем больше я думал, тем больше уверялся в этом. А теперь этот твой демон... - Он не мой... - Извини, этот демон... Он окончательно разъяснил мне все. - Значит, он был под заклятьем? – спросила Татьяна. - Ты действительно так думаешь? И думаешь – это можно доказать? - Думаю, можно... Только это будет очень трудно, Таня, – Маттиас подпер ладонью щеку и посмотрел на нее снизу вверх. – ОЧЕНЬ ТРУДНО. - Мне все равно, насколько трудно. Если я не смогла спасти жизнь Генри, то хотя бы честь его спасти... Мой долг. - Дело в том, - сказал Маттиас, уже не глядя на нее. – Что демон не мог наложить такое заклятие. На ангела не мог. Даже самый могучий из них. Ни Ориас... никто. Для этого нужно коснуться души, а ангел, если он окончательно не пал, душу демону не откроет. Значит, это был ангел, кто сделал такое с ним... И, скорее всего, Высший Ангел. Татьяна бессильно откинулась на спинку стула. - Но зачем... такое?.. Кому могло это понадобиться? Это... из-за меня? - Нет, наверно, нет, - поспешно сказал Маттиас. – Чем больше я это расследую, тем больше прихожу к мнению, что вы с Генри здесь вообще ни при чем. Вы жертвы, но не цель этого заговора. Возможно, им, демонам, и нужно было, чтобы вы пали. Но ангелу или ангелам, кто бы они ни были, нужно было другое. - Заговор, - повторила Татьяна. – Здесь? И Бог допускает... Маттиас внезапно крепко, до боли стиснул ее руку. - Не надо, - сказал он. – Только не сейчас. Не смей усомниться... Если Бог допустил это, то он допустил так же, чтобы мы сейчас все узнали. И, возможно, все это часть единого великого замысла. Мы лишь нити в ткани бытия, мы не можем увидеть весь узор сверху, как Господь, и до конца постигнуть его. Но было нужно, чтобы все это случилось. А нам нужно подумать и попытаться понять, что делать теперь. - Я ведь говорила с ним, - сказала Татьяна. – Как я могла этого не почувствовать? По тому, как он сбивался, когда речь заходила об этом?.. Он ведь ясно сказал и не один раз, что НЕ ПОМНИТ, как это произошло, как он отступился... Но разве об этом возможно забыть? Я думала, это из-за того, что ему больно об этом вспоминать... Но одно дело не вспоминать, а другое – не помнить. - Возможно, он пришел бы в себя, - заметил Маттиас. – Если бы у него было чуть больше времени. Я виделся с ним в тот день, когда он вернулся... И в день суда. За это время с ним произошла такая перемена... В тот первый день он был готов признаться в чем угодно и раскаяться... хоть в чем. Он сам все время говорил об этом. Но в день суда... - Николс говорил – «он вел себя, как безумец», - припомнила Татьяна. – Или же как человек, заподозривший о своем безумии? Но почему же тогда я ничего не заподозрила? Почему смирилась с тем, что не могло быть правдой?! - Тебя можно упрекнуть в чем-то в последнюю очередь, - сказал Маттиас. - Ты ведь сомневалась до последней секунды. - Плохо сомневалась… *** Была уже совсем ночь, по-летнему теплая, но не душная. Пора было расходиться, хотя никому и не хотелось. Татьяна в последний раз подошла к пианино, и под ее пальцами, опущенными на клавиши, оно преобразилось в небольшой орган. Лесли поняла, что сейчас будет, и встала. Потому что так было принято – последнюю песню петь стоя. Лесли, конечно, петь не собиралась, но слушать тоже полагалось стоя. Jesus, lover of my soul, Let me to thy bosom fly, While the gathering waters roll, While the tempest still is high… Лесли вспомнила, что именно эту песню, только по-валлийски, пел Дани, когда они в первый раз гуляли вместе. От этого почему-то она показалась ей еще прекраснее. И даже жаль стало, что она не может петь ее вместе со всеми... Она посмотрела на Даниэля и увидела, что и он смотрит на нее. Он улыбнулся и взял ее за руку, не обрывая пения. Hide me, O my Saviour, hide, Till the storm of life is past. Safe into the haven guide, O receive my soul at last!.. Лесли подумала – а почему бы и нет. Ведь все же поют, и даже Маттиас, хотя он впервые у них проводит вечер. И Мария, хотя у нее тоже совсем не певческий голос, и Начо, и Николс... И сам Даниэль. Собственно ее голоса среди других никто и не услышит. Кроме разве что Даниэля, который стоит рядом, и – Бога. И она запела, сначала робко и почти неслышно, но с каждой строчкой все уверенней. Plenteous grace with thee is found, Grace to cleanse from every sin; Let the healing streams abound, Make and keep me pure within… Чем дальше пела Лесли, тем легче ей дышалось, словно вместе с музыкой слетало с души что-то тяжелое и темное. Это было почти болезненно, так, что слезы наворачивались на глаза, но это были очистительные слезы. Даниэль уже не смотрел на нее, он весь словно погрузился в гимн, но он по-прежнему сжимал ее руку в своей, и Лесли вслед за ним захватило и понесло, и она уже ни о чем не думала, кроме той музыки, которая соединяла их всех и возносилась к небу, как их послание к Богу, которое, без сомнения, дойдет до адресата... Thou of life the fountain art, Freely let me take of thee, Spring thou up within my heart! Rise to all eternity... *** Татьяна и Начо сошли с террасы в сад, провожая Маттиаса – Ольга осталась на террасе с младшими. - И все же этот... Скролан знает черезвычайно мало. – Заметил Маттиас по пути через сад. - Даже если влезть к нему в голову насильно... Что он может рассказать? Вот если бы поговорить с тем, другим... Оскаром, как он его называет. Татьяну передернуло. - Ох, нет... с ним мне меньше всего хотелось бы говорить. - Я понимаю, - терпеливо согласился Маттиас, - с ним тебе увидеться тяжелее всего... Но тебе и не нужно... Я просто подумал – низшие демоны много знают, но их напрямую это никогда не касается. Понимаешь, к чему я клоню? Это так везде, где есть деление на господ и слуг, как в Преисподней. Высшие демоны презирают низших и не таятся особо от них, не считают их опасными. А те вовсе не так глупы. Господин Оскара мог и не посвящать его в свои планы, но это не значит, что ему о них ничего не было известно. Оскар мог рассказывать о них Скролану – и подробно, но сам он, возможно, знает намного больше. Даже если и не придает этому значения... Вот почему поговорить с ним было бы... Интересно. Пусть передаст мне свои воспоминания. Самые важные. Тогда у нас будут доказательства. - Тебе, - удивилась Татьяна. – Почему тебе? - Потому что для того, чтобы получить их, нужно прикоснуться к нему. Влезть в его сознание. - Занятие не из приятных, - пробормотал Начо. - Именно. - Поэтому и не понимаю, почему это должен делать ты, - настаивала Татьяна. - Разве это не касается меня в первую очередь? - Нет, тебе я этого позволить не могу. Подумай. Что тебе там придется увидеть! К тому же... Татьяна собиралась возразить, но ее опередил Начо. - Меня больше другое волнует. Примут ли свидетельство демона - здесь? - Примут, - сказала Татьяна твердо. - Я этого добьюсь. Тем более, если за ним буду стоять я. Я - Серафим. Начо покачал головой. - Скажут, ты необъективна. Слишком рьяно борешься за себя и своего мужа. Скажут, это эгоизм. - Скажут, - процедила Татьяна. – Пусть говорят. Но если полагают, что я собираюсь молчать в ответ... Что СКАЗАТЬ у меня тоже найдется. - Ты рискуешь, - заметил Маттиас. - Чем?.. Мне совершенно нечего терять, кроме моей боли. И это делает меня опасной. Ты... главное устрой мне встречу с этим самым Оскаром... Если, конечно, не веришь в то, что все это – путь к падению и грех. - Не верю. Но дело даже не в этом. А в том... Я просто верю в то, что Бог на твоей стороне. - Ты этого знать не можешь... - Могу, отчего же. Я, признаться, никогда особо не одобрял католиков при жизни... Этот их постулат, что надо жить праведно, тогда Бог все простит и поможет. По-моему, здесь явная неувязка – кто, кроме самого Бога, может знать и судить, что праведно, а что нет? И... не знаю, во что там верят православные, но мы – лютеране... У нас иной подход. Мы просто стараемся жить... Как считаем нужным. И если у нас получается то, что задумано, значит, это Бог помог, значит, это и было правильным. Князь Генри... Он хоть и был католиком при жизни... Но он, мне кажется, тоже так рассуждал. Он всегда был уверен, что все его победы ниспосланы ему Богом – а как иначе он мог победить? Да и то – он был истинным англичанином, и недаром Англия пришла к протестантизму, в конце концов. Это такой особый склада ума, уж называй, как хочешь. Но я твердо верю – пока у нас что-то получается, пока нам везет, это Бог нас ведет. И значит, мы правы. - Маттиас, - спросила вдруг Татьяна. - Как ты умер? Маттиас пожал плечами. - Это случилось сразу после войны. Второй... Тогда Эстония снова оказалась под властью русских... А мой отец за них воевал, хоть мы и были эстонцами. Моя семья жила на хуторе, в лесу. Родители, сестра 17-ти лет, трое братишек... Тогда в лесах еще скрывалось много националистов. Они иногда нападали на одинокие дома, грабили, сжигали все... Людей тоже... Сжигали или... Когда как. - А ты? - спросила Татьяна. - Тоже был за русских? - Я был... ни за кого, наверное... - Маттиас задумчиво потер затылок. - Я был студент. Приехал домой на каникулы. - Ты приходи к нам иногда, - сказала Татьяна. - Просто в гости. С сестрой приходи. Я ее, кажется, немного помню. - Спасибо, - откликнулся Маттиас, не глядя на нее. – Я приду. Начо проводил глазами его удаляющуюся фигуру и невесело улыбнулся. - А я все-таки католик. И я верю… Просто потому, что верю, - сказал он. *** Ольга, оставшаяся у принявшего прежнюю форму пианино, наигрывала что-то легкое, похожее на вальс. - Это Шопен или Грибоедов? – уточнила Анастасия. - Ребиков, - отозвалась Ольга. – Вальс из оперы «Елка». - Потанцуем? – предложил Даниэль Лесли. - Я не умею, - созналась она. - Ничего, - ответил он. – Я умею. У него действительно прекрасно получалось вести ее, неторопливо и уверенно. Лесли почти не приходилось думать, что она делает. Сначала это показалось ей забавным, но потом она ненароком взглянула в лицо Даниэля, и его пристальный взгляд и улыбка смутили ее. - Ругаешься, как пьяный матрос, - сказала она, чтобы скрыть неловкость, - а вальсы танцуешь. Как это тебе удается? Может, ты заколдованный принц? - А я и был принцем, - сообщил Даниэль. – То есть играл принца в «Золушке», в школьном театре. Там и вальсировать научился. Пришлось. - А целоваться не пришлось? – спросила Лесли будто в шутку. - Пришлось, - вздохнул Даниэль. - Так, значит, тебе нравится играть в театре? - спросила Анастасия, с легкой завистью наблюдая за кружащейся по террасе парочкой. - Не так сильно, как играть в футбол, - честно ответил Даниэль. - Но вообще занятно. Мария с улыбкой наблюдала за ними, потом перевела взгляд на Джеймса. Он тоже смотрел на Даниэля и Лесли, но как-то странно. Мария ощутила легкий укол беспокойства. Она не любила, когда у Джеймса было такое лицо – слишком суровое. Как будто он был чем-то недоволен. Только не сейчас, не в этот почти прекрасный вечер. Она подошла и положила руку ему на плечо. Ей так хотелось, чтобы все беды отступили и исчезли... Хотя бы до утра. Soundtrack: Enya (or Aled Jones, or House Of Heroes) / O, Come, O, Come, Emmanuel Moya Brennan (or Aled Jones, or Hayley Westenra) / Gabriel’s Message Clannad / The Pretty Maid Enya / Smaointe Enya / Marble Hall Enya / May It Be Aled Jones / Aberystwyth