Звёзды смотрят вниз

За окном плескалась ночь, вокруг разливалась размеренная, полная спокойствия тишина. Только Винсенту отнюдь не было спокойно. Он сидел, привалившись спиной к изголовью кровати, и смотрел на мальчишку. Тот спал, устроив руки на подлокотнике кресла и уронив на них голову; волосы тёмной вуалью укрыли его спину. Глен Баскервиль, подумать только… Эхо тоже спала, по-кошачьи свернувшись клубком на краю постели; ночная рубашка задралась, и в темноте белели её ноги. «Почему она солгала мне? — думал Винсент. Королева Нехеления чётко дала ему понять: проклятье невозможно снять. А Лео она подарила надежду и пообещала помощь. — Потому что он — Глен? Как она вообще это узнала?» А потом Винсент вспомнил, как ударил кулаком по зеркалу, и на его поверхности осталась внушительная трещина. Должно быть, зеркало было чем-то вроде печати. А ведь он и представить себе не мог, что столь зыбкие материи, как колдовство, станут для него привычными. Но здесь волшба — на каждом шагу, и для жителей Серебряного Тысячелетия она столь же естественна, сколь для Винсента — огнестрельное оружие. В очередной раз он пожалел об отсутствии мисс Ады. Нужно выкроить время и написать ей о запечатанной чёрной королеве и о королеве белой. Пожалуй, Винсент даже скучал по мисс Аде — самую малость. Внутри тёмной птицей билась растерянность и толика жалости. Глена не может ждать счастливый конец. Глен недолговечен и умирает в расцвете лет. Глен — враг великим герцогским домам, ведь они считают Баскервилей преступниками. Наивные глупцы. А ведь Элиот так привязан к этому мальчишке. Что с ним будет, когда он узнает правду? «Ему не нужно знать правду», — пронеслось в голове. Мальчишка примчался среди ночи. Его била дрожь, он не мог и двух слов связать. Потом успокоился немного, выпалил всё, как на духу. О, разумеется, ему страшно. Лео придётся привыкать. Теперь в его жизни не останется ничего, кроме страха. Особенно когда Баскервили снимут печати с последнего Глена. — Тебе страшно? — спросил тогда Винсент. — Нет, — ответил Лео. — Лжёшь. Винсент никогда не акцентировал внимание на Лео. Просто ещё один слуга, хоть и необычный, ухитрившийся заинтересовать Элиота и привязать его к себе, но Винсента эти странности не касались. — Элиоту не обязательно знать обо всём этом, — добавил он. — Я… я не могу солгать ему. — Сможешь. Это — ложь во благо. Как ты думаешь, нужен ли ему слуга-Баскервиль? А может, он решит, что ты знал правду о себе всё это время и просто лгал? — Винсент заправил часть длинных прядей чёлки за ухо Лео — мягко, ласково, — и приподнял его лицо за подбородок. — Ты ещё ничего не знаешь о жизни. Поверь мне, так будет лучше. — Нет, — твёрдо ответил Лео. — Элиот должен знать. — Ты навредишь не только себе. — Меня это не волнует. О… простите, — спохватился он. Наглый и самоуверенный мальчишка, не умеющий подчиняться. Даже с Элиотом он вёл себя не слишком покладисто. Или то отчаяние ожесточило его? Ведь Элиота можно было фактически хоронить. Ещё немного — и проклятье даст о себе знать. — Ощутил вкус власти над другими? — спросил Винсент. — Тебе придётся доказать своё право приказывать Баскервилям. Видишь ли… — он наклонился к уху Лео и понизил голос. — Баскервили — это стая шакалов. И вожак должен быть сильным. Тсс, — он прижал палец к губам Лео. — Не говори, что не хочешь этого. У тебя нет выбора. И тебе повезло больше, чем некоторым до тебя. Ты ведь единственный ребёнок в семье? Лео сидел в кресле, сложив руки на коленях — прямой, скованный напряжением. Тускло блестели в свете единственной свечи стёкла его очков. В волосах запутались белёсые нити паутины. — Да, — ответил он. — Но это не важно. — А что же, по-твоему, важно? — Королева Нехеления сказала, что есть способ снять проклятие. Элиот будет жить. Может быть, это универсальный способ, и остальные… тоже выживут. Мисс Ада, леди Шерон и госпожа Ванесса не заслуживают смерти. — Я думал, моя милая сестра питает к тебе стойкую неприязнь, — заметил Винсент. Он отошёл от Лео и гладил теперь спящую Эхо по щеке. Прикосновение к её прохладной гладкой коже успокаивало. — Так и есть, — пожал плечами Лео. Он подозрительно быстро взял себя в руки. Должно быть, просто не пришло осознание. Либо, что вероятнее, возможность спасения для Элиота попросту вытеснила всё прочее из его головы. Винсент понимал его. В чём-то Лео являлся его зеркальным отражением. Тенью отражения. И эта тень отражения была несоизмеримо добрее Винсента. На месте Лео он с радостью избавился бы от Ванессы. Ей повезло, что Лео не злопамятен. — Ты не должен верить этой женщине, — сказал Винсент. — Возможно, она стребует с тебя непомерную плату за жизнь Элиота. — Мне всё равно. Самым пугающим было то, что мальчишке, кажется, действительно было всё равно. А потом Лео уснул, измотанный и утомлённый. Свет умирающей луны серебрил его волосы. Близилась заря, и мир вокруг наливался предрассветной темнотой. Винсент прикрыл глаза. Позовёт ли его королева Нехеления, если он уснёт, пожелает ли говорить с ним? Он не намеревался ждать её приглашения. Полежав в постели ещё какое-то время, Винсент встал; постель ответила на его движение тихим скрипом. Он надел сорочку, оставил её выправленной поверх брюк, пригладил спутанные волосы и, скрутив их, перекинул через плечо. Потом он сунул ноги в ботинки и вышел из покоев. Он не взял с собой свечу — уютнее во мраке. Дорогу он помнил хорошо, но всё равно спутал башню и едва не натолкнулся на патрулирующую коридоры стражу. В обители королевы Нехелении всё оставалось по-прежнему: молочно-белый мрачный свет в коридоре, кромешная темнота, обволакивающая зеркало, и холодное серебро мерцающих глаз. — Я не ждала тебя так скоро, — сказала королева Нехеления. Она повела рукой, и свечи в нишах вспыхнули длинными языками пламени, ослепляя. — Вы слишком многое выболтали Лео, госпожа, — мягко ответил Винсент. Он прошёлся по помещению, рассматривая ниши, полные пыли и паутины. — Мальчик имеет право знать, кто он такой, — пожала плечами королева Нехеления. — Я охотно делюсь знаниями. — Со мной вы ими не поделились. — Ты был бесполезен. Винсент усмехнулся. Королева Нехеления была ему приятна. В меру честна, в меру эгоистична, честолюбива и ослепительно красива. Не разделяй их толща стекла, Винсент попробовал бы поиграть с ней. Сломать её. Женщины хрупки, все без исключения — даже если они кажутся твёрже стали. Он хотел бы увидеть гордую королеву стоящей на коленях и молящей о пощаде. — Тогда спрошу вновь, — сказал Винсент, дотрагиваясь пальцами до позолоченной рамы. — Как снять проклятье? — Я сказала тебе правду, — ответила королева. Она скрестил руки, прислонилась укрытым плащом плечом к раме и склонила голову, наблюдая за Винсентом из-под опущенных ресниц. — Проклятье невозможно снять. Но можно купить жизнь. — На что? — Одна жизнь — одна смерть. — Она поёжилась. — Нужен ритуал. Это — жертвоприношение. Мальчик готов пойти на жертву? — Он не узнает, — ответил Винсент. — Мне нужна его клятва. Пока он не поклянётся помочь мне обрести свободу, я не открою ни ему, ни тебе таинство ритуала. — Он принесёт тебе клятву, не зная условий. Подробности вы передадите мне, госпожа. Если Лео узнает цену за жизнь Элиота, то сам пожелает её заплатить, а этого Винсент допустить не мог. Ему нужен Глен Баскервиль. Лео должен жить — ради исполнения заветного желания Винсента. А Элиот должен жить ради Лео. Такая сложная цепочка… Гилберт, безусловно, тоже останется в неведении, в противном случае ради мисс Ады он без раздумий отдаст свою жизнь. Не узнает о ритуале и Зарксис Брейк. Пусть похоронит свою госпожу. Едва ли он сумеет выдержать такой удар. Смерть леди Шерон уничтожит его. — Почему?.. Винсент вынырнул из раздумий и взглянул на королеву Нехелению. Она озадаченно хмурилась, отчего острые черты её лица казались грубее. — О чём вы? — Почему вы тщитесь защитить мальчика с голубыми глазами? Что в нём особенного? — она прильнула к зеркалу. — У тебя есть ещё один особенный человек. Чёрные волосы и янтарные глаза… как у тебя. Твой брат, я права? Тот, кто страдал из-за тебя. Тот, из-за кого ты жаждешь смерти. Ты любишь его? Винсент не хотел говорить о Гилберте. Но показалось вдруг, что он обязан ответить. Его беззаветная самоотверженная любовь к Гилберту — его единственная гордость. Ради Гилберта он перевернёт мир. Ради Гилберта он убьёт любого и умрёт сам — с превеликой радостью. Он живёт ради Гилберта. — Мой брат для меня всё, — ответил он с улыбкой. — А ты, моя прекрасная госпожа, одинока в этой темноте. Тебя никто не любит и не ждёт. — Тебя тоже, Винсент Найтрей. Ты не нужен своему брату, и это ранит тебя. Больно ранит. Раны твои кровоточат… — её вкрадчивый шёпот тонул в золотом полумраке. — Ты столь же одинок, как я. Но мне непонятно чувство одиночества. Объясни мне, Винсент Найтрей, почему мне становится грустно, когда я заглядываю в отражения ваших душ и вижу в них золотой океан привязанностей? Я не умею любить. Мне это не нужно. Я совершенна. И всё же… — Вы были бы совершенны, моя госпожа, — ответил Винсент, кладя ладонь поверх трещины в зеркале, — будь вы изваяны из камня. Королева Нехеления прищурила глаза. — Твоя любовь к брату слишком яркая. Она слепит. Так всегда бывает? — Это зовётся страстью, одержимостью. «Радуйтесь, что вам незнакомо это чувство — и печальтесь, ибо оно ярче жизни». Но много ли в одержимости от любви — Винсент не знал. Всё, что у него было — это одержимость. Он знал: в его чувствах нет чистоты, они темны. Но, быть может, любовь сама по себе рождена из мрака. Винсент направился к выходу, но королева Нехеления словно не заметила его ухода. Поглощённая мыслями, она стояла, обняв себя руками. Соткавшиеся вокруг неё чувства потерянности и одиночества стали столь остры, что, казалось, приблизься, дотронься, и кожу рассечёт. Занялся рассвет. Винсент остановился ненадолго, глядя на пунцовую полосу, отделяющую зелёное покрывало от синего, — леса и небеса. Он ни о чём не думал, просто стоял и смотрел, как разгорается новый день. Ночь отступила, расцвела надежда. Если Лео — Глен Баскервиль, тогда он — ключ к прошлому. Он сделает всё, как должно. Винсент прервёт своё существование, его нити вырвут из гобелена. Останется ли дыра? Будет ли Гилберт чувствовать инаковость происходящего, будет ли ему не хватать чего-то эфемерного? Фантомные боли. — Какого чёрта? Винсент пошевелился. Он очень удобно лежал на полу, прижавшись спиной к стене. На веки давило свинцовой тяжестью. Соня, чтоб её. Расслабился на несколько минут и вот результат. Он нехотя открыл глаза и увидел перед собой начищенные ботинки. И снова закрыл глаза. Он узнал голос. Крики возмущённого неподобающим положением найтреевского тела в пространстве разбудят всю округу. Кстати, который час? Винсент сунул руку в карман сюртука и нащупал часы. И снова уснул — сознание уплыло на несколько мгновений, но чувствительный тычок носком ботинка в рёбра вернул его из мира грёз в реальность. — Вставай, не позорь нас. Элиот подхватил Винсента под руки и рывком привёл его в относительно вертикальное положение. Винсент с удовольствием навалился на его плечо всем весом — Соня не желала возвращать бразды правления телом, он никак не мог проснуться, и Элиот, кряхтя и ругаясь сквозь зубы, тащил его несколько лестничных пролётов. В гостиной он скинул Винсента на софу, а сам облокотился о её спинку — отдышаться. — Твоя Цепь выводит меня из себя, — сказал Элиот, бросая в сторону Винсента полный негодования взгляд. — Где твоя служанка? — Спит в моей комнате, — зевая, ответил Винсент. «Вместе с твоим слугой». Винсент вспомнил о часах, достал их из кармана и взглянул на циферблат. Девять часов утра. Он проспал у подножия лестницы не менее четырёх часов. Отчего же тогда он чувствует себя столь разбито? Кажется, ему снились кошмары, которых он никогда ранее не видел. — Винсент, — позвал его Элиот. — Скажи, ты не видел Лео? Я уже битый час ищу его. Его нет в библиотеке, а больше ему некуда пойти, да и незачем. — Зачем он тебе в такую рань? — не сдержавшись, Винсент вновь зевнул, прикрывая рот ладонью. — Дай мальчику поспать. У него была нелёгкая ночь. — Что?.. Ты знаешь, где он?! Винсент откинулся назад и прикрыл глаза. Хорошо бы добраться до постели, зарыться в согретые телом Эхо простыни и проспать до обеда. — Не кричи. Ему снились сущие ужасы. Я нашёл его в гостиной, он никак не мог уснуть. А мне не спалось, ну и… Он не договорил и вновь протяжно зевнул, маскируя замешательство. Мышление его было вязким, словно сироп. Не самое полезное состояние. Нужно сделать над собой усилие и встать. Вот так… а теперь — дойти до спальни, цепляясь за стены. Мимо Винсента ураганом в покои ворвался Элиот. Он выглядел рассерженным. А вот Лео выглядел помятым и усталым. Остаток ночи он спал, иначе, проснувшись, ушёл бы к себе. Кошмары, быть может. Королева Нехеления не желала упускать добычу из своих цепких алых коготков… или попросту не была властна над своей расползающейся по замку, точно туман, силой. Винсент предпочёл бы первый вариант. — Лео, какого чёрта ты дрыхнешь здесь? — Прости, — ответил Лео. Он снял очки и сонно протёр глаза. Винсент выглянул из-за плеча Элиота, качнул головой, привлекая к себе внимание, и приложил палец к губам. Пусть молчит. Утро должно начинаться с чашечки кофе и Риверра-таймс, а не с запутанных историй с двояким смыслом. — Винсент сказал, что ты не мог уснуть из-за кошмаров, а он увидел тебя в гостиной. — Да… было очень мило с его стороны побеспокоиться обо мне. Лео поднялся из кресла. Он стоял вполоборота, но Винсент почти физически ощущал на себе тяжесть его взгляда. «Привыкай, Лео, — подумал Винсент. Он посторонился, пропуская его с Элиотом. — Путь Элиота — благородный путь чести, но он для сильных духом. А ты не сильный, даже не пытайся стать таковым». Мимо прошла Ванесса. К ней вернулся здоровый цвет лица — плавание она перенесла с трудом, — а глубокие тени под глазами растворились. Она миновала Винсента быстро, порывистой, несвойственной женщинам походкой — промелькнула, точно синеглазое видение. Вся облачённая в чёрное с белым, как сошедший со средневековых полотен дух Смерти. Подобно ей Гилберт носил преимущественно чёрную одежду, но он вовсе не походил на призрака или духа. Он походил… на ворона. Но не Ванесса. Разве что на ворону. На Винсента она даже не взглянула с подчёркнутым пренебрежением. Он вошёл в покои и прикрыл за собой дверь. Эхо спала, распростёршись на постели — невинно-беззащитная, обжигающе холодная снежная белизна. Винсент достал из дорожной сумки письменные принадлежности, разложил их на конторке, потом открыл чернильницу и обмакнул в неё перо. Письма мисс Аде следует писать исключительно утром, когда никакая пагубная сила неспособна сбить с нужной мысли. Вечера и ночи не для мисс Ады, а дни Винсент просто не любил. Утро же он был готов ей посвятить. Склонившись над конторкой, он заскрипел пером по бумаге. Он не знал, зачем делает это, — пишет мисс Аде письмо. Ему незачем желать порадовать умирающую девушку. Смерть мисс Ады станет чрезвычайно неудобным фактором — и только. Если случится непредвиденное и мисс Ада выживет, Винсент сумеет придумать достойное оправдание своей забывчивости, с минимальным ущербом и для себя, и для их отношений в целом. Писалось легко и быстро, хоть Винсент и не любил письма. Почерк у него был путанным и неразборчивым, только подпись отличалась витиеватостью и щегольством. Ею он и закончил своё четырнадцатистраничное письмо, в котором поведал мисс Аде всё: историю о пересечении моря Спокойствия, о высадке на побережье Серебряного Тысячелетия, о встрече с прекрасной и чудовищно одинокой королевой Нехеленией. Он писал о бьющем ключом волшебстве, и о красоте экзотической природы. Стало тошно. Эти пустые писульки принесут мисс Аде столько радости, а ведь Винсент в своих записках к ней даже обращений не писал. На бумагу он изливал свои мысли и впечатления, позабыв о той, кому всё это адресовано. Может быть, мисс Ада расстроится, не обнаружив в письме уверений в своей искренней симпатии или признаний в тоске по дому и по ней. А может быть, она прочтёт эту бессмыслицу и отрешится от боли, терзающей её лёгкие. Винсент не желал отдавать мисс Аду болезни либо проклятию. Он не любил ничем делиться. И он не любил чувство беспомощности. Но некому отдать за мисс Аду жизнь. Оз Безариус был бы счастлив умереть, но Гилберт ему не позволит. А жизнь Винсента ему не принадлежала. Он не имел права умирать до тех пор, пока, как королева Нехеления, не получит с Лео клятву выполнить его желание. Души прежних Гленов не дадут существовать ему спокойно. Шарлотта рассказывала что-то о сонме голосов. Прежний Глен умел ими управлять, а Лео не сможет. Его сметут и сомнут его волю. Он сорвётся с пригретого под боком у Элиота места и бросится в гущу событий. И вот тогда… Винсент отложил перо, присыпал листы тальком, аккуратно сложил их вдвое и убрал в конверт. Покончив с письмом, Винсент зажёг свечу, растопил над огоньком сургуч и запечатал конверт. Серебряное Тысячелетие славится своими голубятнями. Говорят, их белые голуби не теряют писем даже в суровые зимние шторма. Хорошо быть таким голубем. Лео потеряется и собьётся с курса, и на этот счёт Винсент не строил иллюзий. Возможно, его уже не будет в живых на тот момент. Возможно, ему придётся отдать свою жизнь за Элиота. А до тех пор он должен следовать своему курсу и не терять попутный ветер, покуда капризная госпожа Удача благоволит ему и потворствует исполнению его заветного желания.