Покинув тьму, где долго я блуждал, На смелых крыльях возвращаюсь вновь К тебе.*
Поместье Форлорн-Грейв пользовалось дурной славой среди местных крестьян, которые при богатой фантазии и полном невежестве, оплетали это место паутиной из слухов и суеверий. Никто из них не мог сказать, кто основал поместье или когда, истории всегда звучали по-разному, в равной степени правдоподобно и нелепо. Одни говорили, что эта земля принадлежала самому Уильяму Уоллесу, а после его казни ее присвоил предатель Джек Шорт, который не побоялся осквернить тело великого патриота и закопал его останки в основании дома. Другие, что в этом месте какой-то просвещенный врач ставил свои жуткие эксперименты, пытаясь якобы вылечить сыпной тиф, а всех свидетелей своих неудач сжигал на заднем дворе. Кто-то даже предполагал, что именно здесь ведьма Джул обращалась в зайчиху и одурманивала охотников и их собак, затем съедая сердца наивных христиан. Так или иначе, насколько бы глупыми не казались бы эти истории, они сходились на одном – в основании этого поместья чья-то смерть. Этот факт – единственный, скрывающий в себе правду. Но природа этой смерти таится не в ужасе или бесчестии. В ее основе лежит великая скорбь и одинокая, уже забытая всеми могила. В ней покоится благородный, пусть не происхождением, но помыслами шотландский юноша, похороненный своим верным товарищем и даже после смерти не оставленный им. Друг не мог найти в себе силы покинуть дорого его сердцу человека, предпочел оставить родную страну и воздвигнуть дом на этой земле, а затем разделить с ним и погребальное ложе. Последующие поколения его потомков все стремительнее забывали историю поместья, а могилы двух друзей оказались потеряны в зарослях терновника и разрастающегося яблоневого сада. Виктор Франкенштейн не знал всех этих подробностей, да и вряд ли он нашел бы эти байки интересными. Но, невзирая на незнание о репутации поместья, Виктора охватил такой же беспощадный страх перед этим местом, словно оно принадлежало самому Люциферу. Он захочет вернуться. Молодому графу за свою недолгую жизнь довелось испытать все многообразие и многогранность страха. Он не стыдился этого, не боялся прослыть трусом, считая подобный стыд уделом глупцов. Он боялся невежества. Боялся отца. Смерти. Одиночества. Этот страх был особенным. Франкенштейн думал, что больше никогда не сможет испытать его снова – он умер вместе с ней. Как ему казалось. Но каким-то невероятным образом Адаму удалось возродить в нем эти давно забытые и похороненные чувства. Он словно снова оказался у ее постели, окруженный искусственной тьмой, поскольку врач запретил открывать шторы. Ему снова шестнадцать и он отчаянно бежит в церковь, падая на колени и падая в единственной в жизни молитве. А затем… Белый саван накрывает ее тело. Белый саван – снежная буря укрывает уходящего от него Адама. Исчезнет, как и она. От этих мыслей его охватила ярость. Виктор не нашел ничего лучше, чем выместить свою злость на стакане в его руках. Осколки впились в ладонь, а бренди насмешливо прожигал свежие раны, смешиваясь с кровью. В его жизни слишком много разбитого стекла. Разве ты не получил чего хотел? Этого не достаточно. Хочешь знать, что внутри? Виктор прошел вдоль неосвещенного коридора, ориентируясь наощупь. Поверхность стены шершавая, ледяная. Местами, где проходили его пальцы, каменная крошка осыпалась, свидетельствуя о настоящей ломкости, при видимой несокрушимости обитаемого исполина. Его комната. Сейчас он понял, как же значительно она отличается от остального замка. Душная, тесная, вместо кислорода – запах сгоревшего опиума и канабиса, проженный в углах ковер с ярким мелким узором, темные шторы, закрывающие высокие окна, пропускающие по утрам ненавистный свет, а сейчас сияние умирающей луны. Его комната походила на прогнившее сердце, горделиво хвастающееся своими черными, желтыми, красными нарывами. Адам лежал на его кровати, пребывая в мареве смертельной для человека дозы морфия. Но лишь успокоившей возбужденное существо. Виктор подошел ближе, изучая источник своих страхов и гордости. Сейчас он беззащитен. Сейчас в его власти. Его грудь медленно поднималась и опускалась, в такт ровному дыханию, в то время как легкие самого Франкенштейна перестали работать. В чемоданчике у кровати блестели инструменты. Создание даже не проснется. Скальпель в его руках. Виктор забрался на кровать, нависая над своим творением. Он потянул за шнурок на одежде, оголив изуродованный торс. Запах крови. Раскрыть рубашку его кожи. Такая тонкая. Сломать ребра и достать их по одному, чтобы рассмотреть скрытые за ними органы. Они хорошо прижились. Сердце бьется спокойно, красивое и сильное, наполняющее жизнью каждую самую ничтожную клетку. Аккуратно распилить крышку черепа, где находится кровавая каша мозга. Он покрыт красной пленкой запекшейся крови, снять ее: бело-серое вещество, таящее в себе секреты божественного замысла. - Виктор. Голос Игоря отрезвил его, разгоняя маниакальные галлюцинации. Адам мирно дышал под ним, все также укрытый морфием. Виктор сидел на нем, держа его лицо в своих ладонях. На левой щеке существа остался кровавый отпечаток. - Что тебе нужно? – Виктор облегченно вздохнул, уронив голову и соприкоснувшись лбами со спящим созданием. Тепло его нечеловеческого тела наполняло собственную сущность Виктора странной нежностью и счастьем. Его творение живо. Единственное, что у тебя есть. - Нам надо поговорить, - Игорь произнес эти слова тем самым нравоучительным, раздражающим тоном, - не здесь. Не при нем. Даже спящим. Теперь он знает, что делать дальше. Адам принадлежит ему. Вскрыть – сделать самую большую ошибку в его жизни. Удержать – самая тяжелая задача, что он ставил перед собой. Виктор не позволит никому забрать его. Не позволит Адаму покинуть его. Не позволит одиночеству снова заполнить его жизнь. - Мы должны отвезти его в Форлорн-Грэйв, - твердо сказал Игорь, как только они оказались в кабинете. Он репетировал эту решимость в голосе . - Нет, - отрезал Виктор, - я ничего не должен, а ты ничего не сделаешь. - Виктор ты сам слышал! - Это не имеет значения! Игорь ступал по краю пропасти, прекрасно зная об этом. - Только это значение и имеет, - медленно произнес он, нажимая на каждое слово, - если он захочет, Адаму не понадобится твое разрешение, он способен свернуть шею нам обоим без каких-либо усилий. Я всего лишь хочу помочь и тебе, и ему. - С чего ты решил, что у него возникнет желание поехать туда? – хмыкнул Франкенштейн, упав в кресло и откинувшись на спинку, всем своим видом стремясь показать, что только он здесь хозяин положения. - Это будет как навязчивая идея. Все эти воспоминания… даже если он будет игнорировать их, как ты того хочешь, он не сможет избавиться от этого зудящего чувства в мозгу. И потом… это ведь единственное, что у него есть. - Я – единственное, что у него есть, - твердо, едва сдерживая крик, сказал Виктор, - он мое творение. - Этого не отнять. Как и не отнять ту семью из его памяти и сердца. Как не отнять желание Адама узнать свое происхождение, увидеть их, поговорить с ними. Только представь, как будут тебя боготворить его жена и дочь, когда узнают, что дорогой им человек снова ходит по земле. Глаза Игоря слезились от дыма свечей, но он не отвел своего взгляда от лица друга, надеясь достучаться до его затуманенного разума. Виктор сжимал подлокотники с такой силой, что на его белых руках змейкой проступили синие венки. Им обоим, казалось, что они играют в шахматы, выставляя на игровую доску не фигуры, а аргументы и доводы, стараясь сломать убеждения друг друга. Игорь сделал верный и надежный ход ладьей. - А теперь подумай вот о чем, - Виктору это давалось нелегко, но он крепко держал поводок своего рычащего терпения, - Представь лицо жены того ирландца, которая увидит изуродованное существо с лицом ее мужа. Представь лицо ребенка, что увидит, в какое чудовище превратился его отец. Представь, как разобьется сердце Адама, когда его отвергнет пусть чужое, но самое светлое и чистое воспоминание. Я хотел его вскрыть, так, что он даже не заметил бы, умерев счастливым, среди тех, кому он дорог. А ты предлагаешь уничтожить его надежды и мечты, вновь обречь на муки изгнанника и нежеланного дитя. Ты еще более жесток, чем я. Виктор сделал рискованный и опасный ход ферзем. Юноша был растерян. Он загнан в ловушку. Ловушку, расставленную безумцем. Шах. - Разум говорит мне, что тебя стоит послушаться, но совесть подсказывает, что это решение дорого обойдется нам обоим, - отступил Игорь. - Совесть еще никогда и никому не приносила пользы. Так что, как ученый, лучше прислушайся к голосу разума. - Что ты будешь делать дальше? С Адамом? - Учить. Знаешь, он очень быстро учится, и любопытен. Он мог бы стать неплохим ассистентом. - Так ты не убьешь его? - Нет. Он мне нравится. Виктор поднялся с кресла, слегка покачнувшись, но все же удержал равновесие. Мужчина выглядел изможденным, последние дни и события потихоньку высасывали из него живой цвет. Почему-то, именно сейчас, во мраке, Игорь заметил, как побледнело его лицо, приобрело бело-костяной оттенок, и лишь его глаза сверкали безумной энергией, поддерживающей в нем жизнь. Помешанный на существе, что держит подле себя. - Я никогда не смогу осудить тебя, Виктор, - произнес ассистент вслед уходящему графу. Тот остановился в дверях, но головы не повернул, - что бы ты ни сделал, какое бы противоестественное преступление ни совершил. Но все же, прими мой совет: не потакай своей страсти, тем более по отношению к этому существу. Такая связь будет ужасной ошибкой, от мерзости которой даже ты не сможешь очиститься. - Еще одно клеймо не сделает погоды, - Виктор запер за собой дверь, оставив своего друга одного со своими мыслями. Игорь ожидал такой реакции, более того, хотел этого. Он убедился, что даже Франкенштейн не в силах отрицать желания Адама. План в голове сложился сам собой.***
Белоснежные лепестки, подхваченные легким летним ветерком, закручивались в причудливую спираль. Эта воронка затягивала его, приближался запах восточных трав, от которых пробуждение казалось отягощающим. Но сон вместе с ароматом зреющих яблок отступал, выталкивая Адама в реальность комнаты Виктора. Тело стало ощущаться таким тяжелым и громоздким, словно кто-то давил ему на грудь, перекрывая воздух. Встряхнуть легкие: он перевернулся на бок и увидел спящего по соседству Виктора. Несмотря на холод, пропитавший эту январскую ночь, лицо Франкенштейна было покрыто испариной, тот снова заснул сквозь очередной приступ горячки. Каждое его дыхание выплевывалось из легких. Отголоски воспоминаний дали ему ощущение «дежавю» - он не в первый раз делит постель с кем-то. Но тогда, вместо Виктора, лежала прекрасная женщина. Он не мог вспомнить ее имени. Она также прижималась к нему, обмениваясь теплом. Любил ли он ее? Адам пытался сравнить воспоминания о тех ощущениях с нынешними чувствами. Его охватила тоска по тому, кто мог подтвердить его существование. Он испытывал такие чувства ранее к Де Лэси, к Агате, к Феликсу. Он прислушивался к своему чужому сердцу, бьющемуся так часто и трепетно сейчас. Призрачный образ, выплывающий из глубин затылка, ложился на его сердце приятной ностальгией. Это был сладостный фантом, не имеющий действительной плоти, но медом текшим по его жилам. Как воспоминания о детстве, которого у него не могло быть. Детство, которое он так жаждет вспомнить. И его настоящее больше не состояло из боли и одиночества. Ему даже жаль остальных людей. Их Бог невидим и недосягаем, скрытый под покровом церкви и легенд. Его же божество рядом, делит с ним полночный сон, заботится о нем и выражает всю свою любовь. Его Бог реальнее, чем кто-либо, а Адам его главный жрец. Нет, его преданный архангел, подобный Михаилу. Адам встретил день с надеждой, что Виктор поможет ему вспомнить прошлую жизнь, но тот как будто специально избегал любых вопросов о памяти. Франкенштейн принес ему новые книги, привезенные из Эдинбурга, и теперь с нескрываемым наслаждением делил с ним знания, что в них таились. - О, я помню эту книгу! – восторженно воскликнул он, держа в руках собрание сочинений Парацельса, - с нее началось мое увлечение наукой. Боже, как же давно это было! Тебе обязательно надо будет прочитать это! Что ты сейчас читаешь? - Платона, - ответил Адам, принимая из рук мужчины рекомендованный труд. - Что за чушь? Брось эти философские трактаты, мой друг, они созданы теми, кто любил впустую трепать языком, не поднимая задниц со своих каменных насестов. Лишь один раз Адам позволил себе задать волнующий его вопрос о природе его воспоминаний. - Я обязательно отвечу, Адам, - твердо произнес Виктор, - но лишь когда ты сможешь понять. Я не просто так дарю тебе эти знания, я хочу чтобы ты подготовился: прежде чем, понять сложное, необходимо изучить примитивное. И существо оказалось способным учеником. Он с жадностью поглощал книги, обменивался комментариями с Виктором на тему той или иной теории в естественной науке. А через несколько дней, после часов тренировок, его пальцы окрепли и стали достаточно послушными, чтобы Создатель вручил ему скальпель. Адам повторял движения, показанные Франкенштейном, разделывая тушку замковой крысы. Миниатюрные внутренности грызуна, казалось, едва помещались в тесноте мохнатого брюшка. Изымая крошечные органы, Адам удивился их легкости. Казавшиеся сильными снаружи, живые существа оказывались такими хрупкими внутри. Интересно, а Виктор тоже такой? Но временами краем глаза он замечал настороженные взгляды юноши. С того вечера Игорь словно отгородился невидимой стеной и от Адама, и от Виктора, прячась в записи в своем журнале. Поэтому, одним ранним утром, которое Франкенштейн обычно предпочитал встречать глубоким сном, Адам не ожидал застать в кабинете поджидающего его Игоря. - Доброе утро, - впервые за долгое время поприветствовал Создание юноша, - надеялся застать тебя здесь до пробуждения Виктора. - Доброе утро, - Адам занял кресло рядом с ним. Игорь поежился и отвел взгляд, словно боялся посмотреть на собеседника. - Я думал, Виктор запретил тебе изучать философию, - ассистент кивнул на книгу в руках Адама. - Лишь выразил свое мнение, - Адам попытался звучать как можно мягче, стараясь создать для нежданного гостя уютную обстановку, - он ничего мне не запретит. - Однако, он заставил тебя проигнорировать…некоторое особенности… - Что ты имеешь в виду? - Почему он не хочет говорить о твоей прошлой жизни? - Виктор сказал, что я еще не готов к этому. Нужно время. - Оно нужно только ему. Игорь развернулся в кресле, наконец, смотря Адаму прямо в лицо. - Он занимает тебя всеми этими книгами, опытами и прочим, чтобы ты не посмел даже думать о Форлорн-Грэйв. Представь, что твой мозг – это…чаша, из которой пили только вино. В нем всегда будут остатки вина, ведь так? - Я не понимаю… - А теперь эту чашу наполнили водой. И вода в ней будет с привкусом вина, едва заметным, но все же вина. Таков твой мозг сейчас. Вино – это те воспоминания, что тебя беспокоят, а вода – это то, чему тебя учит Виктор. Что станет с вином, когда из чаши будут пить только воду? - Оно исчезнет. - Это то, что он делает с тобой. Не со зла, а потому что боится за тебя и хочет защитить. - От чего? - Он сам не знает. Просто… - Игорь тяжело вздохнул и схватился за голову. Эти слова давались ему нелегко, - он искренне любит тебя, и так он проявляет свою любовь. Такие вещи плохо поддаются даже самому выдающемуся разуму. Адам не знал, что чувствовать: то ли радость, от столь теплых эмоций, что испытывал к нему Виктор, то ли гнев, от столь жестоких манипуляций его доверием. - Но зачем ты мне все это говоришь? – спросило существо. - Потому что я тебя понимаю, - ответил юноша, - и я хочу тебе помочь. Хочу помочь тебе вспомнить, кем ты был и что с тобой стало. Помочь увидеть семью, которой ты когда-то принадлежал. Разумеется втайне от Виктора. Я отвезу тебя в Форлорн-Грэйв, как только появится возможность. Он чувствовал себя неправильно, думая о том, чтобы делать что-то без ведома Создателя. Если разумное существо, сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования.** Но с другой стороны, Виктор тоже утаил от него многое.