Змеиный сын

Девушка не вздрагивает, лишь наклоняет голову на бок, подставляя шею. Растерянная и испуганная, она крепко держит страх внутри. Сцепив зубы, пытается заставить себя покориться. Ладони у нее становятся холодными, кончики пальцев пускают волну мурашек по телу, когда спартанка скрещивает руки на груди — в темноте Пит едва ли что-нибудь разглядит, но ей так спокойнее. Чужие губы двигаются выше, к уху, оставляют следы на скуле. Царь замирает: жена не отвечает, сидит как вкопанная, холоднее мрамора, будто каменное изваяние, наряженное в пурпур и шелк, красивое, пленительное… Но разве даже прекраснейшая из статуй может ответить на ласку? Он слышит, как шумно она выдыхает, кажется, даже может различить мерный стук сердца, такой быстрый, глухой. Пит отступает, усаживается на постель, потирает лоб ладонью, качает головой. Китнисс напротив, поворачивается на шорох, приоткрыв губы, будто ожидает поцелуя, да только юноша знает, что она Атлантовыми усилиями удерживает на языке комок ругательств. Супруг прикрывает наготу покрывалом, рассматривает воительницу. В покоях темно, но лунный свет вырисовывает ее силуэт. Китнисс, кажется, чувствует взгляд, ощущает, что тепла чужих ладоней больше нет на теле, распахивает глаза, озирается. Зрачки во мраке у нее не серые, а иссиня-черные, будто залитые смолой, да такой вязкой и густой, что она блестит змеиной чешуей под ночным сатином. Девушка ерзает на месте, поворачивается к Питу, хмурит брови. — Нет, Китнисс, — чеканит супруг. Спартанка поджимает губы, крепче прижимает озябшие ладони к груди, рассеянно моргает. Разочарование в голосе юноши сменяется вызовом, руки он сжимает в кулаки, а лицо отворачивает в сторону. — Я не готов по ночам согревать остывший камень. Царь бросает на нее взгляд исподлобья: в черных глаза что-то блестит — юноше кажется, что это подступающие слезы, воительница часто моргает. Морщится. Они оба знают, что произойдет, если не закрепить брак: союз государств будет расторгнут. Девушка лишится статуса, который имела дома, ведь она не исполнила обещание, данное правителю — не смогла стать послушной женой Питу.
 «Теперь мой дом здесь», — мысленно поправляет себя Китнисс. Тишина заползает в каждый уголок, тоненькие трещинки в стенах, лишь иногда безмолвие щекочет шум снаружи: многие все еще празднуют. Руки у спартанки уже начинают ныть от напряжения, а у Пита затекла шея. Видимо, он просчитался — воительница так и не ответит. Быть может, если он разбудит жену позже, Китнисс станет немного сговорчивее, а пока эта хрупкая надежда дарит царю куцое тепло. — Ложись спать, Китнисс, — бормочет он, укладываясь на подушки. Расстроенный и недовольный, юноша уже по пояс забирается под одеяло, когда слышит твердое: «Нет». Пит удивленно вскидывает голову, а спартанке будто неловко. Если бы Елена видела ее сейчас, то вопросов о чистоте этой девицы у нее бы не возникло. — Что? — Я не буду вести себя, как, — девушка заминается, выходит хрипло и неубедительно. Китнисс прочищает горло. — Я не буду вести себя, как статуя. Секунда замешательства, и Пит вновь принимает сидячее положение: — Хорошо, будь по-твоему. Юноша усаживается напротив спартанки, чувствует, как она дрожит. Убирает бледные запястья, перехватывает ледяные ладони рукой, придвигается чуть ближе так, что касается ее кожей. Девушка не отшатывается, дышит чаще. Супруг принимает это за приглашение — целует в плечо, оставляет влажные дорожки на шее и груди. Воительница охает, покрываясь мурашками, несмело запускает пальцы Питу в волосы, а он трется кончиком носа, там, где уже оставил отметину от своего поцелуя; настороженно заглядывает спартанке в глаза. Китнисс, раскрасневшаяся, разгоряченная, прячет лицо у него на груди, крепче сжимая тонкими руками. Он хрипло шепчет ей что-то ласковое, хотя и не привык — с другими так делать не приходилось. Юноша поглаживает девичьи бедра мозолистыми пальцами, изредка поглядывая на жену — она будто не против, покусывает губы, хватает его за плечи. Пит даже улыбается, когда Китнисс первая тянется к нему, оставляет горячий воздух на губах, осторожно целует, наклоняясь вперед. Внутри все сжимается, тянет и ноет, а в висках у спартанки громко ухает кровь. Воительница не знает, как ей себя вести, чего от нее ждут. Она мешкается, теряется всего на пару мгновений, прежде чем притягивает юношу к себе за шею. Китнисс уже чувствует предвкушение, что сладким сиропом разливается по телу, но не может предложить супругу тех ласк, что он предлагает ей. Пит настойчив, хотя терпение его уже на исходе: девушка слишком податливая в его руках, слишком соблазнительная в ворохе покрывал с почти безумным взглядом — желание в нем смешивается с покорностью, будто у прирученного дикого зверя. Удовольствие покалывает в кончиках пальцев, заставляя тело расслабиться, пока супруг не переворачивает ее на спину. Правитель замечает страх в стальных глазах, когда пытается задрать ткань, скрывающую ноги девушки — полотно длинное и путается вокруг лодыжек. Ладони, что поглаживали юношу по плечам и спине становятся твердыми от напряжения, Китнисс вся подбирается, будто готовясь бежать. Он ее успокаивает — бормочет на ухо что-то ласковое, осыпает лицо поцелуями, заглядывает в глаза, разводя угловатые колени в стороны. Пит старается быть аккуратным, замедляет движения, растягивает момент, словно густую патоку, но вскоре все равно теряет голову от слабых стонов, которые издает девушка под ним. Китнисс выгибается и дрожит, изредка даже целует его вслепую — везде, куда может дотянуться, царапает нежную кожу о жесткую щетину, поглаживая мужа по щекам. И звук ее голоса, такого надломленного, непривычно хриплого, вместе с тонкими руками, что цепляются за него, будто ища защиты, заставляют юношу испытать что-то помимо страсти и удовольствия. Нежность клубками сворачивается у него внутри, обволакивает каждую мысль, заставляя наклонится к ней ближе, запечатать долгий поцелуй на губах прежде, чем окутанный влажным ночным воздухом, он получит разрядку. Они двигаются вместе еще какое-то время, пока Китнисс, наконец, не кивает, выпуская мужа из объятий. Снимает испачканный пеплос, вытирает кровь и семя с бедер, бросает тяжелые браслеты на каменный пол. В кровать забирается нагишом, все еще сжимаясь от каждого легкого прикосновения. Напрягается вновь, когда чувствует горячее дыхание на щеке, боится снова пройти через боль, которую испытала этой ночью — в низу живота все тянет и режет, а смыкать колени так неприятно, что спартанка укладывается на бок, зажимая покрывало между ногами. Натягивает ткань до самой шеи, зажмуривается, едва сдерживаясь, чтобы не сбежать прямо сейчас. Скрыться бы где-нибудь в каморке, вдохнуть затхлый запах конюшен и вялой травы, представить, что снова дома… Стойкость Китнисс сохраняет, даже чувствуя широкие ладони мужа, приобнимающие ее за талию. Взъерошенная и испуганная она еще долго не может провалиться в сон, а когда смежает глаза, засыпает с налетом гордости на сердце — как бы трудно не было, спартанка справилась. К рассвету все растворяется. Пит просыпается, уткнувшись носом в ее волосы, темные пряди, кажется, пахнут ветром и песком, но стоит юноше наклонить голову к смуглой спине, он чувствует совершенно другой запах, их общий. Рассветные лучи щекочут кожу, путаются в складках покрывал. С улицы тянет теплом, но тело у воительницы все еще холодное. Рука Китнисс, что накрывает широкую ладонь мужа на своей груди, прохладная, пятки ледяные — царь чувствует это, когда она теснее прижимает свою ногу к его колену. Наверное, они так и спали, сплетясь в тугой комок. Спартанка слишком близко прижата к его груди — должно быть, чувствует несмелые удары сердца Пита. Во сне она изредка вздрагивает. Причмокивает губами, когда супруг оставляет поцелуй у девушки на щеке. Питу приходится поразмыслить, как выпутаться из цепких объятий Китнисс, не потревожив ее сон. Покидая покои, он будто бы все еще чувствует на себе пристальный взгляд черных глаз под полуночным полотном, слышит, как воительница стонет, раскрываясь перед ним. Царю приходится с десяток раз остановиться по пути, в широких коридорах, чтобы привести разум в порядок. Стройные нити мыслей теперь превратились в шипастый комок, что раздирает кожу в кровь, как их не поверни. Афинянин уверяет себя в том, что ему нужно поскорее избавиться от манящих картин в голове — с супругой он проведет еще неделю, а после на несколько лет отправится в военный поход. И жажда женского тела должна смениться желанием увидеть свое дитя на руках у свирепой лаконянки, взглянуть на то, как губы Китнисс изгибаются не в ухмылке, а в нежной улыбке, пока она смотрит на их сына. Это заставляет Пита встряхнуться: царь посещает казармы, конюшни, смотрит на подготовку отрядов к походу. В помещениях пахнет потом, грязными телами — простые жители Афин не любители бань. Среди хриплых разговоров и стука деревянных мечей, которые бьются друг об друга, пока солдаты оттачивают новые удары, правитель различает лязг лат, блики на отполированных щитах, слышит храп лошадей и скрип спиц в колесницах. Главы отрядов докладывают о недостатке провизии на такое долгое путешествие, многие из пеших воинов просят перевести их в конный арьергард, с треть солдат притворяется хромыми, кто-то пытается убедить правителя в том, что не пригоден для сражений и битв. Пит видит их жалкие попытки сбежать от опасности: будто трусливые блохастые псы, они спешат покинуть поле брани, на которое еще не ступили. Этим юношам невдомек, что царь задумал все это не от тщеславия или скуки, не от амбиций или гордыни, а для безопасности народа. Растущую Персидскую империю скоро перестанут насыщать страны на востоке и тогда она, как голодное чудовище, протянет свои когтистые лапы к Афинам, заберет женщин, убьет стариков, превратит в рабов детей. Не такой участи Пит желает своему младшему брату, не такого будущего хочет для своих земель. Правитель поступает так, как научил его отец — бьет первым, чтобы предотвратить чужой удар, нападает, чтобы остаться в живых, затевает войну, дабы сохранить мир. К полудню к государю присоединяется дюжина советников, что помогают ему подсчитать количество зерна, которые необходимо заказать в Египте, комплекты лат, обязательные для каждого воина. Царь решает, когда Афины смогут отправить обещанную провизию Спарте, когда кузнецы и плотники закончат выполнять заказы для похода и смогут, наконец, отправиться в Лаконию, чтобы отстроить разрушенную часть государства. Вскоре в зале появляется Кориолан, опухший после сна, с трясущимися руками и пронзительным взглядом. Мужчина предлагает свою помощь в переговорах с Агисом, обещает поторопить отряды, которые идут в Афины, чтобы присоединиться к основному войску. Чересчур добродушный и подозрительно приветливый, старый советник вскользь спрашивает о Китнисс, даже позволяет себе безобидную шутку о новой царице. Но в задорных словах спартанца Пит читает вопрос, каплю страха — не натворила ли чего его подопечная? Заверив его в своей искренней благодарности за такое сокровище, как его супруга, царь снова возвращается к военным делам. Спустя пару часов у Пита уже рябит в глазах от пергаментов, а в ушах — назойливый звон хора голосов. Стоит прикрыть глаза, и вместо стройных цифр, выведенных аккуратным почерком одного из писарей, ему чудится обнаженная жена. Встрянув головой, юноша прерывает обсуждение, настаивает на отдыхе этих обрюзгших мужчин, говорит, будто видит, как сильно те устали, и что им просто необходимо отдохнуть. Ленивцы только рады, а потому спешат скрыться под тенью оливковой рощи у дворцовых ворот. Пит тяжело вздыхает: ему не хватает Хеймитча, не хватает колкостей и мудрости этого плута, но пьяница сейчас наверняка отсыпается после вчерашней шумной пирушки. Укрыться от назойливого солнца и кусачих мыслей ему негде — мать осыплет словами, шипящими будто ее склизкие гадины, брат уже наверняка отправился в дальний гарнизон, чтобы проверить подготовку солдат и провизию, младший все еще на уроках в одной из дальних комнат, а Хеймитч беспробудно пьян. Царские покои — единственное место, в котором Пит может отдохнуть от тяжелого утра, да только там жена. Китнисс, должно быть, снова выпустила свои шипы, сидит одна, насупленная и пристыженная, униженная тем, что пришлось покориться чужеземцу. Спартанка похожа на Елену, слишком похожа, чтобы закрыть глаза на это сходство. Судьба будто нарочно окружает юношу такими женщинами — своевольными и спесивыми, холодными, но слишком прекрасными, чтобы пройти мимо.

 Правитель гадает, как теперь ему подступиться к воительнице? Быть обходительным и учтивым или предъявить на нее свои права? В Афинах невеста — товар, который жених покупает у отца будущей жены. У них с лаконянкой все по-другому. Китнисс не хочет быть слабой, не может подчиняться, а значит, ему не заслужить ее доверия своими наглыми речами. Он хочет, чтобы она его полюбила, хотя бы приняла — как иначе юноша удержит эту своевольную девицу подле себя? Распахивая двери в свои покои, Пит все еще думает о беззащитности Китнисс, которая постигнет девушку, как только армия царя выдвинется в поход, но, кажется, жена царя и сама прекрасно справляется со своими обидчиками. Юноша застает ее с безумным оскалом на лице, растрепанную, сверкающую глазами, пока спартанка прижимает темноволосую женщину к стене, крепко сдавливает шею, прожигает соперницу взглядом. Такая гримаса на лице супруги Питу знакома и не предвещает ничего хорошего. Чем служанка так разозлила свою госпожу? Лишь спустя мгновение в искаженных от испуга чертах правитель узнает мать.
 В два шага он сокращает расстояние между собой и воительницей, грубо хватает Китнисс за плечи, рывком тянет назад, заставляя цепкие пальцы отпустить тонкую шею царицы. Елена глотает воздух, мраморно-белые руки взлетают к красным отметинам на горле, потирают ноющую кожу. Бледные губы кажутся едва ли не синими, но в глазах пылает ярость. Вот-вот и женщина сама набросится на Китнисс. Воительница тем временем дергается в руках мужа, шипит от злости, отчаянно сопротивляется, заключенная в кольцо сильных рук. — Отпусти, — чеканит она. — Стой смирно. На лице царицы расцветает улыбка, самодовольная, злорадная. Одна бровь изгибается, а взгляд будто говорит, мол, взгляни, на чьей стороне мой сын. Китнисс упрямо наклоняется вперед, Пит не пускает. Цепко держит, прижимая плечи супруги к груди. Будь ее руки свободны, лаконянка бы его растерзала. — Стой смирно, — повторяет он, бросая короткий взгляд на мать. В голубых глазах плещется недовольство, растерянность и злость. Сын хочет, чтобы она ушла. Елене, кажется, все равно. — Правильно, пора приструнить эту дикарку. Нужно показать, где твое место, девочка. Тон женщины сладкий, терпкий, но такой ядовитый, что Пит сам ощущает, как мерзкая жижа, будто грязь, разливается внутри. — Выйди. В ответ на просьбу сына царица вздергивает подбородок, хмурит брови в неверии. Юноше приходится повторить приказ трижды, прежде чем мать повинуется. И все равно, уходя, женщина исподлобья взглянув на Китнисс, небрежно бросает: — Безмозглая девка, которую знать растопчет, стоит моему сыну выйти за ворота этого города. Должно быть, ты широко раздвигаешь ноги, раз Пит предпочел тебя своей матери. Шум шагов царицы громким ухом отскакивает от каменных стен, удаляется вместе с безумным взглядом и сочащимися желчью речами. Пит выдыхает, а Китнисс вся деревенеет в его руках, напрягается, а после с такой силой делает шаг вперед, что юноша едва не падает. Стряхнув руки мужа с плеч, воительница оборачивается, раззадоренная и ужаленная острыми словами Елены. Секунда тишины и Пит ощущает влагу которая вдруг появилась у него на щеке. Царь стирает ее большим пальцем, прежде чем понимает, что это Китнисс плюнула ему в лицо. Недоумение сменяется зарождающейся злостью, такой жгучей, что она подпаливает воздух в легких. Мгновение и юноша хватает спартанку за запястье, тянет к себе. — Позволишь себе сделать так еще раз, и я… — Что? Натравишь на меня эту ведьму? — обозленная, девушка вновь извивается в его руках, такая не похожая на ласковую жену ночью. Царь теряется, мотает головой, крепче смыкая пальцы на запястье воительницы. Она фыркает. Маменькин сынок. Откуда ему знать, какими слова Елена кляла ее до прихода мужа? Разве ему есть дело до слов, что стыдили Китнисс и весь лаконский народ? Супругу нет дела до жестоких угроз, что сыпались с уст этой женщины. Змея, гадюка в ее новом доме, та, что будет душить Китнисс, пока кто-нибудь не перережет этой колдунье глотку. Спартанка бы перерезала. И глазом не моргнула. —Тебе придется жить с ней, когда я отправляюсь в Персию. Она, единственная, кто поможет тебе и нашему ребенку. Хмурый вид приходит на смену озлобленному оскалу, Китнисс чуть расслабляется в его руках: — Какому ребенку? — Нашему ребенку. — У нас нет никакого ребенка, — из горла у девушки вырывается истерический смешок, который превращается в безумный хохот, когда она видит серьезный взгляд мужа. — Я не ношу твоего ребенка и не собираюсь… — Тебя никто не спрашивает, Китнисс, — твердо чеканит он. Какая дерзость, только подумать! Разве может она решать, что будет делать, став женой царя? Главное достоинство женщины — покорность. У воительницы пока есть лишь недостатки. Испуг в стальных зрачках сменяется решимостью, она качает головой: — Нет, не сейчас. Я должна участвовать в походе, я не могу выносить дитя, иначе пропущу все битвы. Досада в ее голосе удивляет юношу, заставляет ужаснуться, отдернуть руки. В голове роятся сотни резких фраз, но он не может вымолвить ни одной. — Война — не женское дело, — начинает Пит и осекается. Для воительницы это смешная оговорка. — Ты останешься здесь, вместе с Кориоланом и будешь помогать поддерживать отношения со Спартой, иногда даже навещать Лаконию. все, что от тебя требуется, быть примерной супругой, а у них есть лишь одна обязанность — дети. Воительница кричит, сыплет проклятиями и кидается на мужа, вопит и брыкается, пока Пит старается утихомирить супругу. Спустя час, а то и больше, девушка выдыхается, усаживается на постель и держит руки в кулаках, вцепившись в подол хитона. И даже теперь царю требуется так много времени и терпения, чтобы уговорить жену, убедить в своей правоте, настоять на собственном приказе. Спартанка сдается не сразу, отступает неохотно. — Я так сказал, и ты подчинишься, — в конце концов выпаливает он, когда все доводы заканчиваются. Китнисс теряется, моргает, отходит прочь. Копна темных волос скрывает лицо, когда она наклоняет голову, собирается с мыслями. Тягучие минуты заставляют сердце Пита предательски сжаться, новая царица поднимает взгляд: — Когда вы отправляетесь? Нотки смирения утихомиривают бурю в душе юноши, он поджимает губы. — Через неделю, быть может, раньше, если я смогу уладить все вопросы со спартанцами и их легионами. — Так у нас есть всего неделя? — правитель не сразу понимает, о чем говорит Китнисс, но когда осознает, что воительница имеет в виду, хмуро кивает. Тишина режет слух. — Хорошо, я согласна, — говорит Китнисс, будто бы у нее есть выбор. Пит облегченно выдыхает, — но у меня есть условие, — добавляет девушка. — Какое? — Если у тебя не получится, — воительница осекается, прячет взгляд и пунцовые щеки. — Мы последуем спартанскому обычаю. Нахмуренный, Пит склоняет голову на бок. — Какому еще обычаю? — Если мужчина не может сделать так, чтобы в семье появилось дитя, то жена вольна сама найти человека, который это сделать сможет. Но супруг признает ребенка своим будет растить и любить его как собственного. Такие слова ранят глубже меча. Представив лишь на секунду, как девушка раскрывается перед другим мужчиной, Пит приходит в ярость. Обида горьким ядом выживет нутро, язык пересыхает — царь даже ответить ей не в силах. Картинки в его голове мелькают, будто яркие камешки искусной мозаики, что никак не соберутся в один узор. Юношу не хватает даже на то, чтобы кивнут жене. И когда она обнажается перед ним при свете дня, стоит неловко переминаясь с ноги на ногу, позволяя рассмотреть свою смуглую кожу с узорами мелких шрамов и красные от стыда щеки, правитель не поднимает взгляда, отворачивается. Он не хочет ее, он не любит ее, он даже смотреть на нее не может.